— А это не ваша фантазия, Ищутин? Я виделся с Трофимовым, он мне ничего не сказал.

— Он ничего не скажет, разве-вы не знаете, что у него большое поместье в Калужской губернии?

— Большое поместье? А у Музеуса есть что-нибудь?

— Кажется, у него ничего нет. Зато Музеуса не особенно долюбливают в штабах. Считают, что он солдатский генерал.

— А как он к этим приказам относится?

— Не знаю, слышал его реплику, что глупые приказы издают.

Вечером пошел к Трофимову. В канцелярии штаба дивизии его не было. Пришлось зайти на квартиру. Он оказался дома, но не один. У него была сестра милосердия Елена Васильевна, высокая, крупная женщина.

— Николай Сергеевич, — сказала она, — немного болен, возможно, что у него температура. Если можно, то я просила бы его не беспокоить.

— Когда же он заболел? Я с ним два часа тому назад виделся, и он был здоров.

— Тогда был здоров, но вернулся из штаба с повышенной температурой. Если у вас есть что-либо сказать, вы можете передать через меня.

Я в упор посмотрел на Елену Васильевну.

Она смутилась и начала перебирать пальчиками свой фартук.

— Скажите, Елена Васильевна, что это вы так заботитесь, чтобы Николая Сергеевича никто не видел?

— Вы не знаете, почему?

— Поэтому и спрашиваю.

— Я же его жена.

На наш разговор из соседней комнаты вышел сам Трофимов.

— А, Оленин! Ничего, — обратился он к Елене Васильевне, — это свой человек, пусть войдет, Леночка.

— А я не знал, что вы женаты, Николай Сергеевич.

— Только вчера женился, но еще не успел провести свадебной ночи. Леночка охраняет меня, чтобы никто не помешал провести эту ночь сегодня.

— Тогда разрешите зайти к вам завтра.

— Нет, нет, говорите, в чем дело.

— Я решил ехать в Питер, Николай Сергеевич. Так много накопилось вопросов всяких, что надо обязательно самому поехать, чтобы их выяснить.

— А вы разве не знаете, что без разрешения командующего армией нельзя?

— Затем я и пришел к вам, чтобы вы сделали запрос в штаб армии.

— Хорошо, я пошлю сегодня телеграмму.

— Вы сами-то не будете препятствовать моей поездке?

— Нет, что вы! Поезжайте. Ведь мы с вами почти — земляки. Вы из 11-го полка, я из 10-го. Правда, ваш в Туле был, 10-й же в Калуге. Знаете что, Оленин, у меня есть бутылка вина, может быть останетесь на полчасика?

— А я вам не помешаю?

Елена Васильевна сердито смотрела на меня, стараясь показать, что если я уйду, то будет гораздо лучше.

— Напрасно, мне скучно будет.

— Скучно? — сердито спросила Елена Васильевна. — Это со мной скучно?

— Вот видите, — развел руками Николай Сергеевич. — Не уходите, а то она изобьет меня.

— Это в первую брачную ночь-то? — рассмеялся я.

— Ну, положим это не совсем первая. Первая-то была года полтора тому назад. Сегодня официально первая.

— Ну, желаю вам официального счастья на сегодняшнюю официальную ночь.

Под вечер в мою хату вбежал член комитета Панков.

— Откуда ты? — обрадовался я Панкову, незаметно для себя переходя на «ты».

— Ох, Дмитрий Прокофьевич, не спрашивайте! Измучился, напужался, такие страхи…

— Голоден небось, покормить тебя?

— Голоден, только сразу есть-то что-то не хочется.

Я попросил денщика Вишневского приготовить чай.

Панков привел себя в порядок и, уже сидя за чайным столом, начал рассказывать свои похождения во время отступления:

— Когда мы с вами расстались под Зборовым, я примкнул к артиллерийскому парку 3-й дивизии. Ребята оказались хорошие, разрешили положить книги на снарядные ящики. Целую ночь перли. Не доходя Тарнополя, остановились. Там переночевали, потому что лошади не могли дальше двигаться. Артиллеристы возмущались этим отступлением. Говорили, что тут не без предательства, что вовсе вас не немец гонит, а собственные офицеры. На другой день вошли в Тарнополь. Наш парк остановился на площади против комендантского управления. Распоряжения о дальнейшем отступлении парка не было. Простояли несколько дней. За это время через Тарнополь прошло много частей. Все отступали, торопились, боялись быть захваченными. Грешным делом, я поджидал вас, надеясь, что вы пройдете с какой-нибудь частью, и у каждой проходящей части спрашивал. Однако 11-го полка так и не дождался. Боясь, что вы застряли на фронте, я не торопился двигаться дальше. В это самое время весь тарнопольский гарнизон стал тоже удирать. Удирали обозы, химические команды, автомобильные части. Удирали наспех, бросая имущество. Солдаты и несколько офицеров громили магазины. Никакие стены не помогали, не то что деревянные, железные решеткой — и те разбирались. Тащили все, что можно, а потом стали громить винный погреб. Растащили винокуренные склады, мануфактуру, обувь, канцелярские принадлежности, бумагу. Солдаты озверели. Бросились по квартирам, расхватали ковры, перины, подушки. Пух летел по Тарнополю. Кричали: «Бей жидов!» И если бы не страх перед наступающим немцем, учинили бы жестокий погром. Зато когда обозная и тыловая публика, населявшая Тарнополь, вышла и прошли последние пехотные части, не было ни одной улицы, ни одного дома, из которого не бросали бы камней. Выливали на людей помои и вонючую грязь. Выбрасывали ночные горшки, стреляли. Многие из офицеров бросались с шашками наголо в квартиры, но, конечно квартиры были заперты, и атакующие возвращались обратно и приказывали солдатам грабить и жечь. Солдаты бросались в квартиры, ломали, тащили… а потом, вытащив ценные вещи, поджигали дома. Такого озверения я никогда не видывал.

— А из окон здоровая была стрельба?

— Ну, что там! Выстрелы из револьверов, это пустое, а вот как на головы нечистоты выливали, это — красота. Я видел у комендантского управления, как на одного автомобильного офицера несколько горшков сразу вылили…

Панков не знал, с кем я имел честь познакомиться у Вишневского.

Глава XI

Атаки контрреволюции

Получив разрешение на поездку в Петроград, восемнадцатого июля я выехал на станцию.

Подъехав к Волочиску в семь часов утра, в ожидании поезда пошел побродить вокруг станции.

Прекрасный солнечный день располагал к прогулке. Вдали послышались звуки пропеллера и мотора. Посмотрев вверх, я увидел четыре австрийских аэроплана. При приближении к станции аэропланы стали снижаться.

Станция была пуста, если не считать состава этапного поезда. Тем не менее один из австрийских самолетов, покружившись над станцией, сбросил бомбу. Бомба разорвалась шагах в пятидесяти от вокзала. Я стал около стены вокзала, считая тем самым себя прикрытым от поражения.

Аэропланы сбросили еще несколько бомб, и, не встречая никакого сопротивления, спустились еще ниже. Между землей и лодочками самолетов было расстояние не более двухсот шагов. Летчики покружились, очевидно прицеливаясь, и сбросили опять бомбу. Бомба упала в самое здание вокзала. Произошел сильный взрыв. Крыша разлетелась в стороны. С верхнего карниза посыпались кирпичи. Один из них сильно ударил меня по плечу и содрал кожу с указательного пальца левой руки.

«Убьют пожалуй», — пронеслось в голове.

Бежать было некуда, и я еще тесней прижался к стене вокзального здания.

Послышалось еще несколько взрывов, причем один из последних шагах в десяти от меня. Я был весь засыпан осколками бомбы и комками земли. Удары землей были настолько сильны, что я свалился на землю.

«Убит!» — мелькнула мысль.

Глаза следили за движением аэропланов. Но летчики поднялись ввысь и направились в сторону Подволочиска.

Встал. Отряхнул с себя землю. Начал ощупывать себя, цел ли. Кроме содранной кожи с пальца, я насчитал несколько шишек на голове и заметил тоненькую струйку крови, тянувшуюся по лицу. Достав носовой платок и вытерев лицо, хотел установить, куда же я ранен. На платке остались следы грязи и немного крови. Сколько ни искал, на физиономии крови не было. Выше лба нащупал ранку, сделанную осколком бомбы.