В Вавр, где отдыхали перед новым сражением пруссаки, Войцех привез послание Веллингтона, завизированное Мюффлингом. Герцог отвел свои войска по направлению к деревне Ватерлоо и разместил на высотах Мон-Сен-Жан, где и намеревался дать генеральное сражение Бонапарту.

Шемет и фон Таузиг простились с Эрлихом, отправлявшимся с обозом раненых в Брюссель. Ганс, которого все еще трепала лихорадка и мучали боли в колене, оставшемся в Виллеру, выглядел много лучше, и Миних, пришедший вместе с друзьями проводить обоз, почти уверенно сказал: «Жить будет» и попросил передать привет фрау Эрлих. Ганс, расчувствовавшись, тут же пригласил хирурга в крестные, к полному одобрению друзей.

Блюхер тоже шел на поправку, хотя и провел день в постели. Своему врачу, Бецке, пришедшему с мазью против ушибов, старый вояка сердито заявил, что ему все равно, отправится ли он в вечность набальзамированным или нет, и что скорее позволит привязать себя к коню, чем сдаст командование армией.

— Впрочем, — заключил он, чтобы утешить расстроенного Бецке, — если сегодня дело пойдет на лад, скоро мы будем принимать ванну в Париже.

Первым из Вавра должен был выступить корпус фон Бюлова, самые свежие силы пруссаков. Блюхер, пылавший жаждой битвы, присоединился к Четвертому корпусу вместе со штабом. Офицеры Особого гусарского, посовещавшись, решили потребовать от лейтенанта Шемета воспользоваться «протекцией» и попроситься под руку фон Шверина, командующего первым кавалерийским полком Четвертого корпуса, состоявшим из гусар Ландвера. Полковник фон Лютцов томился в плену, и гусары пылали решимостью отбить командира, с которым прошли столько славных дорог. Просьбу главнокомандующий удовлетворил, и на рассвете восемнадцатого июня эскадрон выступил в поход.

Войцех, присоединившийся к штабу фельдмаршала, то и дело озирался через плечо, довольно глядя, как ровно идут по дороге всадники в черных мундирах, а впереди, на рыжем коне, гордо выпрямив спину, едет ротмистр фон Таузиг, после дела при Линьи окончательно утвердивший свой авторитет командира.

При обычных обстоятельствах марш от Вавра до Ватерлоо не представлял бы никакой трудности. Но ночной ливень, после вчерашней жары налетавший шквалами, превратил дороги в потоки непролазной грязи. Прусские солдаты, толком не отдохнувшие после битвы и изнурительного отхода к Вавру, спали на голой земле, забившись в кусты и канавы. Утром они проснулись, продрогшие до костей и покрытые липкой жижей. Обозы с припасами так и не подошли, и войска донимал голод, лошади, тащившие пушки и снаряды, увязали по колено в раскисшей земле, и на каждом подъеме солдатом приходилось подставлять плечи под пушечные колеса.

В довершение неприятностей войска на марше нагнал курьер от генерала Тильманна, командующего Третьим корпусом, с сообщением, что Груши их нашел, и он вынужден обороняться от тридцати трех тысяч французов силами, не превышающими восемнадцать тысяч человек. Гнейзенау советовал послать Тильманну подкрепление, но Блюхер был непреклонен. Он приказал держать оборону, сколько возможно, но заявил, что не может отдать ни одного солдата, идущего на битву с Наполеоном.

К полудню, когда битва уже началась, корпус Бюлова был только на полпути к Мон-Сен-Жан, у местечка Сен-Ламберт. Перед Парижским лесом, к их удивлению не занятым французами, авангард остановился, поджидая растянувшиеся по дороге колонны. Вскоре путь войскам преградил крутой подъем по берегу небольшой речушки Ласне, и все попытки вкатить на него артиллерию казались безуспешными, колеса скользили по размокшей земле, лошади то и дело спотыкались, людям недоставало сил.

Блюхер выехал вперед, седые волосы развевались по ветру, в глазах горел неистовый огонь.

— Поднажмите, дети мои! — обратился к солдатам фельдмаршал. — Я знаю, что это свыше человеческих сил, но мы должны это сделать. Я дал слово моему другу Веллингтону. Вы же не хотите, чтобы я оказался лжецом?

Так велика была сила этого голоса, что уставшие воины дружно налегли на пушки, офицеры, спешившись, присоединились к солдатам, и артиллерия преодолела злосчастный рубеж.

— Вперед, дети мои! Вперед! — прокричал Блюхер, трогая коня с места. — Выше знамена! Нас ждет слава!

В то время как Войцех, то понукая коня, то спешиваясь и подставляя плечо под увязшее в грязи пушечное колесо, торопился к месту событий, на холмах Мон-Сен-Жан уже вовсю гремела канонада. Ночная гроза не только задержала прибытие Блюхера, но и Наполеона заставила отложить начало сражения почти до полудня. Величайшими своими победами прославленный полководец обязан был артиллерии, и здесь, имея почти двойное превосходство в орудиях, Наполеон не решился атаковать позиции англо-союзной армии, пока не просохнут дороги.

Надменный император французов верил в свою звезду и презирал своего главного противника. Как может быть великим полководцем тот, кто ни разу не попытался обратить армию в свою личную пользу, не возмечтал о короне, власти и завоевании? Наполеон намеревался устроить герцогу хорошую трепку и утром, за завтраком со своими генералами на ферме Белль-Альянс, где разместилась его ставка, оценивал свои шансы не менее чем девяносто к ста. Насмешку у Бонапарта вызывало все: и собранная наспех армия, в которой британских частей была едва ли треть, да и те состояли, по большей части, из необстрелянных новобранцев; и выбранная Веллингтоном позиция, перед самым лесом Суанье, отрезавшим пути отступления к Брюсселю; и сам герцог — сипайский генерал, не более того.

Проносясь перед войсками, выстроенными, как на параде, под гром барабанов и крики «Viva l'imperatore!» на белом коне, Наполеон не мог знать, что позицию его противник выбрал еще год назад, изучив каждую складку местности, каждый холм и ручей, позволявшие укрыть солдат от огня французских пушек. В 1814 году война обошла эти места стороной, но сейчас Веллингтон сумел навязать Бонапарту избранное им поле боя.

Первыми в атаку пошли войска корпуса Рейля, которые вел сам Жером Бонапарт, брат императора. Замок Угомон, давно превратившийся в простую крестьянскую ферму, встретил французские колонны дружным залпом мушкетов и смертельным огнем гаубиц. Веллингтон еще накануне распорядился укрепить старое здание, окруженное садом и лесом, в стенах кирпичной ограды прорубили бойницы, ворота завалили телегами и мешками.

— Вам не удержать Угомон, — заявил Мюффлинг, оглядев укрепления, — это не крепость, а старая развалина.

— Вы не знаете МакДоннела, — усмехнулся герцог, — я поручил Угомон Колдстримским гвардейцам.

Штурм Угомона Наполеон планировал, как отвлекающий маневр, свой главный удар намереваясь направить на центр и правый фланг англичан. Там стояли бельгийские и голландские полки, и Бонапарт имел все основания надеяться, что недавние союзники вовсе не горят желанием вступить в бой с бывшими боевыми товарищами. Но Веллингтон знал, кому поручить оборону. Жером Бонапарт, рассчитывавший на легкую победу, вынужден был бросить на штурм всю свою дивизию. Пылал сад и лес, огонь охватил крышу замка, но Угомон держался. Кирпичную стену окружила вторая стена — из трупов, волна за волной разбивались французские полки о незыблемую шотландскую твердыню.

В час дня, после продолжительной канонады по всему фронту, Наполеон двинул на центр английской армии четыре пехотные колонны корпуса Д’Эрлона. Под развевающимися знаменами, под барабанный бой французы спускались в долину четырьмя грозными реками, шеренги печатали шаг, словно на плацу, над их головами свистели ядра, артиллерия поддерживала наступление пехоты.

Голландские части Ван Биландта дрогнули и побежали с поля, под дружное улюлюканье британских солдат. До самого Брюсселя мчались они, неся с собой преждевременные вести о победе Наполеона. Но красные мундиры, три тысячи против восемнадцати, не сдвинулись с места.

— Встать!