Кинг украдкой наблюдал за лицом Сорена. Каждая комната в этом доме хранила воспоминания об ужасах его детства. Мать родила его в своей крошечной комнате в конце восточного крыла. И исключительно силой воли, она смогла родить абсолютно молча, не желая доставлять садисту-отцу Сорена удовольствие слышать ее крики. В библиотеке, Сорен чуть не попрощался с жизнью, когда его отец нашел их с сестрой совокупляющимися на полу у камина.
Элизабет провела их к последней комнате слева. Детская спальня Сорена.
Она открыла дверь и позволила состоянию комнаты сказать за себя.
- Mon Dieu…, - выдохнул Кингсли, прикрывая рукой рот.
В этой комнате, одиннадцатилетний Маркус Стернс уснул однажды ночью и проснулся внутри своей собственной сестры. В этой кровати, он потерял свою девственность путем изнасилования и инцеста. И теперь кто-то поджег эту кровать и сжег ее дотла. На стене, написанные пеплом, были слова Love Thy Sister (Любовь сестры твоей).
- Стóит ли Кингсли… ? – прошептала Элизабэт.
- Кингсли знает. Он один из двух людей, которым я рассказал.
Внутренне содрогнувшись, Кинг взглянул в лицо Элизабет. Сорен что только что проговорился, что у него есть кто-то еще, кому он доверяет? Как и ее брат, Элизабет была весьма сообразительна. Кинг молился, чтобы она предположила, что Сорен имел в виду своего собственного духовника. Если бы она узнала, что ее брат-священник соблазнил девушку из своей паствы, весь мир горел бы в аду за это.
Элизабет кивнула. Сорен же просто смотрел на слова на стене.
- Я не звонила в полицию, - продолжала она. - Я не хотела рассказывать им о нас и что это значит. Но у меня есть сигнализация на дверях. Я всегда включаю ее в ночное время. У меня даже есть камеры на участке перед домом и на подъездной дорожке. Никто не появлялся. Должна ли я вызвать полицию? Я так и сделаю, если ты скажешь.
Сорен медленно покачал головой.
- Нет, не должна. Это вне их компетенции.
- Тогда что…
- Уходи. - Сорен повернулся к сестре, положив руку ей на плечо. – Уходи и забирай мальчиков с собой, подальше отсюда. Европа. Азия. Австралия. Уезжай заграницу и не оставайся на одном месте. Уезжай сейчас.
- Что происходит? Почему ты приехал? Я обнаружила кровать, в таком состоянии только сегодня утром. Я послала мальчиков к подруге. Целый день я пытаюсь решить, что делать.
Сорен снова перевел взгляд на кучу золы, где когда-то стояла его кровать, и молчал. Кингсли ответил за него.
- Я получил по почте фотографию, на которой запечатлены мы в наши школьные годы. Она была отправлена отсюда. Никаких других опознавательных знаков. Просто школьная фотография, но, тем не менее, угрожающе.
Элизабет отстранилась от двери и пошла по коридору, сделав несколько шагов, прежде чем снова развернуться.
- Маркус, что происходит? - спросила она, и ее голос был низким и холодным.
Кинг застыл. Никто не называл Сорена Маркусом - именем данным ему при рождении, никогда. Он не позволял. И, конечно, Элизабет это хорошо знала, знала, как сильно он ненавидел, когда его называли именем, которое также носил его отец. Либо она была в таком смятении, что забыла, либо была настолько зла, что ей было все равно. Сорен посмотрел на нее и выдохнул.
- Я не знаю, Элизабет.
- Ты лжешь мне. Ты знаешь больше, чем говоришь.
- Я знаю больше, чем говорю тебе. Но я не лгу. Я действительно не знаю, кто за этим стоит. Расскажи нам все, что знаешь.
Качая головой, она повернулась к ним спиной.
- Проснувшись сегодня утром, я встала с постели и почувствовала странный запах в доме. Я последовала за ним. Проверила каждую комнату. В эту я зашла в последнюю очередь. Я пытаюсь никогда не заходить сюда. Ты это знаешь.
Ее брат кивнул. Кингсли не хотелось и представлять, что чувствует Сорен, стоя в дверях этой комнаты. Он застыл, словно киношный вампир, будучи не в состоянии переступить порог без приглашения. Никакого приглашения не последовало.
- Открыв дверь, я увидела кровать, слова на стене. Меня чуть не вырвало. Кто-то знает о нас, о том, что случилось. Я ломала голову над тем, кто бы это мог быть. Моя мать мертва. Наш отец. Кто же? Я рассказала той репортерше о нас. Но, несомненно…
- Я знаю Сюзанну, - сказал Сорен. - Мало того, что она не сделала бы этого, она и не могла. Она сейчас в Ираке.
- Ну вот. Но ты говоришь, Кингсли знает. - Элизабет указала в его сторону. - Кто еще? Ты сказал он один из двух людей, которым ты рассказал. Кто тот другой?
Челюсть Сорена сжалась почти незаметно. Но Кинг заметил.
- Никто, кто бы смог рассказать.
- Ты в этом уверен? – потребовала она.
- Я могу поставить на это свою жизнь.
- Значит, так и есть. - Она подняла руки и прикрыла лицо. - Я просто не могу себе представить кто или почему... Кингсли.
- Oui?
- Ты знаешь. Ты кому-нибудь рассказывал?
Кингсли понадобилось все его самообладание, чтобы не взглянуть на нее с крайним отвращением. Он был шпионом для французского правительства. Шпионом и намного больше, чем просто шпионом. Пустые сплетни могли стоить ему жизни в то время. Он знал, как использовать свой рот в других видах деятельности нежели распускать слухи.
- Согласно моей репутации, у моего языка большой опыт, machèrie. Но не в разговорах. Твой секрет в безопасности со мной. Единственный человек, которому я рассказал, мертв уже тридцать лет.
Элизабет покачала головой и вздохнула.
- Конечно. Прости меня. Во мне говорит паника.
- Собирай вещи, Элизабет, - приказал Сорен. – Ты напрасно тратишь время. Мы не узнаем ничего, глазея друг на друга. Кинг и я выясним, что происходит. Позвони мне через месяц. Я дам тебе знать, если будет безопасно возвращаться. Никому не говори, куда едешь. Даже мне.
Она долгое время смотрела на них обоих, прежде чем развернуться и чуть ли не бегом направиться в другое крыло дома.
Кингсли снова открыл дверь спальни, изучая погром. Ничего не осталось от кровати. Он даже не мог понять, как преступнику удалось сжечь только кровать и оставить все остальное не поврежденным. Такой пожар должен был сжечь весь дом. Пепел на полу. Пепел на стене. Но все остальное на местах.
Возлюби сестру свою.
Это звучало почти по-библейски. Возлюби ближнего своего. Возлюби Господа Бога твоего. Что это значит? Приказ? Или подпись?
Люблю, твоя сестра.
Остальная часть комнаты осталась нетронутой. В детстве Сорен сидел за этим маленьким резным столом, изучая английский язык. Как тихая форма мести, его мать учила его датскому языку, а не английскому. Когда его часто отсутствующий отец обнаружил, что его пятилетний внебрачный сын не понимает ни слова по-английски, мать Сорена отправили обратно в Данию. Все языки, кроме английского были изгнаны из дома. Кингсли иногда задавался вопросом, было ли это первопричиной одержимости Сорена изучением языков.
Рядом с письменным столом располагалась книжная полка. Здесь было много изданий классической детской литературы в красивых кожаных переплетах, весьма вероятно, стоящих небольшое состояние, учитывая их отличный вид, который объяснялся тем, что юный Маркус Стернс никогда не брал книги, не сгибал обложки. Будучи ребенком, он читал Библию. Шекспира, Мильтона. Не Джорджа Макдональда или Льюиса. Только книги Льюиса Кэрролла привлекли внимание Сорена из всех остальных. Учитывая одержимость Кэрролла молодой Алисой Лидделл, и одержимость молодой Элеоноры Шрайбер книгами, казалось, все сходилось.
Рядом с книжной полкой было окно, из которого открывался вид на холмистые ухоженные газоны. Небольшой лесистый участок граничил с задней частью дома. Много лет назад Сорен признался Кингсли, что он и Элизабет часто занимались… в лесу, подальше от любопытных глаз слуг. Там они были, просто двумя детьми, играющими в лесу. Так невинно. Так идеалистично и по-крестьянски. Если бы только служанки знали, что происходило за завесой этих деревьев.