— Мне кажется, я занимаюсь не своим делом! — попытался объясниться он и с редактором. Тот стремился разубедить Виктора в его намерениях. Но… душе не прикажешь. И душа маялась…
Без прежнего задора отправлялся он теперь в газетные командировки, заполнял блокноты, угадывал в глазах мужиков недоверие к его пристальным вопросам, желание поскорей освободиться от корреспондента. Да, наверное, он воображал лишнее, возводил напраслину на себя, на мужиков, задерганных кампаниями и призывами бороться за хлеб, за мясо, за большое молоко. Будто они сами не знали, что надо — бороться!..
Заявление об увольнении редактор отдал на рассмотрение заведующего отделом. Тот заявление отложил и дружески пожурил, искренне веря, что делает полезные внушения:
— Виктор Александрович! Сейчас ты на виду, человек! Книжку стихов твоих издали. Слышал… Расти, Виктор, расти! А то кем станешь, когда уволишься?
Кем станет, он еще не знал. Но влекло, манило на живой простор, в глубину жизни. Вспоминалась деревенька Нефедовка, где в юности работал в рыбацкой бригаде. Виделась и «Северянка» — она совсем живая, реальная — в получасе ходьбы до берега Туры, стоит, поджидает отплытия! Кем он станет?.. Впрочем, он умел долбить лунки в метровом озерном льду, гнать подо льдом длинную жердь — норило, выбирать из морозной майны невод с рыбой. Умел водить машину и стрелять из всех видов стрелкового оружия, ходить строевым шагом, метать гранаты и снимать с поста часовых — этому научили на военной службе. Немного. Что еще? А еще он любил дороги, новые места. Они влились в его стихи, в первую тоненькую книжку, поселились, может быть, на не столь уютные, шероховатые ее страницы, напоминая о былом, о светлом, о печальном…
«Северянке» был уже назначен день и час отплытия. Да, ей, черт возьми, предстоял долгий путь — перегон по сибирскихм рекам и морям Ледовитого океана на самую Чукотку!
Виктор упоенно читал новый репортаж с завода, что выдали парни из промышленного отдела — «то, что надо!» — и опять подступала давняя мечта детства. О море мечтал, о море! Да он согласится на любую работу: драить палубы, таскать тяжелые смоляные канаты, чистить гальюны и крутить по командам капитана штурвал. И еще бог знает на что он согласится! Зато он станет на несколько месяцев членом корабельной команды, просто частицей корабля…
Не поздно ли — под тридцать лет — начинать все сначала? Но разве не была вчерашняя жизнь — грубая работа в рыбацкой бригаде, армия, заочный институт, газета, наконец — подготовкой, прелюдией к чему-то главному, просто жизнью, которая никак не мешала ему существовать на свете, любить и радоваться этой любви? Разве — сначала?..
Водитель подбрасывал «газку», вел машину умело, виртуозно обходя выбоины, помня о восьми сотнях яиц, упакованных в кузове отдельно — еще вчера новоиспеченный кок только и твердил ему, чтоб вез осторожно, не побил, не «зажарил» скоропостижно гигантскую глазунью.
Но наконец-то позади эти сборы и хлопоты — на жаре, с бесконечной беготней по начальству, с квитанциями и доверенностями, счетами и накладными, от которых вспухала голова, и вечером, приходя в свою одинокую комнатушку, падал он на диван и только потом, отдышавшись и полистав для уверенности раздобытый недавно поварской учебник, шел на кухню готовить себе ужин.
Надо же, корабельный кок!
Кто бы мог подумать!
И вот теперь мчал он на судно с запасом провизии, приблизительно рассчитанной на три арктических месяца; мчал на судно, которое сам недавно провожал из Тюмени от заводского пирса под грохот оркестра, под вспышки фотокамер не только местных, но и столичных корреспондентов. Как же, одна из первых в стране плавучая ТЭЦ!
Шумел заводской пирс. Народ теснился и напирал, подбираясь ближе к недостроенной барже, на которую взбирались ораторы в галстуках и черных пиджаках. Будто эстафетную палочку, передавали они из рук в руки микрофон, без запинки подытоживая «славные дела коллектива судостроителей, вписавших еще одну славную страницу…». Пламенно возглашали они «о выполнении грандиозных предначертаний, которые послужили высоким стимулом…».
Грозя свалить кому-нибудь на голову увесистую камеру, метался, выбирая удобный для съемки ракурс, приезжий кинооператор. Не дремали и ребята с местного телевидения. И все это было как-то чудно и неловко наблюдать Виктору — ведь он сам мог быть на их месте. С песчаного уреза берега, где он нашел спокойную позицию, хорошо просматривалась и трибуна, и отчетливо слышны были речи, усиленные громкоговорителем.
На противоположном берегу, на пологой отмели, толпились любопытствующие — пацанва с удочками, не торопясь, подъехал мужик па телеге напоить лошадь. Мужик снял сапоги, размотал портянки, повесив на передок телеги, покойно попыхивал цигаркой. Неожиданная и такая родная картина: меланхоличный и равнодушный до происходящего коняга в оглоблях, белые, не знающие загара ноги мужика и деловитая его цигарка — пробуждали в Викторе ощущения домашности, приземленное™ парадной толкотни, отчего зажигательные речи ораторов словно бы подрастеряли державную значимость…
— Товарищи, дорогие! — грузный человек в каске судосборщика, возникший между тем на барже, будто ручку хрупкого инструмента, нянчил на весу микрофон. — Не приучен я держать речи, но… сегодня никуда не денешься. Раз положено сказать напутственное слово, я скажу. От всех наших мужиков, от корабелов скажу. Такая на русской земле традиция прижилась — хоть на свадьбах, хоть на похоронах, а надо сказать доброе слово… Провожаем в далекий путь мы свое дитё — нашу новую «Северянку». Пусть плывет до своего места, как говорят, с богом. Добрый ей путь! Добрый… Потому что добро и мы ее ладили, старались. По — рабочему старались, по совести. Конечно, всяко приходилось, а перед сдачей комиссии и авралили всем цехом, всем заводом. Снаряжали, как положено. И правильно тут высказались до меня — вся страна помогала строить! Вся страна поставку оборудования свершала…
— Правильно, Максимыч!
— Точно!
— И мы старались! — продолжал ободренно Максимыч. — Разве мы не понимаем, что правительственный заказ. Что на Севере ждут нашу станцию, не дождутся. Так пусть доплывет и стануется в нужном месте, дает людям и свет, и тепло, которые мы в нее заложили. Постарались мы со Знаком качества, точно к сроку. Так пусть, — Максимыч весело рубанул в воздухе широкой пятерней, — пусть наша «Северянка» станет братским приветом от рабочих — судостроителей! Вот мое слово, дорогие товарищи, на проводинах…
Затем говорил Борисов. Речь его за общим гомоном, возникшим после Максимыча, слушали вяло. Но стрекотали кинокамеры, и начальник станции под уважительные аплодисменты обещал «от имени коллектива «Северянки» выполнить поставленную перед ними задачу!».
Ну что ж!..
С Борисовым, назначенным на должность начальника передвижной электростанции, Виктор познакомился в коридоре заводоуправления. Отработала очередная планерка — совещание с заказчиками, начальник с озабоченным видом разминал сигарету, поддерживая под мышкой папку с бумагами.
— В рейс? На «Северянку»? — подивился он, выслушав Виктора. — А чем будете заниматься? Журналисты…
— У меня есть договоренность с дирекцией завода, — горячо сказал Сапунов, опасаясь категоричного отказа.
— Так-то оно так, — прикидывал что-то начальник. — Мне, понимаете, специалисты нужны. Моториста б еще одного… Нет, нет большого опыта и не надо: завести, заглушить дизель, следить за приборами. Раз, второй покажем и — порядок! Ну как?
Виктор неуверенно пожал плечами. Но и начальник, кажется, не торопился сразу распрощаться с добровольцем плыть туда, во льды, куда он сам собирался не по своей охоте.
— Вот женщин, понимаете, в рейс не берем… Ну, а если — поваром? Есть у меня такая вакансия!
— Я согласен! — с ходу выпалил Виктор.
— Согласен? — Нет, не ждал столь резвого ответа Борисов. — А варить-то умеешь?
— Случалось!
— Пиши заявление…