От размышления его отвлекли три человека, шедшие по кустарнику возле дороги. Вначале он принял их за своих, но почему тогда они не идут по дороге, а прячутся в лесу? Показались еще человек семь, потом еще. Сомнений больше нет: группа немцев зашла в тыл и пробирается к дотам. Что ж, встретим! Лейтенант Быстрицкий оказался прав, выставив заслон с тыла.

— Приготовиться, — передал по цепи Коваленко и зарядил пулемет.

Первые три автоматчика, должно быть разведчики, появились на поляне. Не заметив ничего подозрительного, они двинулись вперед. За ними высыпали на поляну человек тридцать солдат. Угловатые, чуть пригнутые к земле фигуры с прижатыми к животам автоматами цепью надвигались на батарейцев. Коваленко поймал в прицел тройку разведчиков и дал короткую очередь. Все три гитлеровца рухнули на траву. В ответ затрещали автоматы, защелкали винтовки. Среди этого шума отчетливо выделялись короткие очереди пулемета Коваленко.

Гитлеровцы отступили. Преследовать их никто не решался. Коваленко послал к Быстрицкому краснофлотца:

— Доложи лейтенанту, что видел. И скажи: патрончиков бы не мешало подбросить. На исходе диски.

Быстрицкому стало ясно, что его отряд окружают. Противник готовится к новой атаке, так ему сообщили из головного дота. Он пошел к пулеметчикам, откуда было удобнее руководить боем.

Полковнику Константинову трудно было следить за боем и особенно руководить им. От командиров подразделений донесения поступали нерегулярно, а телефонная связь отсутствовала. К тому же он совершенно не имел резерва, об этом знали командиры батальонов и надеялись только сами на себя. Единственное, чем помогал комендант, так это огнем береговых батарей, которые громили тылы противника, не давая возможности сосредоточивать силы в единый кулак.

До полудня малочисленный гарнизон еще кое-как сдерживал атаки врага. Потом стало ясно, что рубежи не удержать. То тут, то там немцы прорывали оборону. Ценой огромных жертв моонзундцы все еще сдерживали противника. Приказа отступать не было, да и куда отступать — сзади море. Каждый боец понимал это и стоял насмерть.

В штабную комнату к коменданту вошел капитан Никифоров. По сумрачному лицу расстроенного командира 316-й батареи Константинов понял: что-то случилось. Прислушался: батарея не стреляет. «Неужели башни вышли из строя? — обожгла его догадка. — Тогда конец… На рубеже подразделения не продержатся и часа».

— Докладывайте, Алексей Александрович, — поторопил Константинов.

Никифоров вытер лоб, виновато откашлялся.

— Прошу временно прекратить стрельбу, — сказал он.

— Что?! — Комендант встал, подошел вплотную: — Что вы говорите, товарищ капитан?!

— Стволы орудий накалились, товарищ полковник. Сжатого воздуха в баллонах почти нет, продувание слабое. Нам даже некогда заменить баллоны, — сказал Никифоров и совсем тихо добавил: — Еще несколько залпов — и лейнера выйдут из строя…

Как артиллерист, Константинов понимал, что Никифоров нрав: орудия рассчитаны на определенную продолжительность стрельбы. Но, как командир окруженного гарнизона, он знал, что без методического огня тяжелой батареи по противнику защитникам полуострова не устоять на позициях.

— Приказываю огонь продолжать! — повысил голос комендант. — Обливайте стволы водой, делайте что хотите, товарищ капитан, но стрельбу не прекращать! Выполняйте.

— Есть! — вытянулся Никифоров и, круто развернувшись, вышел.

Вскоре стены подземного блока потряс залп первой башни, потом второй. Константинов устало опустился на стул, потер гудящие от бессонницы виски. Зазвонил телефон. Начальник штаба снял трубку.

— Командир двадцать шестой батареи лейтенант Галанин, Александр Сильвестрович, — сказал Савельев.

— Что у него?

— То же, что и у капитана Никифорова: стволы накалены.

— Пусть принимает все меры, но стрельбы не прекращать! — распорядился Константинов.

Савельев передал слова коменданта. В трубке послышался тяжелый вздох.

В комнату влетел радист. Глаза его возбужденно блестели.

— Срочная радиограмма, товарищ полковник, из штаба флота…

Комендант взял бланк, кивком отпустил радиста. Прочитав радиограмму, свободно вздохнул и, расслабившись, опустился на стул. Начальник штаба нетерпеливо ждал, не решаясь спросить о содержании радиограммы.

— Командующий приказывает оставить Хиуму, эвакуироваться на Ханко, — наконец произнес Константинов.

— Когда? — спросил начальник штаба.

— Сегодня. Корабли с Ханко должны выйти за нами.

Комендант встал, надел фуражку.

— Прошу вас, Павел Васильевич, срочно определить порядок эвакуации. В первую очередь, конечно, раненых, а я постараюсь связаться с Ханко, — сказал он и вышел из комнаты. По бетонированной подземной патерне он прошел в радиорубку и приказал радистам связаться с Ханко. Когда связь была налажена, комендант попросил уточнить количество кораблей, шедших на Хиуму, и примерное время их прибытия. Ответ озадачил его: корабли с Ханко еще не выходили из-за разыгравшегося шторма, поэтому эвакуация перенесена на 19 октября.

Из радиорубки полковник Константинов поднялся на командный пункт батареи, где находился Никифоров. Капитан высчитывал исходные данные для стрельбы, которые устанавливал на приборах краснофлотец Сабельников, и затем передавал их командирам башен. Комендант поглядел в амбразуру на море и ужаснулся: вода стала седой от клубящейся пены. По-осеннему тяжелые шеренги белогривых волн с шумом катились из-за серого горизонта на остров. Свирепый норд-ост кидал их на каменистый берег, с грохотом обрушивая на землю тысячи тонн свинцовой воды. Совсем низко, чуть ли не задевая рваными краями за гребни волн, неслись на остров облака и быстро скрывались за лесом. Тонкие сосны выгибались дугой под напором ветра; казалось, вот-вот их выдернет с корнем и откинет далеко вперед. Даже чайки, эти бесстрашные птицы, не кружили над бушующим морем, предпочитая отсиживаться за скалами.

— Восемь баллов шторм, — пояснил Никифоров.

«Да, в такую погодку нечего и думать об эвакуации, — размышлял Константинов. — Если корабли из Ханко и смогут выйти в море, то к нашему берегу им не пристать. Волны разобьют о прибрежные камни…» Комендант вернулся в штабную комнату. Полковник Савельев протянул ему исписанный лист бумаги:

— Вот план эвакуации. Какой приказ передать обороняющимся подразделениям?

— Только один: держаться! Эвакуация переносится на завтра: может быть, утихнет шторм…

— Шторм не утихнет еще дней десять! Вы знаете не хуже меня осеннюю Балтику…

— Знаю, но… в общем, утро вечера мудренее…

Во второй половине дня противник прорвал оборону по всему перешейку полуострова и начал теснить гарнизон к маяку Тахкуна.

К вечеру моонзундцы вынуждены были с боями отойти к береговым батареям, под прикрытием которых Константинов надеялся задержать наступление врага. Так оно и получилось: едва немцы вышли на прямой выстрел, как ударили береговые и зенитные батареи. Противник вынужден был отступить в лес и там закрепиться.

Клятва моонзундцев

В ночь на 19 октября никто не спал. Немецкая артиллерия и минометы беспрестанно вели огонь, изматывая и без того обессиленный малочисленный гарнизон. Константинов еще раз связался с Ханко. Оттуда обещали с утра в любую погоду выслать за осажденными корабли. Всю ночь к наиболее удобной пристани Лехтма на машинах или прямо на носилках подвозили и подносили тяжелораненых. Их было так много, что комендант сомневался, заберут ли корабли всех с первого захода.

Утро выдалось серое, хмурое. Шторм не утихал. Монотонный шум прибоя стоял над берегом, заглушая взрывы вражеских снарядов и мин. Все с нетерпением ждали появления кораблей с Ханко, и они вскоре показались на горизонте. К полуострову подходили сторожевики, катера, шхуны, мотоботы. Однако к длинному деревянному пирсу пристани, куда между камней вел узкий фарватер, ни один из них не решался подойти: волны могли выбросить корабль на валуны и разбить его. В нескольких кабельтовых корабли встали на якоря и начали спускать шлюпки за борт.