— Ба! Мне наскучили эти бедные парни и их торг, — сказал он в ответ. — Все одна и та же история. Это история о том, как они торгуются сегодня и как они торговались, когда я был оборванным мальчишкой. Что надо вам и мне? Нам надо по дорожному ранцу и по альпенштоку. Нам не нужен проводник, мы могли быть его проводниками, а не он нашим. мы оставим здесь наши саки и перейдем вдвоем с вами горы. Ведь, мы уже и раньше бывали вместе с вами в горах, а я природный горец и знаю этот перевал. Перевал! — скорее большая дорога! — знаю, говорю, его наизусть. Мы оставим этих жалких бедных парней торговаться с другими; но они не должны нас задерживать под тем предлогом, что им надо заработать себе денег. Ведь, этого-то они только и добиваются.

Вендэль, довольный, что ему не придется вступать в спор и что узел так легко разрубается, и в то же время деятельный, любящий приключения, склонный идти вперед и, именно, вследствие всего этого вполне согласный на сделанное ему предложение, охотно принял его. В два часа они закупили все, что им было нужно для экспедиции, упаковали свои дорожные ранцы и улеглись спать.

На рассвете они нашли почти половину жителей городка, собравшихся на узкой улице, чтобы посмотреть, как они отправляются в путь. Люди толковали друг с другом, собравшись группами; проводники и погонщики шептались в стороне и посматривали вверх на небо; никто не пожелал им доброго пути.

Когда они начали подниматься, луч солнца засиял из-за туч, хотя, впрочем, небо было по-прежнему затянуто ими, и на мгновенье оловянные шпицы городских домов заблестели, так серебряные.

— Хорошее предзнаменование! — сказал Вендэль (хотя оно исчезло во время его слов). — Быть может, наш пример откроет перевал с этой стороны.

— Нет, за нами не пойдут, — возразил Обенрейцер, взглянув вверх на небо и оглянувшись затем на долину. — Мы будем там одни.

В горах

Дорога была довольно хороша для сильных пешеходов, и воздух делался все чище и все легче им дышалось по мере того, как они оба поднимались. Но все небо было затянуто по-прежнему, как оно было затянуто все эти дни. Слух был смущен не менее зрения таким продолжительным ожиданием какой-то перемены, которая, казалось, нависла в воздухе. Тишина была так же тягостна, как и нависшие тучи, или, вернее, туча, так как казалось, что во всем небе всего только одна туча, затянувшая собою весь небесный свод.

Хотя свет не пробивался через эту мрачную пелену, однако, воздух был очень прозрачен и чист. Позади них внизу в долине Роны можно было проследить течение реки во всех ее бесчисленных извивах, страшно мрачной и торжественно печальной в своем однотонном свинцовом оттенке и лишенной всех других цветов. Далеко впереди и высоко над путешественниками нависли ледники и обвалы, готовые низвергнуться на те места, где им нужно будет сейчас проходить; глубоко внизу под ними с правой стороны чернела пропасть и ревел поток; страшные горы вырастали во всех направлениях. Величественный ландшафт, не оживляемый ни пятнами перебегающего света, ни одиноким солнечным лучом, был, однако, чрезвычайно резок в своей дикости. Сердца двух одиноких людей могли бы немного сжаться от жуткого чувства, если бы они прокладывали себе дорогу на протяжении десятков миль и часов среди целого легиона молчаливых и неподвижных людей — таких же людей, как они сами — пристально смотрящих на них с нахмуренным челом. Но насколько же больше должны они сжаться перед легионом могущественнейших творений Природы и перед мрачностью, которая может через одно мгновение превратиться в ярость!

По мере того, как они поднимались, дорога становилась постепенно все более неудобной и трудной. Но бодрость духа Вендэля увеличивалась вместе с тем, как они восходили все выше и выше, оставляя за собой все больше пройденного пространства. Обенрейцер говорил мало и шел вперед к какой-то определенной им цели. Оба они вполне подходили в этой экспедиции в отношении ловкости и неутомимости. Все то, что природный горец читал в различных приметах погоды и что было скрыто для другого, он держал про себя.

— Перейдем ли мы через перевал сегодня? — спросил Вендэль.

— Нет, — ответил его спутник. — Вы видите, что здесь снег лежит гораздо более толстым слоем, чем он лежит на пол-лиги[1] ниже. Чем выше мы будем подниматься, тем глубже будет снег. Даже сейчас мы скорее бредем, чем идем. А дни так коротки! Будет хорошо, если мы поднимемся до высоты пятого Убежища и переночуем сегодня в Странноприимном доме.

— А нет опасности, что погода разыграется ночью, — спросил тревожно Вендэль, — и нас заметет снегом?

— Вокруг нас достаточно опасностей, — сказал Обенрейцер, бросив тревожный взгляд вперед и посмотрев вверх, — для того, чтобы молчание стало лучшей нашей политикой. Вы слышали о Гантеровском мосте?

— Я переезжал через него однажды.

— Летом?

— Да, в сезон путешествий.

— Да, но это совершенно другое дело в такой сезон, — произнес Обенрейцер с презрительной улыбкой, как будто он был не в духе. — Вы, господа праздные путешественники, не очень много знаете относительно того времени года и того положения вещей, которое существует сейчас на Альпийском перевале.

— Вы мой проводник, — сказал Вендэль в очень хорошем расположении духа. — Я вам доверяю.

— Я ваш проводник, — сказал Обенрейцер, — и я буду сопровождать вас до конца вашего путешествия. Вот мост перед нами.

Они повернули в пустынную и угрюмую лощину, где лежал глубокий снег под ними, над ними, со всех сторон. Произнося эти слова, Обенрейцер остановился, указывая на мост, и взглянул на Вендэля с каким-то очень странным выражением на своем лице.

— Если бы я, как проводник, послал вас туда вперед и подстрекнул крикнуть раза два, то вы могли бы обрушить на себя тонны, тонны и тонны снега, который не только бы убил вас на месте, но одновременно и похоронил бы на страшной глубине.

— Без сомнения, — сказал Вендэдь.

— Без сомнения. Но я, как проводник, вовсе не это должен делать. Итак, проходите молча. Иначе, если мы пойдем так, как мы сейчас идем, то по нашей неосторожности снег может рухнуть и завалит собой еще и меня. Идемте вперед!

На мосту было громадное скопление снега, и такие огромные массы его нависли над нашими путниками с выдавшихся вперед скал, что они словно прокладывали себе путь через грозовое небо, покрытое белыми облаками. Обенрейцер осторожно шел впереди, искусно пользуясь своим альпенштоком, чтобы прощупывать дорогу, и посматривал наверх, подняв плечи, как будто бы противясь даже простой мысли о падении снега с высоты. Вендэль непосредственно следовал за ним. Они были уже на середине своего опасного пути, как вдруг произошел мощный обвал, за которым последовал как бы удар грома, Обенрейцер зажал рукой Вендэлю рот и указал на пройденное ими пространство. Вид его совершенно изменился в один миг. Через него прокатилась лавина и низринулась в поток, белевший внизу на дне пучины.

Появление их в уединенной гостинице, расположенной неподалеку за этим страшным мостом, чрезвычайно изумило людей, заключенных безвыходно в доме.

— Мы остановимся только передохнуть, — сказал Обенрейцер, стряхивая у очага снег со своей одежды. — У этого джентльмэна очень спешное дело, которое заставляет его идти через перевал; скажите им об этом, Вендэль.

— Безусловно верно, у меня очень спешное дело. Я должен перейти через горы.

— Слышите, все вы. У моего друга очень спешное дело, которое заставляет его идти, и мы не нуждаемся ни в совете, ни в помощи. Я такой же хороший проводник, мои земляки, как и любой из вас. Теперь дайте нам чего-нибудь пить и есть.

Совершенно то же самое и почти в тех же самых выражениях сообщил Обенрейцер изумленной толпе в Странноприимном доме, глазевшей на них, когда они, с наступлением темноты, побороли чрезвычайно увеличившиеся трудности пути и достигли, наконец, места, предназначенного ими для ночлега и снимали теперь у очага свои мокрые башмаки и отряхали снег с одежды.