— Вот ты какая! — восхищенно прошептал Войцех. И тут же нахмурился. — За мной долг, ясновельможная пани.

— Не последнее отдала! — гордо вскинула голову Каролина. — И думать забудь. Целуй меня, ангел мой. Целуй жарче. И ни о чем не жалей.

В последующие десять дней отряд поручика Шемета отбил три неприятельских обоза с зерном, направлявшиеся к Полоцку, взял в плен двух младших офицеров и три десятка нижних чинов, доставил командованию бесценные сведения о циркуляции разъездов противника. За это Войцех трижды ухитрялся вырваться в Жолки. Глаза его теперь непрестанно сияли голубым пламенем, на щеках играл легкий румянец, губы то и дело складывались в задумчивую улыбку, какая бывает у человека, уходящего в приятные воспоминания. В манере его появилась некоторая бесшабашность, то «сам черт не брат», которое зачастую позволяет достигать успеха в самых рискованных и невероятных положениях. Настроение это передавалось его гусарам, догадавшимся, куда отлучается по ночам командир, и всецело одобрявшим его эскапады по причине знакомства с их предметом.

Отряд возвращался из очередного разъезда. Войцех, несмотря на моросящий дождь, заставлявший плотно кутаться в сырой и тяжелый плащ, пребывал в приподнятом настроении. В середине отряда ехал перехваченный французский курьер, судя по офицерским эполетам и холеной лошади, не слишком утомленной длительным переходом, с весьма важными сведениями в притороченной к седлу кожаной сумке. Документы Шемет, понятное дело, оставил на рассмотрение начальства.

На развилке, уходящей через лес к маленькой деревеньке, название которой не уместилось на карте, отряд перехватил испуганный мальчонка, босой и взъерошенный, верхом на неоседланном пахотном коньке. Завидев гусар, он ударил коня пятками, еще издали закричав:

— Беда, пан офицер! Беда!

Войцех, не теряя времени на выяснение обстоятельств, разделил отряд, препоручив захваченного курьера заботе десятка гусар, а сам, со вторым десятком, размашистой рысью свернул на деревенскую дорогу.

Уже на подъезде послышались шум, крики, женский визг. Раздался одинокий выстрел, и какая-то баба истошно заголосила. Войцех, с трудом сдержав желание немедленно ринуться вперед, сделал своим гусарам знак остановиться, и, спешившись, подошел к опушке, скрываясь в густых кустах.

Первое, что бросилось в глаза, — голосящая простоволосая баба, обнимающая обмякшее тело мальчишки лет десяти. Крестьяне — мужики всех возрастов, пожилые бабы и малые дети, кучей столпились у околицы. Десяток французов в мундирах пехотного полка, окружил их, держа под прицелом. Еще несколько мародеров, тоже с ружьями на изготовку, следили за погрузкой двух подвод, запряженных косматыми лошаденками. Из деревни доносился стук и лязг, очевидно, остальная часть неприятельского отряда прочесывала дома в поисках поживы.

Из ближайшей избы появился француз, на ходу застегивая рейтузы. Он бросил в телегу двух связанных за лапы кур, перехватил ружье у стоявшего на страже солдата, тот бегом припустился к избе. Один из мужиков рванулся из толпы, но упершийся в грудь штык остановил его. Донесшийся из избы высокий женский крик послужил для Шемета последней каплей. Он бегом вернулся к своим, вскочил в седло.

— По пятеро с двух сторон! Галопом! — срывающимся голосом приказал Войцех. — Вперед! Врага не жалеть!

Гусары влетели в деревню на полном скаку, опрокинув ошеломленного противника стремительным натиском. Несколько выстрелов все же прозвучали, один гусар качнулся в седле, схватившись за бедро, но тут же выпрямился, полоснув клинком неприятеля через все лицо. Французы бегом кинулись к ближайшему сараю, в тонких глинобитных стенах тут же появились черные проломы, в них заблестели ружья.

Мужики, быстро оправившиеся от страха при виде нежданной помощи, похватали вилы и топоры, рассыпавшись по деревне в поисках отставших мародеров. Войцех, соскочив с коня, стремглав ворвался в избу, откуда доносился женский крик, разрядил пистолет в лицо ожидавшего своей очереди со спущенными штанами плюгавого француза, одним движением сдернул другого с плачущей девчонки лет семнадцати, вторым разрубив его от плеча до пояса.

Вылетел наружу с перекошенным от гнева лицом. С разбежавшимися по деревне французами уже было покончено, оставались только запершиеся в сарае стрелки.

— Что делать будем, пан офицер? — приступил к нему седой старик в испачканной кровью рубахе. — В полон брать, али как?

— К черту! — скрипнул зубами Шемет. — Не стану я своих людей под пули этой сволочи посылать. Несите факелы. Выкурим.

— Не выкурим, — мрачно усмехнулся старик. — Я уж дверь бревнышком подпер, пан офицер. Поджигать, что ли?

— Жги! — хрипло ответил Войцех и отвернулся.

На следующее утро поручик Сенин, обеспокоенный исчезновением Войцеха из-под совместного крова еще до рассвета, отправился бродить по лагерю в поисках друга. Обнаружил он Шемета, облаченного в грязный китель, позаимствованный у Онищенки, на хозяйственном подворье. Поручик Шемет ожесточенно рубил саблей коровью тушу, подвешенную к мясному крюку, вбитому в перекладину.

— Чем это тебе животинка досадила, Шемет? — усмехнулся Сенин.

— Не мог я этого сделать, — вместо ответа покачал головой Войцех, — не мог…

— Чего?

— Он же в мундире был, Мишка. А я... Почти пополам. Так и вижу, как голова на бок клонится... Неужто померещилось?

— Вот я и говорю, Шемет, что животинка тебе ничего дурного не сделала. Потому и не можешь. И в бою не сможешь. Моли господа, чтобы больше никогда не пришлось такого увидеть, чтобы сила нечеловеческая появилась.

— Некого молить, Миша, — вздохнул Войцех, отирая клинок. — Но ты прав, пора заканчивать эту ерунду. Не то всю тушу в фарш изрублю, кашевары не простят.

Их разговор прервал неожиданно подошедший поручик Глебов, адъютант Шефа. Молодой офицер, не раз отличившийся в боях, сейчас был мрачнее тучи.

— Что случилось? — тревожно спросил Сенин.

— Светлейший, мать его, князь, Москву без боя сдал, вот что случилось, — сплюнул Глебов, — уже десять дней как. Курьер к Витгенштейну так и не доехал, должно в дороге перехватили. У французишки твоего, Шемет, в бумагах обнаружилось.

— Kurwa mać! — клинок взметнулся почти невидимым глазу движением, и нижняя половина коровьей туши глухо шмякнулась о землю.

— Беда, господа, беда, — Сенин опустил плечи, даже как-то ссутулился. Вся его поза говорила о совершеннейшем отчаянии и упадке духа. — Что делать будем?

— Мундир носить стыдно, господа, — вздохнул Глебов, — хорошо твоим испанцам, Шемет, их в Петербург отсылают. Государь велел испанский корпус сформировать и отправить на родину. Там Веллингтон французишек в хвост и в гриву чешет.

— Эх! — в сердцах воскликнул Сенин. — Нам бы тоже в Испанию, к Веллингтону. Честь от грязи отмывать.

— Здесь отмоем, — мрачно заключил Войцех, — в крови. В своей и в неприятельской. Чует мое сердце, недолго осталось.

Шемет как в воду глядел. Третьего октября малая война прекратилась. Гродненский полк, в преддверии планируемого Витгенштейном решительного наступления на Полоцк, был разделен. Эскадрон Шемета, поступивший в авангард генерал-майора Балка, должен был идти к Полоцку через Юрьевичи. Спешные сборы в поход требовали неустанного внимания Войцеха, и только в ночь на пятое, накануне выступления, он сумел выкроить несколько часов для поездки в Жолки. Увольнительную у командира эскадрона даже просить не стал, в полной уверенности, что получит отказ.

— Под суд попадешь, ежели обнаружат, — вздохнул Сенин, — не рисковал бы ты, Войцех. Не время на свидания ездить.

— Если не поеду, — мрачно ответил Шемет, — буду последний подлец. Я должен, Миша.

— Вот как… — протянул Сенин, — вот как… Ну, тогда держись, брат. Будет больно.

— Знаю, — кивнул Войцех, — уже больно. Но ехать надо.