— Что-что?! — закричала я.

— Не штокай. — Андрей встал. Усталый, небритый. — Ухожу. Скоро появлюсь опять. Жди!

Он скрылся в прихожей. Хлопнула дверь.

Конечно, все это вполне могло мне присниться. Но вот же посреди комнаты разодранная бумага, манежик… И его слова все еще висят в воздухе.

Какая тишина опять! Какой уродливый, огромный домина! Как же я ненавижу его уют и пустоту! Лучше бы он не приходил, этот ненормальный! Я вспоминала бы его изредка с доброй улыбкой, а потом благополучно забыла бы. А он, как сквозняк, налетел, продул и вылетел — и вот ходи теперь с горящей от жара головой. Странный, непонятный, безумный… но какой же славный!

«Замолчи! — сказала я себе. — Раз и навсегда пойми, что иллюзии не для тебя. Сколько можно?»

«А все-таки, — упорствовал кто-то во мне, — какой славный!» Славный фантазер.

2

В тот день, когда я собиралась проводить Марию Афанасьевну, у нас в детсаду была медицинская комиссия. Четверо врачей в белых халатах, знакомая мне молодая Светлана Викторовна из гороно и Котова ходили гуськом из комнаты в комнату, а потом осматривали, ослушивали и расспрашивали притихших от любопытства ребят.

Надо же было мне в тот день проспать и опоздать на работу! Когда я прибежала, запыхавшись, Котова бросила на меня веселый взгляд, шествуя в конце процессии, и выразительно посмотрела на часы. Воспитательница Мальцева отозвала меня.

— Знаете, Лена, — негромко и печально заговорила она, — мне Зоя Николаевна вынесла строгий выговор. За тот случай.

— Я не поняла: за какой случай?

— Да когда я уходила, а вас попросила посмотреть за ребятами, помните? Вот за тот. И вас я подвела. Просто не знаю! Я виновата, но все-таки… Как работать в такой обстановке? Хоть увольняйся.

В это время, увидев нас, подошла молодцеватая Светлана Викторовна в очках. Она была оживленна, от нее сильно пахло духами.

— Здравствуйте, Соломина. Поздно вы, однако, являетесь на работу. Как ваши дела?

Я угрюмо оглядела ее.

— Спасибо, неплохо. А ваши как?

Она дружелюбно рассмеялась.

— Спасибо, не могу пожаловаться.

— А я вот хочу вам пожаловаться! Скажите, если человек болен, может он сходить в поликлинику сделать укол?

Мальцева просяще тронула меня за локоть.

— Не надо, Лена…

Но я уже завелась.

— Есть трудовое законодательство, всем известно. Но ведь должно быть и обычное сочувствие, так? Можно выносить выговор за такой проступок?

Светлана Викторовна стала серьезной. Мальцева поспешно, путаясь, рассказала ей, как было дело, и закончила:

— Да ладно, что уж теперь… Приму к сведению.

Светлана Викторовна поразмыслила и сказала:

— Да-а… Ерунда какая-то. Тут Зоя Николаевна явно переборщила. — Она оглянулась, нет ли кого поблизости. — Я вам сочувствую, Инна Семеновна. Эти перехлесты Зои Николаевны, между нами говоря, начинают надоедать. Была бы моя воля… Ладно! Я поговорю с ней. А вам, Соломина, смотрю, урок не впрок.

— То есть?

Она лишь махнула рукой: что, мол, на вас понапрасну тратить время, все равно не поймете! И отошла. Угнетенная Мальцева пожалела меня:

— Вам опять достанется от Зои Николаевны.

Моего сочувствия как не бывало. Я воскликнула:

— А вы заступитесь за меня! Почему вы все только вздыхаете? Что вы за пришибленные такие! Считаете себя многоопытными людьми, а ходите как в потемках!

Мальцева болезненно поморщилась. Опять у нее, наверно, заныл желудок…

Комиссия задержалась у нас до обеда, отведала кулинарную вкуснятину тети Поли и отбыла, всем, кажется, довольная. Во всяком случае, Котова была в отличном настроении.

— Ленок, — сказала она мне, широко улыбаясь, — какая же ты все-таки вредная! Зачем на меня пожаловалась?

Мы были одни в игровой комнате, где я прибирала. Ребятня укладывалась спать.

— А зачем вы вынесли Инне Семеновне выговор? Несправедливо. Она больной человек, вы знаете.

— Я погорячилась, Ленок. Этот приказ я отменю. А новый придется издать. Хоть и жалко тебя да сколько можно терпеть? У нас тут, Ленок, не богадельня. Опять ты сегодня опоздала. А прошлый прогул помнишь? Для начала получишь выговор, а дальше видно будет. — Она похлопала меня по плечу и вышла из комнаты.

О том, чтобы отпроситься в аэропорт, не могло быть и речи. А когда я позвонила Марии Афанасьевне домой, она уже не ответила.

Вечером я опять нашла в почтовом ящике извещение на перевод. Сердце радостно екнуло, когда увидела сумму: семьдесят рублей. Но тут же я подумала: это уж слишком! Одно дело помощь, а Вадька, кажется, взялся содержать меня. Надо накатать ему отповедь, пресечь такую неумеренную щедрость.

С этой мыслью я поспешила на почту, чтобы успеть до закрытия. Около переводного отдела пришлось выстоять небольшую очередь. Какой-то мужчина передо мной, не моргнув глазом, получил и, не считая, сунул в карман восемьсот рублей. Бывают же такие деньги! Интересно, что с ними делают?

С каким-то стыдом я протянула свое извещение.

Старая женщина за конторкой с хмурым видом его приняла и, перебрав стопку переводов, вытащила из нее мой.

— Откуда? От кого?

Я сразу ответила, что от Соломина из Хатанги.

— Неправильно! — И нетерпеливо добавила: — Вспоминайте быстрей, люди ждут!

Я почувствовала, что краснею. Лихорадочно соображала. Вспомнила слова Соньки: «Почему ты не сообщишь ему, что у тебя будет ребенок?» Вспомнила об исчезнувшем конверте и с трудом назвала фамилию Максима.

Женщина выкинула переводной бланк на конторку. На отрывном корешке приписка. «Белка! — было выведено мелким четким почерком. — Почему ты мне ничего не сообщила об этом? Узнал от твоей подруги. Я не миллионер, но, конечно, буду помогать по мере сил. Жизнь пустая. Я снова один. Максим».

— Чего ждете? Заполняйте!

— Сейчас… — Я торопливо проставила сумму прописью, дату и расписалась. Женщина отсчитала семь десятирублевок. Я спросила каким-то не своим, хриплым голосом — Сколько стоит перевод этой суммы?

— Почтой?

— Нет, телеграфом.

— Три сорок.

— Подождите, не выдавайте.

Стопка бланков лежала на конторке. Я взяла один и принялась быстро писать: Ташкент, улица… Адрес я помнила, только индекс забыла, но дойдет и без индекса. Кажется, все. Нет, еще приписка: «Не смей ничего присылать мне». Без подписи.

— Вот, возьмите.

Я видела: она прочитала не только адрес, но и в приписку заглянула. Вздохнула:

— О господи! — И, подложив копирку, накорябала квитанцию. — Три сорок…

Я заплатила, отошла и присела на скамейку в вестибюле.

— Что с вами? — участливый голос газетной киоскерши.

— Ничего… сейчас пройдет…

Я тащилась по улице и думала: «Сонька — свинья! Это подлость с ее стороны, а не участие. А этот… этот Максим! Неужели он еще на что-то надеется, несчастный, пропащий, мертвый человек?.. А на что надеюсь я? Работа под угрозой. Через неделю, а то и раньше вернутся хозяева дома. В мае родится ребенок, и моя жизнь станет совсем иной. Что же делать? Как мне быть?

Дома я засела за письмо брату. Вот оно, это письмо, так и не отосланное…

«Здравствуй, Вадька! Как ты там? Не занесло тебя снегом? У меня все в порядке. По-прежнему работаю в детсадике. Вокруг милые и добрые, все понимающие люди. Здоровье у меня хорошее. Ребеночек растет не по дням, а по часам. Была в гостях дома — там тоже все в порядке.

Спасибо тебе за деньги, но больше присылать не надо. Я прекрасно зарабатываю и ни в чем не нуждаюсь, честное слово. Погода у нас…

Ох, Вадька, какую ерунду я пишу! При чем тут погода? Сам знаешь, времена года неизменны, но мы-то меняемся с каждым днем, так ведь? Школьная «я» — это такая далекая, странная особа! Нынешняя «я» смотрит на нее с легкой грустью и недоумением. А будущая «я» — смутное отражение в затуманенном зеркале. Не разглядишь, какая…

Ты понимаешь, о чем я говорю? Я хочу сказать, что о вчерашнем дне можно сожалеть или вспоминать его с радостью. Сегодняшний можно терпеливо прожить, так? Но самое тревожное — наше завтра, ты согласен?