— Не фашистам же ее в подарок оставлять!

Доронин вылил через резиновый шланг в ведро весь бензин из бака и облил машину.

— В мотор больше, в мотор! — подсказывал Савельев.

— Хватит и мотору, — вздохнул Доронин. Он зажег спичку, огромное пламя поднялось вверх.

— А теперь живо на берег. Там на отмели шлюпка. Доберитесь до нее вплавь. Она вас доставит на шхуну «Мария», — распорядился Савельев.

— А вы как же, товарищ полковник? Я не пойду без вас, — решительно сказал Доронин.

— Мы ночью уйдем…

К горящей машине подошел раненый краснофлотец. Он опирался на палку и с трудом волочил левую ногу.

— Товарища с собой забери, — кивнул Савельев на подошедшего краснофлотца. — Торопись, Доронин…

Доронин подставил плечо раненому, обхватил его за пояс и потащил к морю:

— Идем, братишка…

Савельев вернулся в штабную комнату, захватил свою планшетку и прошел в кабинет к Константинову.

— Все документы уничтожены, — доложил он.

Комендант вызвал к себе капитана Никифорова.

— Ваша батарея уходит с Хиумы последней. Вы будете прикрывать отход. Когда кончатся снаряды — башни взорвать.

— Есть! — козырнул Никифоров и повернулся, чтобы идти. Комендант положил ему руку на плечо:

— Держитесь, Алексей Александрович…

От коменданта Никифоров прошел на свой командный пункт. Устало опустился на табуретку, задумался. На каждое орудие осталось по несколько снарядов, стрелять приходится прямой наводкой. Немцы не подойдут к батарее, пока в погребах есть хоть один снаряд. А кончатся боеприпасы, противника долго не сдержать: он засыплет батарейцев минами. За ночь надо укрепить полосу обороны вокруг огневой позиции, но людей мало.

— Будем драться, комсорг, — сказал Никифоров вошедшему в боевую рубку секретарю комсомольской организации краснофлотцу Сабельникову. — Уйдем с Хиумы последними…

— За нами еще пришлют катера? — осторожно спросил Сабельников.

— Сейчас надо думать о том, как бы немцев подольше к батарее не подпускать.

— Давайте поговорим с комсомольцами, товарищ командир. Проведем собрание, — предложил Сабельников.

— Поговорим. Только потом, — согласился Никифоров. — А сейчас времени в обрез. Надо укреплять сухопутную оборону. Передайте в башни: оставить на орудиях одни первые номера расчетов, — приказал он. — Всем остальным на сухопутную оборону.

Всю ночь батарейцы восстанавливали дзоты, стрелковые ячейки и окопы. Изредка стреляли орудия. В ответ немцы вели методический обстрел огневой позиции минами и то и дело освещали небо ракетами.

В полночь раздались три взрыва в районе 26-й береговой батареи. «У Галанина что-то случилось. Уж не орудия ли рвет? — подумал Никифоров. — Надо послать к нему на связь. Да и разведку провести необходимо».

— Кто из вас, товарищи, все тропинки знает вокруг батареи? — спросил он краснофлотцев командного пункта.

— Я, товарищ командир, — первым ответил шифровальщик батареи краснофлотец Баранов.

— В разведку пойдете, — просто сказал Никифоров. — Узнайте по возможности, где немцы, какие у них огневые силы. Кого с собой возьмете?

— Один пойду, — подумав, ответил Баранов и, встретив недоуменный взгляд капитана, пояснил: — Удобнее одному прошмыгнуть возле фашистов.

— Добро! — согласился Никифоров. — К Галанину еще загляните. Что там у него?

Баранов ушел. Время потянулось еще медленнее, С нетерпением Никифоров ждал утра, хотя и понимал, что облегчения оно не принесет: немецкие самолеты начнут атаковать огневую позицию.

Утро 20 октября встретило батарейцев неприветливо. Шторм не утихал. Море напоминало гигантский кипящий котел. Временами стеной валил мокрый снег, и тогда в нескольких шагах ничего не было видно.

— Катера в море! — передал Сабельников командиру батареи.

Никифоров поглядел в визир и увидел несколько маленьких суденышек в двух милях от берега. Точно скорлупки, они раскачивались на крутых волнах, подставляя форштевни ветру. Палубы катеров то и дело заливало водой.

— Возможно, за нами, товарищ командир? — с надеждой спросил Сабельников. Никифоров покачал головой: в такую непогоду катера не в состоянии отправить шлюпки на берег. К тому же противник поставил свои пушки у самого уреза воды и открыл огонь по судам.

Вернулся измученный Баранов. По тому, как озорно сияли глаза краснофлотца, Никифоров понял, что разведка прошла удачно.

— Ну, где фашисты? — поторопил он, раскладывая на столике карту.

— Везде, товарищ командир, — ответил Баранов. — Обложили нас со всех сторон. Но главные ударные силы у них, по-моему, на дорогах. Особенно вот на этой, — показал он по карте дорогу, идущую от батареи к Кярдле. Никифоров отметил на карте указанные разведчиком места, затем спросил:

— У Галанина были?

— Был. Но самого комбата не видел. Узнал только, что орудия взорваны…

Никифоров отпустил Баранова:

— Смените-ка бушлат. Весь мокрый.

Он высчитал исходные данные для стрельбы по дорогам, записал их на бланк и подозвал Сабельникова:

— Передайте на орудия.

Сабельников передал прицел и целик для каждого орудия в башни.

— Старшина батареи звонил, — сообщил он. — К огневой позиции отходят группы бойцов. Что с ними делать?

— Как что?! — удивился Никифоров. — Размещать по самообороне вместе с нашими. А командиров ко мне.

Через полчаса на КП, прихрамывая, пришел лейтенант Федоровский.

— Иван Дмитриевич?! — обрадовался Никифоров, протягивая Федоровскому руку. — Вот не ожидал встретить у себя на батарее. Откуда?

— С пристани Лехтма, — ответил Федоровский. — Оставили ее… Как только два торпедных катера забрали штаб СУСа, так мы сюда… Катера нас будут у маяка Тахкуна ждать. Так нам передали.

— Будут, раз передали, — неопределенно ответил Никифоров. — Что с ногой?

— Да так, пустяки. Сосна при взрыве свалилась. Пухнет как на дрожжах. Но пока еще терпимо.

Вошел старшина Суздаль. Никифоров подал ему руку, как старому знакомому. Уже в дни войны учитель математики из Белоруссии был назначен к нему командиром отделения комендоров, но должности в башнях были все заняты, и он послал его на сухопутную оборону командиром стрелкового взвода. Неделю назад Суздаль со своим усиленным взводом был брошен под Кярдлу.

— Сколько с собой привели батарейцев? — спросил Никифоров.

— Ровно половину, товарищ капитан, — смутился Суздаль, точно он был виноват в гибели вверенных ему краснофлотцев. — Зато у меня теперь все стали автоматчиками!

— Где же вы достали столько автоматов? — полюбопытствовал Никифоров.

— У немцев их много… Поделились с нами малость…

— Побольше бы нам такой дележки! — поглядел Никифоров на Федоровского. — Тогда фашисты не скоро бы нас выбили с батареи.

Он поставил Федоровского на левый фланг обороны, автоматчиков Суздаля расположил в центре. Правый фланг поручил военкому. Сам оставался на КП и оттуда управлял огнем и руководил сухопутной обороной.

Как и следовало ожидать, противник обрушил на батарею шквал артиллерийского и минометного огня, потом по всей полосе перешел в наступление. Башни стреляли поорудийно, прямой наводкой. Там, где вздымали каскады взрыхленной земли шестипудовые осколочно-фугасные снаряды, враги не продвинулись ни на метр. К полудню немцы усилили атаки на стык обороны 26-й и 316-й батарей, стремясь расчленить моонзундцев на части. Это им удалось сделать лишь во второй половине дня, когда в башни были поданы последние четыре снаряда. 316-я береговая батарея оказалась отрезанной от остальных подразделений. Катера к этому времени отошли на запад и держались на траверзе маяка Тахкуна.

— Орудия зарядить! — скомандовал Никифоров.

Через минуту Сабельников доложил ему:

— Батарея готова, товарищ командир.

Никифоров сам взял в руки телефонную трубку:

— По фашистским захватчикам… батарея… залп!

Раскаленные стволы выплеснули четыре длинных языка пламени.

— Спасибо, артиллеристы! — Голос командира батареи дрогнул. Но Никифоров быстро овладел собой. — Башни взорвать! — приказал он и передал трубку Сабельникову.