— Есть сногсшибательная новость! — поднимается в рубку Гена Бузенков. — На Чукотку, братцы, не идем. Тю — тю! Каспий нас ждет.

— Не бреши, Гена! — поднял брови Пятница. — Сорока на хвосте принесла?

— Вот это фортель! — ожил Крант. — Так это ж две большие разницы, как говорят одесситы. Так это же…

— Стоп, стоп, стоп!.. Ну-ка, давай по порядку, Гена, — под Пятницей жалобно заскрипел стульчик. — Это еще в какой Каспий?

— В который Волга впадает! — скривился Крант.

— Как врежу!

— Вчера в контору порта заходил, — выкладывает серьезно Гена. — Там и сообщили мне новость. Ладно, думаю, приберегу до утра.

— Мирово, братцы! — гаркнул молчавший до сих пор Вася. — На астраханские арбузы поплывем, братва — а!

Гена подошел к карте, которую сам несколько дней назад прилеплял лейкопластырем к переборке. С полминуты он прицеливался в нее, наконец ткнул пальцем:

— Вот куда!.. На Чукотку вроде б ледовая обстановка не позволяет пройти за навигацию.

Замолчали, призадумались. Пятнице и Сапунову явно не понравилась перспектива изменять курс и планы, с которыми уж так они свыклись на станции и так глубоко вошли планы в душу, что они не на шутку расстроились.

— Нет, ты это точно, Геннадий? — в надежде на иной ответ, спросил Виктор, но Бузенков только пожал плечами, неопределенно покрутил головой.

— В нашем положении как ручаться за точность?

— А я еще на заводе такие разговоры слышал, — сказал Глушаков, и спокойствие его окончательно взбаламутило воображение парней.

— У меня сеструха в Горьком, — начал Бузенков, — дам телеграмму, хоть повидаемся…

— Сеструха! Хм! — хмыкнул Вася. — Тоже мне, размечтался. Я за живую бабу уже три недели не держался, а ему — сеструха.

— Вон их сколько на берегу!

— На берегу — у!

— А что? — расхрабрился Бузенков. — Вчера на пристани к нам с Валентином Григорьевичем подкатывают двое: мальчики, спасите, а то пристают тут всякие! — Гена смущенно покосился на Глушакова.

— Ну… и? — загорелся Вася. — Ничего кадры?

— А ну их, — опустил Гена глаза, — сами навязываются…

— Девки-то? — спросил Пятница.

— Не мы же! — обиделся Гена.

— Да — а, — мечтательно произнес Глушаков. — Любовь крутить при здешних условиях — это тебе не в Сочи — мошка забьет. Вот гляжу вчера на девчонок, юбчонки — во! Ноги голые, как только терпят? Мошка дохнуть не дает!

— Местные, понятно, акклиматизировались! — весело сказал Пятница.

Глушаков не ответил.

— Тоже на любовь потянуло! — кивнул библиотекарь на Глушакова. Тот пропустил мимо это замечание, продолжал:

— А потом, бог ты мой, ведут одного под белы руки с теплохода, а он — «жы — ы — ы, жы — ы — ы» — и руками этак, как крылышками машет, «жы — ы — ы…».

— Пьяный? — не вытерпел Вася.

— Из стройотряда студент. Рехнулся… Комара из себя изображает. Вот доработался, энтузиаст!

В рубке посмеялись.

— Точно говорит, сам видел, — подтверждает Гена и неожиданно вскакивает и, как всегда, заполошно, минуя по две ступеньки трапа, с комариным «жы — ы — ы» скатывается вниз. — Я дизель заглушу, — доносится его голос.

Пятница только головой качает:

— Смотри-ка, научился бегать! Этого комары не заедят.

— Не — е, — подтверждает Глушаков.

Пятница поднялся, прихлопнул в воздухе ленивого от холода комара, глянул в окно рубки:

— Штормит сегодня…

Опять вбежал по трапу Бузенков, вытирая тряпицей мазутные пальцы, шумно отпыхивая. На него не обратили внимания, только Виктор, дивясь неукротимой энергии Гены, заметил:

— За час до обеда запусти дизель.

— А я все хочу тебя спросить, — почесывая лысину, повернулся к Виктору Глушаков. — Чего это тебя угораздило в повара податься? На хорошем месте работал и принял на себя этакую обузу?

— Подкормиться решил на казенных харчах, поправиться, — притушил сигарету Виктор и подмигнул Бузенкову.

— Да ну тебя! — не принял подначки Глушаков, обтягивая на выпуклом животике тренировочный костюм. — Вашего брата не поймешь. Я ему от души, по совести… Эх, «броневичок», мой «броневичок»! Где ты, мой родименький!

А над городом, над Полуем, над протоками и речушками проплывали тучи, неся с Обской губы холод и августовский морок, который грозил ранними заморозками. Но в раздольях губы и Карского моря происходили иные, непостижимые воображению, процессы. Сшибаясь и скрежеща, ходили льды, откочевывая в высокие широты, и только — только по-настоящему подступала пора короткой арктической навигации.

— К нам идут! — крикнул Гена Бузенков и побежал на корму, чтоб подать трап с заветренной стороны, куда, качаясь на крутолобых волнах, заруливал небольшой катерок. Наконец, кутаясь дымом, катерок удачно привалил к борту, продолжая подрабатывать винтом, и на палубу «Северянки» поднялся начальник станции Борисов. Следом, ему под ноги, описав в воздухе дугу, опустился чемоданчик на молнии, и по отвесному трапу, неловко цепляясь за круглые поручни, стала подниматься молодая, крепкотелая женщина. Узкая юбка мешала ей, ветер пузырил болоньевую куртку, размахивал и вздымал над головой рассыпанную прядь черных волос.

— Смелей, Нина Михайловна, я страхую, ну-у. — На палубе оставался еще сухопарый мужчина в плаще, одной рукой держась за леер раскачивающегося катера, другой прижимая к груди папку с бумагами. Какая уж тут страховка!

Наконец женщина поднялась на последнюю ступеньку, Гена и Борисов поддержали ее за руки, и, оправляя на крепких коленях задранный подол, она облегченно ступила на палубу. Сухопарый мужчина поднялся не без сноровки, и катерок, добавив оборотов, лихо вырулил на чистую воду, зарываясь в каскады волновых брызг.

Бузенков проводил прибывших до каюты начальника, где уже отирался Крант, и скоро по станции разнеслось, что прибыло трестовское начальство. Зачем оно прибыло? Почему прибыло? Но вскоре и эта неясность перестала быть таковой, поскольку молодая брюнетка оказалась инженером по технике безопасности.

— Дознание устроит нашим познаниям! Как полагается, — доверительно сообщал библиотекарь, время от времени появляясь в разных закоулках судна, где народ постарался найти себе дело и не показывался без толку на глаза начальству.

— Ну и что? — отмахнулся от него Пятница, который наводил в этот момент порядок в баталерке. — Шел бы ты…

— Ну и пойду, — пятился Крант и действительно шел туда, где пахло застольем.

Начальнику он пригодился как раз. И вовремя. Начальник — широкая душа, собрался хлебосольно отметить прибытие гостей, да не просто гостей, а тех, кого не принять как полагается просто нельзя, просто преступно для делового человека.

Крант тотчас был командирован на камбуз к Сапунову.

— За харчами? — спросил Виктор, передвигая на плите двухведерный бак с борщом.

— Сам знаешь, чего изволит начальство! — ответил Крант. — Ронжин прибыл — начальник отдела, понимаешь?

Виктор без прежнего профессионального ворчания, которое, он заметил уже за собой, начало входить в привычку, выдал из кладовой все, «что полагается», добавив в нагрузку баночку кофе, который давал к столу по выходным, как деликатес.

— Добрый нынче! — подивился Вова, прикрывая ногой дверь. Пришел еще за посудой, забрал десертные тарелки и последние уцелевшие кофейные чашечки.

— Пусть приходят, борщец наваристый! — сказал Виктор.

— Идеалист! — с превосходством оглядел его библиотекарь и тяжело хлопнул дверью.

— В самом деле! — усмехнулся Виктор и, включив подогрев титана, хмуро опустился на ящик с картошкой.

Он вдруг ощутил, как тоскливо засосало сердце, и в камбузе рядом с попыхивающим ароматным парком бачком и забурлившим титаном стало неуютно и одиноко. На полную мощь разливали свет потолочные плафоны, похожие на огромные клавиши баяна. В квадратных, закругленных по углам иллюминаторах, как в зеркалах, отражались переплетения труб и проводов, его неприбранная шевелюра с прилипшей ко лбу темной от пота прядью.

— Ну что, брат, облюбовал теплое местечко! — он щелкнул по иллюминатору, целясь в свое отражение, и нестерпимо захотелось наверх, на ветер, на волю, где шумят у борта волны, где сейчас на корме Пятница с Мишей Заплаткиным мастерят из стальной сетки мешок — трал, которым Иван собрался рыбачить на ходу судна. Виктор взял ведерко с отходами, отнес на корму в мусорный ящик, перебросился шуткой с ребятами — им тоже развлечение, кивнул, уходя: — Ни пуха ни пера, рыбаки!