Кравец стал у амбразуры. В узкую щель отчетливо была видна, длинная цепь немецких солдат в мышиного цвета шинелях. Вторая цепь еще только выходила из леска.

— Подпустим поближе и ударим наверняка, — хладнокровно произнес военком. Краснофлотцы не ответили. Кравец видел, как руки их цепко сжимали оружие, а напряженные глаза с тревогой следили за приближением немцев к дзоту.

— Пора, товарищ политрук! — не выдержал Чистяков. Краснофлотцы заволновались, недоуменно глядя на военкома. Ведь немцы рядом, сейчас они ринутся в атаку и обойдут дзот с тыла.

— Чуть подождем, — ответил Кравец. — Пусть первая цепь войдет вон на тот бугорок. Тогда они будут у нас как на ладони…

Прошла еще минута, показавшаяся защитникам дзота вечностью, прежде чем первая цепь немецких солдат поднялась на бугорок.

— Теперь самое время, — сказал Кравец.

Чистяков скомандовал:

— Огонь по фашистам!

Дзот ожил. Из амбразур застрочили пулеметы. Немцы было устремились в атаку, но пули заставили их отступить за бугорок. С флангов ударили пулеметы батарейцев, атака немецких десантников захлебнулась в самом начале. Фашисты вынуждены были отойти в лес.

— Порядок у нас на Балтике! — подбодрил краснофлотцев Кравец. — До темноты продержимся, а там нас не возьмешь.

Снова заговорила немецкая полевая батарея. В тон ей заухали минометы, обстреливая огневую позицию. Основной удар немецкие артиллеристы обрушили на передовой дзот. Снаряды рвались так часто возле дзота, что грохот от их разрывов слился в один непрерывный гул. Кравец понял: фашисты теперь не успокоятся до тех пор, пока не уничтожат их дзот. Пожалуй, лучше бы покинуть его краснофлотцам и перейти в бетонированный дот, но при таком ураганном обстреле все они погибнут на пути. Придется переждать здесь. Возможно, все обойдется…

Кравец вдруг почувствовал, что пол под его ногами перевернулся, и он соскользнул в яму. Сверху с шумом летела на него земля и бревна. Он ударился головой обо что-то твердое и потерял сознание…

Очнулся Кравец, когда уже было темно. Болела голова, и хотелось пить. Вспомнил, что он находится в дзоте. Фашистам прямым попаданием снаряда удалось развалить его. Прислушался: кругом стоит тишина. Боя нет. Значит, батарея пала… Или, может быть, краснофлотцы прорвали окружение и ушли на Тахкуну. Рядом послышался слабый стон. «Выходит, еще кто-то жив…» Кравец попытался встать, но ноги не слушались. Нащупал в темноте бревно, которым были придавлены ноги, и сбросил его. С трудом поднялся, цепляясь руками за стенку, пошел на стон.

— Кто? — спросил он.

— Я…

Кравец узнал по голосу Хейнолайнена. Он лежал возле стены, наполовину присыпанный землей. Военком, превозмогая боль в спине, откопал младшего политрука и попытался приподнять его. Хейнолайнен закричал от боли.

— Не могу я, товарищ политрук… Оставьте меня, — попросил он.

— Ничего, терпи. Сейчас выберемся…

Рядом послышался тихий голос:

— Вы живы, товарищ политрук?..

— Лейтенант Чистяков?! — удивился Кравец. — А чего же умирать? Вот контузило малость, и все. Ну-ка, вставай, лейтенант! — подошел он к Чистякову.

— Опять ранен. Не поднимусь, — произнес в ответ Чистяков. Помолчав, он спросил: — Сколько нас осталось?

— Трое, — тихо ответил Кравец.

Он вытащил из-под обломков Чистякова и положил на мокрую землю возле провалившегося дзота.

— Тяжелый же ты. — Военком смахнул со лба пот и полез в дзот за младшим политруком.

Хейнолайнен, как мог, здоровой рукой помогал ему. Вконец выбившись из сил, Кравец лег рядом с ранеными на холодную землю. Болела спина. Очевидно, при взрыве вражеского снаряда он сильно ударился спиной.

— Сейчас передохнем и двинемся на Тахкуну, — проговорил Кравец. — Только за оружием схожу…

Он неуклюже поднялся и пошел в дзот. Через минуту возвратился с тремя винтовками.

— Пошли, товарищи…

— Я с места не сдвинусь, — простонал Хейнолайнен.

— А у меня… у меня открылись раны, — проговорил Чистяков. — Вот что, комиссар, оставьте нас. Зачем рисковать вам? А мы тут просто так фашистам не дадимся! — вдруг выкрикнул он и спросил Хейнолайнена: — Верно говорю, товарищ младший политрук?

— Верно, товарищ лейтенант, — отозвался Хейнолайнен.

— Пойдете со мной. А лишние разговоры на сегодня шабаш, — сурово сказал Кравец. — Ну, поднимайтесь… поднимайтесь. Не думал, что вы такого мнения о своем военкоме, — укоризненно произнес он.

Чистяков хотел ответить, но Кравец не дал ему говорить.

— Вперед! Только вперед! Это мой приказ. На Тахкуне наши. Там продолжим бой…

С трудом передвигая ноги, три человека медленно брели на северо-запад. Кравец поддерживал своих раненых товарищей, выбирая дорогу поровней. Они уже шли около часа, но едва ли отошли от батареи больше чем на километр. Ночь выдалась на редкость темная: в нескольких шагах ничего не было видно. Холодный ветер шумел в лесу, раскачивая голые вершины деревьев. Дорога военкому была хорошо знакома: много раз он ездил по ней в Кярдлу и дальше на 316-ю батарею к капитану Никифорову. К утру он рассчитывал по ней добраться до Тахкуны, где, по его мнению, должны были идти бои. Неожиданно впереди мелькнул огонек: видимо, кто-то зажег спичку.

— Фашистский заслон, — прошептал Кравец. — Придется обойти лесом.

Примерно через час батарейцы снова вышли на безлюдную дорогу. Хейнолайнен совсем выбился из сил. Он просил военкома оставить его на дороге одного или хотя бы отдохнуть несколько минут. Кравец не соглашался. Ведь кругом немцы, и дорога каждая минута.

— Если мы не доберемся за ночь до Тахкуны, нам труба. Понимаешь, друг, — ответил он младшему политруку.

— Не могу больше…

— Можешь, — повысил голос Кравец. — Советский моряк все может! Обопрись на меня, — уже мягче закончил он. — Легче будет…

Долго шли молча. Кравец прикидывал в уме, на какое расстояние они удалились от батареи. Скоро дорога должна повернуть вправо, на Кярдлу. Им же надо идти по лесной необъезженной дороге прямо на Тахкуну. И тут впереди блеснули два снопика света.

— Немцы! — воскликнул Чистяков.

— Машины, — догадался Кравец. — Едут в нашу сторону. Скорей в кусты, товарищи, — скомандовал он и, когда все спрятались, сквозь зубы процедил: — Что ж, встретим по-флотски…

Крытые брезентом машины с немецкими солдатами приближались. В уши лез назойливый натужный шум моторов. Хейнолайнен выставил перед собой винтовку.

— Пулей их не остановишь, — прошептал Кравец. — Гранаты нужны…

Он извлек из кармана гранату; вторую молча подал ему Чистяков.

— Ого, две гранаты?! Это сила. Можно и поговорить с фашистами…

Головная машина уже находилась совсем близко от артиллеристов. Лучи от фар качались на неровностях дороги, освещая ее обочины. Кравец приподнялся и метнул в горящие глаза машины гранату, потом вторую. Послышалось два взрыва. Машина на полном ходу остановилась, свет фар погас. Раздалась трескотня автоматов, немецкие солдаты открыли огонь по таинственному лесу. Стрельба продолжалась долго, но батарейцы не отвечали. Кравец не хотел выдавать себя, иначе немцы не уйдут отсюда до утра. Очевидно убедившись, что в лесу никого уже нет, автоматчики прекратили стрельбу. На глазах моряков они еще долго копошились возле своих машин, поврежденных взрывами гранат. Наконец заработали моторы. Немецкие солдаты быстро залезли в кузов, и машины тронулись.

— Убрались. Наконец-то, — облегченно вздохнул Кравец. — Теперь в путь, друзья… Поднимайтесь, — поторопил он, но Чистяков и Хейнолайнен не тронулись с места.

Тогда Кравец, не раздумывая, поднял Хейнолайнена и перетащил его через дорогу.

— Жди здесь, — усадил он на сваленное дерево младшего политрука и вернулся за Чистяковым.

— Голова… Все кругом… Не могу…

— Можешь! — упрямо сказал Кравец и потащил Чистякова через дорогу. Когда он положил лейтенанта возле Хейнолайнена, тот был уже без сознания. «Скверно. Двоих я не донесу. Попадем к фашистам в лапы. Спрятать бы где Чистякова. А потом вернуться за ним», — раздумывал Кравец. Он взвалил размягшее тело лейтенанта на плечи и зашагал на лай собаки, доносившийся с хутора…