Пока я разбиралась что к чему, в детской спальне загремело ведро. Кто бы это? Ребятня добралась, что ли, до моего технического инвентаря?

С палкой в руке я направилась в спальню шугнуть их и увидела Гаршину. Кремовый жакет ее висел на спинке кровати. А она в белейшей блузке, трикотажной юбке и модельных туфлях стояла на коленях и возила тряпкой под кроватями.

Я понаблюдала за ней, рассмеялась и сказала:

— Ирина Анатольевна, зачем вы делаете из себя козла отпущения?

Гаршина разогнулась, без улыбки взглянула на меня своими голубыми глазами, отчеканила:

— Очень просто! Не хочу, чтобы вы пали, как загнанная лошадь!

Больше мы с ней в тот день не разговаривали. Она вымыла в спальне и ушла.

А бабке Зине я при первой же встрече сказала:

— Баба Зина, бог — вон он! — И указала пальцем вверх. — Он все видит, учтите!

— Все видит, ой, все видит, девонька! — горячо и поспешно согласилась она.

«Да что ж это такое? — думала я. — Неужели все время буду бродить в потемках в этой странной взрослой жизни? Неужели ничему не научилась? Как просто было в школе: каждый будто просвечивался насквозь. Тот добродушный, глуповатый… тот умный, злой… этот болван… тот открытая душа… Почему же здесь все так запутанно? Каким рентгеном просвечивать этих поживших людей, чтобы разгадать их?»

Бабка Зина на время притихла, но на сцену выступила Зоя Николаевна Котова, та самая полная неряшливая женщина, которую в первый день при мне отчитывала Гаршина.

Я мыла посуду после полдника, когда услышала за окном громкий, отчаянный плач. Повариха тетя Поля испуганно застыла около плиты с поварешкой в руке. Она ничего не делала вполовину: удивлялась — так с открытым ртом, пугалась — так до икоты, а хохотала до удушья.

Выглянув в окно, я увидела Котову. Она свирепо драла за ухо черноволосую, в зелененьком шерстяном костюме девчонку — Фирузу Атабекову. Не помню, как я вскочила на подоконник, спрыгнула на веранду и помчалась к ним.

— Вот тебе, дрянь! Вот тебе! — приговаривала Котова.

Девочка заходилась от крика. Издалека поглядывали, прекратив игру, другие ребята.

Я налетела на Котову:

— Перестаньте немедленно!

Воспитательница отпустила Фирузу; та побежала со всех ног, упала и, поднявшись, снова пустилась наутек.

— Вы что же делаете? — упавшим голосом выговорила я.

Она непонимающе взглянула на меня. Тряхнула головой, пробормотала:

— Тебя не спросила, что делаю… Смотри! Видишь? Нужду в песочнике справила…

— Ну и что? Ну и что? Разве можно за это бить?

— Кто ее бил? Ты говори, да не заговаривайся… — Котова отходила от гнева — полное одутловатое лицо ее разгладилось. — Чего примчалась? Отодрала за ухо, вот невидаль. Не умрет.

Только тут я увидела, что в руке у меня зажата вилка.

— Посмейте еще раз тронуть кого-нибудь! Честное слово, я не знаю, что сделаю!

Котова уперла руки в бока.

— Ох, напугала! Прямо дрожь в коленках! Я тебе вот что скажу. Ты заводи своих детей и воспитывай. А я без тебя знаю, как с ними нужно обращаться.

Я даже зубами скрипнула.

— Хорошо. Раз так, я доложу обо всем заведующей.

Гаршина, легка на помине, показалась на веранде и быстрым шагом направилась к нам. Наверно, повариха кликнула ее на помощь.

Лицо у Гаршиной было совершенно белое, губы плотно сжаты, а зрачки неподвижны.

— В чем дело? — спросила она, подойдя.

— Да вот, Ирина Анатольевна, Атабекова нагадила прямо в песочник, я ее за ухо дернула, а эта вот налетела, — пожаловалась Котова. Ее ничуть не напугал свирепый вид Гаршиной.

— Дернули за ухо?

— Ну да, дернула разок. Она такая бесстыдница, я вам скажу. Для нее никаких приличий не существует, серьезно.

— Вы о ком говорите?

— Об Атабековой, о ком же.

— Атабековой три года, а вы предъявляете к ней претензии, как ко взрослой. Я вас давно хочу спросить, Зоя Николаевна, вы не больны?

— Я? С чего вы взяли?

— Да с того, что я иногда сомневаюсь в здравости вашего рассудка. Кричите на детей, говорите им гадости, а теперь уже дошло до рукоприкладства. Вот что! Давайте без скандала. Вам давно пора подать заявление и уйти по собственному желанию.

Котова тяжело задышала. Подшагнула к Гаршиной.

— Это ты скорее уберешься, чем я… — с придыханием заговорила она. — Нашлась цаца! Слюнтяйничать научилась в своем институте. Да я таких в гробу видела!

Я испугалась, что Гаршина сейчас грохнется в обморок, такая она была белая и глаза какие-то невидящие. Но она лишь сказала;

— Все! Разговоры окончены. — И повернулась ко мне — А вы занимайтесь своим делом и не вмешивайтесь в чужие.

— Как это не вмешиваться? — отчаянно выскочило у меня.

— Очень просто. Для вас лучше будет.

Она пошла в административный домик, я в кухню, а Котова осталась на месте, глядя, наверно, нам в спины.

Я ожидала, что назавтра Котовой уже не будет на работе. Как же иначе? Разве простит ей Гаршина такое оскорбление?

Но она утром, как обычно, появилась в столовой, сонная, неряшливая и громогласная. Со мной поздоровалась и сразу после завтрака увела свою группу на прогулку.

Странно…

Я быстренько убрала со столов и отозвала в сторону повариху тетю Полю. Слышала она вчерашний наш разговор? Тетя Поля слышала — как не слышать, орали-то как! Что она думает на этот счет? Почему Котова работает как ни в чем не бывало? Понимает тетя Поля что-нибудь?

Повариха сердито одернула фартук, засопела, замигала страдающими глазами. Чего тут понимать-то? Она небось не первый год кухарит, всякого насмотрелась. Что эта Зоя Николаевна неряха да оручая — кто же спорит? Ее давно пора скалкой прогнать из детсадика. Только Ирина Анатольевна слаба против этой чертовки!

— Как слаба? Почему? — не поняла я бормотаний и вздыханий поварихи.

— Да ты глупая, что ли? — осерчала она, хлопнув себя ладонью по огромному колену. — У той муж где работает? В гороно! Над всеми нами начальник и над Ириной Анатольевной тоже. Он что скажет, то и будет, поняла?

— Какая ерунда! — рассердилась я на глупость тети Поли. — Что ж, по-вашему, на нее управы нет?

— Нету, — убежденно сказала повариха, шумно вздохнула и впала в какое-то оцепенение.

Я смотрела на нее и думала; «Вот, пожалуйста! Дожил человек до старости, а чему научился?»

Отправилась я к Гаршиной.

Она сидела в своем кабинете и пришивала ногу тряпичной кукле. Увидев меня, отложила куклу в сторону.

— Что вам? — Голос сухой, официальный. Она даже не предложила мне сесть. Ладно!

— Я хочу сказать, Ирина Анатольевна… — Почему-то у меня язык с трудом поворачивался называть Гаршину по имени-отчеству; молодость ее мешала, наверно. — …Вы как хотите, а я Котовой не прощу. Пожалуюсь в гороно и добьюсь, чтобы ее наказали. А вы как хотите! — запальчиво выложила я.

Тонко подведенные брови на ее светлом лице приподнялись, голубые глаза глянули на меня холодно и удивленно.

— Кто вам сказал, что я собираюсь прощать Котову?

— Никто не говорил. Но я слышала… Вам, возможно, не хочется ссориться с гороно. Мне же все равно. Я сделаю, как решила. Таким, как она, не место рядом с детьми. А сегодня опять повела на прогулку! Представляете, как она орет на воле, если здесь так распоясывается! Вы как хотите, а я решила.

— Ну-ка сядьте! — приказала она.

Я села со злым лицом на стул.

— То, что ей не место рядом с детьми, верно, — ледяным голосом сказала Гаршина. — Остальное — чушь! Вот докладная в гороно. — Она двумя пальцами с длинными ногтями брезгливо подняла за угол какой-то листок. — Вы, конечно, тоже можете жаловаться. Ваше право. Но вряд ли это будет эффективно. Вы не воспитатель, специального образования у вас нет. Здесь вы недавно. Это будет холостым выстрелом. Не советую. — Она отбросила лист, как какое-то гадкое насекомое. — А относительно меня… что ж. Продолжайте чесать язык с бабой Зиной, тетей Полей — с кем хотите. Только не смейте мне больше докладывать о ваших умозаключениях, основанных на кухонном трепе!