— Эх, ребята, ребята, — сказала она. — Давайте же сделаем все по-настоящему! Ну… И-и, раз!
Я кинулась к Анверу, будто он был не он, а совсем другой человек, которому я могла бы сейчас рассказать, как тяжело у меня на душе оттого, что я чувствовала себя словно между двух огней: с одной стороны, обидное равнодушие Анны Николаевны, а с другой — недоброжелательство балетных артистов. Я смотрела так, словно ждала от него совета и утешения. Правда, смотрела я не в лицо, а на шапку Анвера, но вдруг встретила его удивленный, но мягкий взгляд. Едва я протянула к нему руки, как он крепко прижал меня к себе, так, что узел из тесемок, связывающих его ворот, вдавился мне в переносицу. Легко подхватив, он закружил, держа меня над своей головой, и осторожно опустил. Потом вдруг мягким, но сильным движением провел ладонями вдоль моих опущенных рук, коснулся колен и, сам опускаясь на колени, довел свои ладони до самых носков туфель, на которых я стояла. Он будто хотел удостовериться, что я жива и цела, а поверив этому, обнял мои ноги у щиколоток и прижался к ним головой. Я, склонившись, подняла его лицо и положила ладонь на его голову.
— Вот это другое дело! — воскликнул Евгений Данилович.
Я и сама понимала, что дело получилось другое, и даже не посмотрела в сторону полукруга зрителей.
Мы перешли к репетиции под музыку. Потом нас загримировали.
К этому времени на площадке тоже всё приготовили, и мы с Анвером заняли свои места.
Оказалось, что с каждой командой Евгения Даниловича мои руки и ноги цепенеют все больше и больше. Когда раздалось короткое «Мотор!», я почувствовала себя человеком из дерева, полностью лишенным суставов и связок.
— И-и, раз!..
Все же я заставила себя подняться с коврика, а дальше уж ничего не соображала. Я не услышала даже команды «Стоп!».
— Хорошо, Рая, — сказала Анна Николаевна. — Немного жестковато. Давай мягче.
Евгений Данилович, взяв меня за руку, повел обратно к шалашу.
— И совсем ничего страшного, правда? — спросил он.
— Все-е-таки! — протянула я, усаживаясь на своем коврике.
— Жалко, что вы не видели, какая милая пара пастух со свой невестой, — улыбнулся он. — Хорошо, что вы не обиделись на Анвера. Он хоть и старший, а нуждается в вашей помощи. Он, знаете, всегда горячится, а сейчас сумел открыть в себе мягкость…
Евгений Данилович стал рассказывать, что и пастух, так же как невеста, не знал силы своей души, пока не пережил испытаний.
Слушая, я даже не заметила и того, сколько готовились к съемке следующего дубля. Мне показалось, что мы повторили почти сразу.
Потом расправляли смятую траву рядом с шалашом, потом неудачно прыгнул Анвер, потом неудачно прыгнула я, затем вдруг у дяди Степы отказал лихтваген, и он, обливаясь потом, прибежал просить двадцать минут на починку. Затем, кажется, опять не хватило пленки.
Я то сидела в тени под деревом, то делала свои несколько движений на площадке перед шалашом и подносила Анверу пиалу. Счет времени совсем не укладывался в голове даже и после того, как Евгений Данилович сказал:
— Спасибо, товарищи! Съемка окончена.
Присев на пенек у шалаша, я не могла опомниться.
— Устала? — спросил Анвер, стаскивая рубаху прямо передо мной. — Я упарился. Еще хорошо, что на колени не пришлось становиться с верхней поддержки.
— Да, — сказала я, вздохнув. — Если бы не Хабир, ты бы меня до сих пор головой вниз швырял.
Он кивнул и пошел к автобусу, а я спохватилась. Оказалось, что я невольно похвалила Хабира, который не вызывал никаких симпатий ни у меня, ни у Анны Николаевны.
— Рая, да чего же ты тут сидишь? — воскликнула Мая-администратор удивленно. — Поехали, поехали. Дома уже переоденешься и разгримируешься.
Я опять превратилась в деревянного человека, на этот раз от усталости, и еле влезла в автобус.
Альфия спала на руках у матери. Я с радостью подумала о койке боцмана и села рядом с некрасивой Венерой.
— Не хотела уходить, пока вы не окончите, — сказала она, указывая взглядом на дочку. — Очень за вас волновалась.
— И когда я кумган вытащила? — не удержалась я.
Венера смутилась.
— Она-то маленькая, ей смеяться простительно было. А нас извините… Я вас даже не успела поблагодарить за внимание к Альфиюшке… Она рассказывала…
— Ну, что вы…
— Так вот у нас нескладно получилось, что девочку приходится на работу таскать… — Губы у Венеры побледнели и задрожали.
— Альфия послушная девочка, — поспешила я переменить разговор. — А наверное, это очень смешно получилось с кумганом.
— Ой, ужасно смешно! — улыбнулась она.
И мы засмеялись вместе.
Анна Николаевна оказалась права. Я отправила телеграмму бабушке, что первая съемка прошла благополучно. Послала телеграмму и своей учительнице. Она-то предупреждала меня, что за стенами школы надо приучаться к другим условиям работы, быть более решительной. Я была счастлива сообщить, что преодолела свою робость и неуверенность. Ну, а для своей Коняши я записала все в тетрадку.
В каюте боцмана свет в этот вечер потух очень рано. Не знаю, спал ли когда-нибудь боцман на этой койке так спокойно, как я.
Следующая съемка у шалаша не состоялась. Из Уфы почему-то не прилетел нужный актер. Назначили подготовку эпизода из битвы между народом и воинами Черного бая.
Евгений Данилович уже не сердился на Анну Николаевну, увидел, что я понятлива и справилась с маленьким кусочком своей роли, отрепетировав перед самой съемкой. Он объяснил мне задачу следующего эпизода и отошел, чтобы обсудить с художниками, почему не хватает бревен и гвоздей. Потом он перешел на другой конец площадки, где с выкриками прыгали Хабир и Анвер. Около меня главного режиссера заменил Вадим, и я не отказала себе в удовольствии расспрашивать его о предстоящей завтра съемке.
Он подробно объяснил мне то, что я уже слышала от Евгения Даниловича, а его слегка запухшие ласковые глаза смотрели с откровенным восхищением.
Анна Николаевна смеялась:
— Боже мой, сколько психологии для того, чтобы пробежать два с половиной шага.
«Половину шага» она прибавляла всегда, когда считала работу ничтожной.
Впрочем, она была права. Я должна была служить только живым фоном для действий пастуха. В сценарии об этом эпизоде написано ровно две строчки:
«Пастух швыряет противника в реку и отскакивает. По инерции нападающие поражают друг друга, а пастух сбрасывает горбуна».
Когда на следующее утро Иван Дмитриевич привез в «козлике» меня, буфетчицу и шесть ящиков с лимонадом к месту съемки, там, казалось, уже все было готово.
Несколько наших «черных рыболовов» превратились наконец в «черных воинов» Черного бая. Они бегали по крутому берегу реки и с заметным удовольствием вертели в руках мечи, замахивались и с воплями кидались друг на друга. Их черно-красная бархатная одежда, как разгорающиеся угли, вспыхивала яркими красками то на фоне голубого неба, то среди зелени.
Конечно, все осветители тоже схватились за оружие и наскакивали на кого придется. Такого лязга железа и диких воплей река в этих местах, наверное, не слышала со времен сражения Салавата Юлаева и Пугачева.
Один Анвер, не обращая внимания на окружающих, что-то вымерял шагами у самого края берега, обрывом спускающегося к реке. Он озабоченно поглядывал на воду, плескавшуюся метрах в четырех ниже его ног, а ветер раздувал клочья его разорванной рубахи. Потом, приложив ладони ко рту, он крикнул, обращаясь к реке:
— Я готов!
Проследив за его взглядом, я увидела, что Анна Николаевна, операторы, режиссер и большинство киногруппы расположилось на плоту, неподвижно укрепленном метрах в двадцати от берега. Там, в тесноте, были особенно заметны всегдашние хлопоты у киноаппарата.
Когда я подошла к обрыву, от плота отделилась лодка, и я увидела, что Вадим торопливо гребет к берегу. Отойдя в сторонку, я немного пригладила распущенные по плечам приплетенные косы и подоткнула повыше юбку со специально разорванным краем, который мешал мне двигаться. Я стояла у дерева, подмытого весенним половодьем и повисшего над рекой почти вниз кроной. Нельзя было не поражаться силе его корней, которые, упрямо вцепившись в берег и переплетаясь с корнями других деревьев, сохранили жизнь упавшего гиганта.