– Цирк, да и только! – пожала плечами брюнетка.

– Я ж не думала, что она так буквально поймет, – продолжала Сестрица, а потом набросилась на меня, – Он только в душе – Берия. А в паспорте – Бережной. Берией его прозвали за жестокость и отвратительный характер… Нет, ну надо же такому случиться!

Брюнетка рассмеялась весьма специфическим смехом. Вместо общепринятых расплывчатых: “Ха-ха!” брюнетка, выпячивала губы и, несколько в нос, произносила отчетливое: “хо-хо-хо!”.

– Что ни делается, все к лучшему, – назидательно проговорил болезненного вида парень, увязавшийся за нами, – Зато на этой ужасной лекции сидеть не надо. А неприятностей не будет – леди ведь не с факультета.

– Не с факультета, – подтвердила я, тоже не в силах сдержать смех.

– Лола, – представилась новая знакомая.

– Катя, – ответила я.

– Крона, то есть Кроль Настя, – встряла Настасья, – А почему ты Лола?

– От родителей, – призналась брюнетка, – От Лолиты производная…

– Томкин, – произнес парень, галантно раскланиваясь, – Эдуард Томкин.

Я моментально поверила в чудеса. Вот так вот сходу найти человека… Ну, везет!

– Везет! – не удержавшись, хором воскликнули мы с Сестрицей.

– Да что уж там, – потупился Эдуард, – Имя как имя. Спасибо на добром слове.

– Да не вам везет, – поспешила исправить очередное недоразумение я, – Мне везет! Я сюда в Академию шла специально, чтобы с вами побеседовать. Еще переживала, как же ж я вас тут найду… А вы сами возьми, да найдись.

Эдуард вдруг сделался еще меньше, чем был. Лола подозрительно сощурилась и строго переводила глаза с меня на парня.

– Я его, дурака, из этого болота-кофейни вытаскиваю, а он тут опять свои неудачниковские проделки крутит! Эд, что ты натворил? – спросила она, наконец, не скрывая недовольства. Потом обратилась ко мне, – Он ничего не знает. Иначе, признался бы.

Я решила, что настал подходящий момент для решающего обмана.

– Успокойтесь, – заговорщическим шепотом проговорила я, – Я – не враг. Я – своя. Я от Петра Степановича.

– От кого? – перенимая мою интонацию, переспросили слушатели хором.

– От Петра Степановича, – невозмутимо повторила я, – От Лихогона Петра Степановича.

– А кто это? – поинтересовалась Лола, – Он тоже из этих, из неудачников, да?

Томкин посерьезнел. Откашлялся и властным жестом остановил расспросы Лолы, бросив степенное:

– Это ко мне.

– К тебе, так к тебе, – недовольно пробормотала Лола и капризно ворча загадочное, – Вот и вытаскивай их из кофейни после этого, – удалилась, покачивая бедрами для пущего выражения обиды.

– Детектив вызывает меня к себе? Что-то прояснилось? – с надеждой поинтересовался парень.

– Пока нет. Лихогон перепоручил ваше дело мне…

– Не может быть и речи! – надулся вдруг Томкин, – Буду разговаривать только с первыми лицами…

И даже отвернулся для наглядности. Отвернулся и невольно столкнулся глазами с Настасьей. Вот уж не думала, что моя Сестрица умеет так преображаться. Вместо Настасьи перед нами предстала сама любезность. Обожающим взглядом Сестрица следила за каждым движением Томкина, и уже подсовывала ему под руку какой-то флаер.

– Можно попросить у вас автограф? – хлопала ресницами Настасья, – У нас в классе, знаете ли, все мечтают поступить в Академию, и все видели вашу работу на выставке… Вы – пример для подражания всего нашего класса. О группе на подкурсах я вообще молчу…

У Томкина на мгновение отвисла челюсть. Дрожащей рукой он поставил автограф на подсунутой Настасьей бумажке. Настроение нашего собеседника явно значительно улучшилось.

– А вы… – неожиданно севшим голосом проговорил Томкин, – Вы тоже от Лихогона?

– Да, – твердо произнесла Сестрица, отчего челюсть отвисла уже у меня, – Но это так, приработок. Хожу в личных секретаршах зам.директора… – Сестрица кивнула на меня, – Простому смертному клиенту до Катерины не добраться, поэтому существую я. Общаюсь с общим потоком.

Я, наконец, поняла, к чему клонит Сестрица, и мысленно поаппладировала ей.

– А, – Томкин забеспокоился, и переключился на меня, – Так вы кто-то главный? Извините, ради бога… Не хотел общаться с какими-нибудь там некомпетентными… Итак, что расскажете?

– К сожалению, не знаю, до какой степени вы располагаете информацией, – честно призналась я, – Поэтому не могу сказать, прояснилось ли что-то с точки зрения вашей осведомленности.

– А с точки зрения вашей осведомленности?

– Я не знаю, могу ли доверять вам, – тяжело вздохнула я, незаметно сжимая руку Сестрицы.

– Можешь, можешь! – правильно отреагировала Настасья, – Это такой человек! Такой художник! Он сейчас вмиг все тебе объяснит…

– Ну ладно, – якобы согласилась я, – Следствие оказалось в затруднительном положении, – я решилась блефовать еще сильнее, – Понимаете ли, Мария с Пёсовым постоянно созваниваются, но встречаться и не думают. Мне непонятны их отношения…

Если бы оказалось, что Томкин не знает ничего о Марии, я бы срочно ретировалась, сообщив, что Маша – это моя коллега, которой поручено следить за подозрительным Песовым, а он все сидит и сидит на своей даче, не проявляя никаких характерных для подозрительных типов повадок… В общем, нашла бы что сказать, ради нового витка разговора. Но это не понадобилось. Первая же моя приманка сработала. Томкин, словно бальзам на раны, полил информацию на мою изглоданную загадками и нестыковками душу.

– Ничего удивительного. Говорил же я Петру Степановичу: “У Леньки одна слабость – Мария. Об этом вся Академия знает. Он, напимшись, даже прилюдное признание совершил. Вместо текста пьесы на “актерском мастерстве”. Ставили пьесу, играли эдаких аристократов. Пёсов играл кузена Марии. А Мария – юную прекрасную деву, по имени Линда. А Пёсов напился и как завопит: “Маша, я люблю тебя!”. Прямо при всех. Сорвал репетицию. Потому что любит он Машу! Если через неё надавить – Пёсов во всем признается. Причем делать это нужно сейчас, пока Пёсовская любовь еще невзаимна. А то потом, когда овзаимнеет, она тут же всякое значение для Леонида потеряет. Такой уж это тип. Не смотрите, что я его почти не знаю. Я – человек проницательный. Я Леонида уже научился насквозь видеть”. Не встречаются – потому что Машка пока еще носом крутит. Говорю вам, через неё этого гада прищучивать нужно. А детектив мне не верит. И про Пёсова тоже не верит. “Не поступало”, – говорит, – “никакой информации об исчезновении человека такой наружности”. Ну, как же не поступало, если я сам в этом похищении участвовал? Это ж только идиот мог поверить, что Пёсов просто съемки эпизода проводит, и правдоподобность вся эта нужна лишь для лучшей игры главного героя! Сделали из меня этого идиота!

– Уточните еще раз подробности. Поручив мне дело, Петр Степанович не захотел служить испорченным телефоном. Он только письмо ваше мне показал и все. “Про остальное”, – говорит, – “Сама у объекта расспросишь”.

Томкин набрал в легкие несколько больше воздуха, чем те в состоянии были вместить, и закашлялся. Потом насупился, и уверенно продолжил. Чувствовалось, что кляузничество, было для парня достаточно трудным занятием.

– Ну, значит, позвал меня Ленька в качестве актера для своих очередных этюдов. Задумки интересные были, и я согласился. Но тут какие-то понты Ленчик стал колотить. За правдоподобностью погнался. Технику умудрился замаскировать, скрытая камера там и все такое, – это для уличных сцен. А для диалога в гараже сразу несколько камер спрятал так, что совсем не видно их было. Я ему говорю: “А свет?! Качество же ужасное выйдет.” А он: “Это будет наш козырь. Главное – правдоподобность! Качество у всех хорошее будет, а за душу только наша работа возьмет. Не боись. Все будет хорошо.” Я ему и поверил. Осел! Надо было сразу отказываться… А я поверил.

– Не переживайте так. Продолжайте о том, как проходили съемки…

– Первый эпизод, там где с Машкой, отсняли нормально. На следующий день начинаем снимать другие эпизоды. Я уже спокойно ко всем этим маскировкам относился. Думал, что главному герою – похищенному нашему – и впрямь легче в образ вживаться, когда обстановка такая натуральная. Причем еще удивился, что Ленька требует импровизировать. Ну, мол, основные действия и диалоги заранее прописаны, но в разговорах с похищенным нужно еще и импровизировать. Так, мол, естественнее будет все выглядеть. И как же я сразу не догадался?!