— Если наша встреча с вами, господин инженер, состоялась лишь сегодня, то это объясняется исключительно моей занятостью. И — полагаю — я недооценил бы ваш ум, если бы начал извиняться…
Д'Оливо уставился в стену за спиной собеседника. Там висит фотография, на которой изображены пятеро ребятишек в пижамах, копошащиеся вокруг стола для пинг-понга, портрет очень красивой женщины лет тридцати, в купальном костюме, на носу «Летучего Голландца», и изображение изуродованного автомобиля, по-видимому «масерати», столкнувшегося с прицепом. Кроме того, на стене висит большая фотография Розоне: Сан-Руффино в Ассизи и вырезка из журнала «Лайф», на которой изображено Радио-Сити с птичьего полета.
Когда здесь сидел инженер Роспильози, за спиной у него висели портреты трех двоюродных братьев — наследников основателя завода и держателя главного пакета акций. Их убрали.
Доктор Сику (продолжая в том же духе, по мнению д'Оливо, — полупровокационном): — Я, конечно, побываю и в остальных цехах. Меня так упрашивают, словно от моего посещения зависит их судьба. Хотя — что толку ходить, смотреть машины, о которых я ничего не знаю и знать не обязан. Другое дело, если бы я разбирался в них лучше вас… А весь этот парад — улыбки, рукопожатия, поддакивание, надуманные вопросы, задаваемые только для того, чтобы показать, что вы проявляете интерес, что вы бдительны и дальновидны, — я охотно уступаю послу Йемена… (Лукаво улыбнувшись)… или заместителю министра Икс-Игрек. — Тут же переходя дальше: — Что касается «Г-3», рад воздать вам должное: вы не просили меня совершить парадный обход. Вы мне даже ни разу не позвонили. По-видимому, у вас не было ко мне никаких просьб.
Д'Оливо (в тон): — По-видимому.
Доктор Сику: — Впрочем, цеху «Г-3» в его нынешнем виде осталось жить недолго. Я, собственно, вас для того и вызвал, чтобы проинформировать. Решение принято час тому назад, его следует держать в строгом секрете — по крайней мере, до тех пор, пока причины секретности не отпадут.
— Значит, если я правильно понял, цех «Г-3» будет переведен в другое помещение?
— В другое место. В порядке рассредоточения некоторых производственных секторов, дабы обеспечить им большую оперативность и самостоятельность по отношению к центральному аппарату, перед которым стоят новые более сложные задачи.
«А также во избежание большого скопления рабочих», — хотелось добавить инженеру д'Оливо. Но он ничего не сказал. Только подумал: если бы такого рода план излагал ему не Сику, а Роспильози, сколько было бы преамбул, витиеватых вступлений, отступлений — в круглых и в квадратных скобках…
И сказал: — Хорошо.
Доктор Сику: — С десятого марта в вашем распоряжении будет кабинет в здании на Европейском проспекте. Вы будете связаны со всеми управлениями, занимающимися планированием и осуществлением строительных работ (участок уже приобретен), а также будете руководить монтажом оборудования и соответствующими службами. Мы отберем для вас штат из подходящих для этой цели работников.
— Очень хорошо.
— Что касается нынешнего цеха «Г-3», то там вас заменять никто не будет. Примите меры к тому, чтобы на переходном этапе необходимость вашего присутствия и вашего контроля была сведена к минимуму. То есть, возложите больше ответственности на тех своих подчиненных…
Д'Оливо: — Мой главный помощник не отвечает необходимым требованиям. Более того, он…
— Прошу вас, не будем вдаваться в детали. В противном случае мне пришлось бы спросить вас, почему вы его взяли и до сих пор держите. По-видимому, у вас были на то свои соображения, и не мне их оспаривать…
Полная противоположность инженеру Роспильози. Тот непременно захотел бы знать, что к чему, взвесил бы все «за» и «против», прикинул бы, кто что скажет, в том числе — и рабочий цеха «Г-3»: о чем он может догадаться, какие доводы выставить. А следовательно, как, с помощью каких мер и ухищрений предотвратить панику.
Доктор Сику: — Между прочим, распорядитесь, чтобы сюда перестали посылать все эти диаграммы «Количество часов на машину» и прочее. Зачем мне голые цифры, если я не знаю, что за ними кроется?
Д'Оливо (пытаясь перевести разговор в другую, более подходящую для него плоскость): — Есть один довольно щекотливый вопрос, который я бы хотел решить с вами.
— А именно?
— Я собирался заменить некоторое количество старых крутильных машин новыми, современной конструкции…
— …разработанной вами. Я знаю.
— Знаете? — вырвалось у д'Оливо. — А известно ли вам, что этому предшествовало?
— Неужели вы полагаете, что этот вопрос надо решать на уровне дирекции? Куда вы поставите новый «Авангард» — в теперешний цех или, когда наступит время, в новый, — будем решать только в зависимости от себестоимости и производительности труда. Конкретные данные, которыми вы располагаете, подскажут вам правильное решение. У меня к вам все. Советую не тратить на этот вопрос много времени. Он имеет ничтожно малое значение. — И тем же тоном: — Если, в случае забастовки, понадобится вести переговоры и, возможно, пойти на кое-какие компромиссы и незначительные уступки, то этим займется управление кадров. — Потом, явно теряя терпение — Инженер д'Оливо! Первый этап промышленной революции давно позади! Когда, наконец, наступит второй? Это не зависит ни от Виминала, ни от Государственного департамента, ни от Международного банка, а исключительно от нашей предприимчивости и оперативности. Если мы будем действовать в духе прошлого, теми же методами, с оглядкой и ограниченной перспективой, мы превратимся, если уже не превратились, в консерваторов! Это башковитое чудовище Маркс разработал исчерпывающую теорию о причинах, побуждающих авангард рабочего класса вести разрушительную борьбу, и о целях этой борьбы А мы вместо анализа фактов и единой концепции противопоставили ей всякую мистику, вроде свободной инициативы, социальной справедливости, равных возможностей для всех и каждого и прочее и прочее. Мы не удосужились выделить внутри нашего класса, а также в мировом масштабе, авангард, который бы осознал свою подлинную роль в истории. А жизнь настоятельно этого требует. Мы не усвоили уроков Маркса даже в том, что касается умения различать постоянные факторы от преходящих соображений выгоды, тактику от стратегии… Но, простите, какие из его работ вы читали?
— Никаких.
— Когда переедете в свой новый кабинет, начните с «Манифеста».
XXXV
— Как ваша фамилия?
Вопрос застал Чезиру врасплох, когда она собиралась сорвать с календаря «Рив», из-под крылатого колечка шарикоподшипника, листок со вчерашней датой — 16 февраля 1958. Она вздрогнула и сжалась в комок, хотя и так невелика ростом, неказиста.
Рибакки: — Я спросил, как ваша фамилия.
— Моя? — Чезира, слезливо — Я всегда честно работала. Всегда! И на господина Молинари, и на господина Комби, и — пока с ним не стряслась беда — на бедного господина Карлези…
— Ему не так уж плохо: сидит себе дома, решает кроссворды, играет в кегли и толстеет!
— Умер он. На той неделе, я в газете траурное сообщение прочитала в пятницу, когда его уже похоронили.
Голос ее прозвучал жестко. То, что смерть уносит одного за другим всех ее начальников, на которых она работает, для которых каждое утро до восьми стирает пыль со стола и стула, подметает пол, опорожняет корзину для бумаг, срывает вчерашний листок с календаря, Чезира воспринимает если не как месть, но в какой-то мере как возмездие и избавление.
Рибакки: — Значит, вы всех помощников начальника цеха «Г-3» хороните?
— Ну, что вы. Вы еще молоды. А мне уже недолго осталось… Вернее, оставалось… Вчера исполнилось три года, как я на вас работаю. С шестнадцатого февраля пятьдесят пятого. И от вас я тоже не имела ни одного замечания. Вы мне никогда слова не сказали.
Рибакки (припоминая): «Неужели за три года я действительно не сказал ей ни слова? Игнорировал? А она, со своей стороны, игнорировала меня. Стоило мне поинтересоваться ее фамилией, как она меня возненавидела. И с этой минуты поведет счет».