— Что вам угодно? — спросил кассир официальным тоном, сухо, но отнюдь не так решительно, как намеревался.

— Хорошо сказано. Люблю, когда сразу к делу. Сперва закурим — прошу вас… Американские — тоже от нашей рыжей приятельницы… — Квазимодо самым любезным образом дал ему прикурить. — Где мы теперь раздобудем папирос? Ада поссорилась с родственниками… Пришлось ей внезапно уехать. Точней, взяла ноги в руки и драпанула из «Дармополя», а там сидят другие гости, которых никто, впрочем, не звал. Так что и не пытайтесь случаем проверять эти печальные обстоятельства. Не советую совать туда нос. Аду можете не принимать во внимание, считайте, что ее как бы не бывало. Это для начала, а теперь слушайте внимательно, чтоб не повторять по два раза, ведь мы не бабы, а? И ничего не бойтесь, пока я рядом, волос с головы не упадет. Дело уже вроде решенное: вы берете свою долю, я свою, вы идете в свою сторону, я делаю то же самое, вот и конец истории. Честно и начистоту!

Кассир внутренне весь кипел. Что это значит? Допустить, чтоб первый встречный бандит тобой распоряжался? Да какое он имеет право? Что, собственно, происходит? К сожалению, он позволил себя остановить, он его слушает… Какого дьявола взял он у него папиросу, как последний идиот!.. Как вывернуться теперь? Сделать это трудно. В отчаянии кассир отметил про себя, что они прошли уже его дом и с каждым шагом приближаются к темному пустырю. Силы покидали его, приглушенное рокотание этого чудовища парализовало волю… Ах, где его друзья?! Почему он не позволил, чтоб они его проводили?!

Жег его стыд, мучила собственная слабость. Первый встречный ворюга творит с ним все что хочет… А что, если и те двое?.. Страшное подозрение ударило словно обухом по голове. Папочка и сынок! Ну разумеется! Этот темный мужик, а те двое благожелательные, благовоспитанные… И кассир содрогнулся, вспомнив обходительность Мияновских. Те б его выпотрошили! Развеялась последняя иллюзия. Спеванкевич наконец понял, что он одинок на свете, что окружен людоедами — все они стоят друг друга. Ничто его не спасет — суждена ему гибель! Запутают они его, застращают, и совершит он какую-нибудь ужасную глупость, им на благо, себе во вред, целому свету на посмеяние. Вот и сейчас он поставлен в самое дурацкое положение, ничего подобного нигде никогда не бывало. Что он делает? Идет себе прямо на бойню, как вол — нет, как последняя свинья…

— Ну что? Говорите же, откройте рот, а то ведь не знаешь, чего от вас ждать…

Кассир попробовал было заговорить, но голос ему отказал. Им овладел внезапно такой страх перед этим головорезом, что в голове помутилось. Спеванкевич затрепетал, как глупый беспомощный ребенок, — вот-вот расплачется, раскричится и будет кричать долго-долго, наверное, целый час, — никто его не сможет остановить, будет кричать благим матом, до самого утра… Боже мой… а ведь он правильно поступит, потому что этот негодяй испугается скандала и отвяжется, убежит. Разинув рот, Спеванкевич хватал воздух, но судорога в горле не дала произнести ни звука.

— Учтите, все может кончится толком и по-хорошему, как между порядочными людьми, но может быть и хуже, то есть для вас хуже — смекаете? Найдется управа на дурака… А если кто всех умней захочет быть, и на такого управа найдется. Дело должно быть сделано, слышите?!

«Орангутан» сунул руку Спеванкевичу под мышку и несколько раз его встряхнул. У кассира упала шляпа, а голова замоталась из стороны в сторону, но вот бандит его отпустил. Он позволил ему поднять с земли шляпу и минуту постоял, поджидая.

— Поглядите-ка на меня, — прогудел он с какой-то жуткой издевкой в голосе и снова подступил к кассиру, — поглядите и скажите, стоит ли такого человека, как я, морочить или, упаси Боже, шутки шутить? Ну?!

Ну разумеется, Геркулес, Самсон, великан… Но какие-то неведомые силы выпилили и вынули из туловища одно из самых больших его звеньев, все прочее склеили вместе и больше к нему не прикасались… Неудачная отливка титана, безобразно сплюснутого, вероятно, в силу погрешности в расчетах, из-за чего и нос покорежен и втиснут в правый глаз… Кассир, не в силах глядеть на чудовище, горько понурил голову.

— Значит, к делу. Завтра вы возьмете что полагается, сперва доллары и валюту, потом остальное. На углу Сенной и Зельной я буду ждать вас в автомобиле, я сам его поведу, чтоб вы в другое место не заехали, а перед банком, — чудовище обернулось и по его знаку рядом выросла черная тень, на которую и смотреть-то было страшно, — будет ждать мой товарищ… Покажись, Янтя, чтоб кассир сразу тебя узнал.

Спеванкевич взглянул — это был приличный на вид немолодой уже мужчина, он дружески ему улыбнулся. В лацкане серого летнего пиджака — алая гвоздичка.

— Завтра у меня будет та же шляпа и та же гвоздика. И ничего не бойтесь, это все для вашего же блага. А те здорово бы вас отделали!..

— Почему это завтра? Я совсем еще не готов, — произнес кассир, адресуясь к мужчине с гвоздикой — его он боялся меньше, чем Квазимодо.

— Раз завтра, значит, завтра! И никаких разговоров! — в хриплом голосе Квазимодо прозвучала угроза.

— Но ведь завтра, — со слезами в голосе возразил кассир, — деньги поступят еще не полностью, они будут, наверное, только послезавтра… Я конечно… только зачем брать пятьдесят тысяч, если можно взять полмиллиона?

Он завысил сумму сверх меры, чтоб ошарашить бандитов и выиграть время. Но едва он сказал это, как что-то вроде механизма, какие-то чудовищные тиски, схватили его, подняли и сдавили ребра так, что он ойкнул. Он висел и извивался в воздухе. Тиски, подрагивая, то разжимались слегка, то сжимались снова. Продолжалось это ужасно долго. Очень-очень долго…

Наконец он ощутил под ногами землю, но зашатался и, конечно, упал бы, не поддержи его человек с гвоздикой.

— Не надо спорить — сказано завтра, значит, завтра. Не сердите зря шефа, ему это вредно.

— Хорошо…

— Вот это я люблю, — отозвался Квазимодо, смягчаясь. — Сами увидите, для вашего же блага…

— Хорошо, — отозвался кассир, — хорошо… — Он с надеждой смотрел туда, где на перекрестке мерцал фонарь. Там на углу Твардой-постовой, а ночью даже двое. Он попросится к ним под защиту и обвинит обоих негодяев, Спеванкевич даже прибавил шагу. Но у тех и в мыслях не было идти дальше. Квазимодо грубо схватил его за руку и повернул обратно.

— Пора домой. Выспитесь хорошенько, завтра в это самое время будете богатым человеком.

— Да и мы вместе с вами кое-что заработаем.

— Все наша заслуга, вы б никогда на это не решились до самой… смерти. Человек вы солидный, порядочный, ничего не скажешь, а вот боитесь, надо вас подстегнуть маленько. Медвежатнице с вами просто было, баба — гвоздь, да только перемудрила, запуталась, лахудра, и черти ее слопали.

— А что с ней случилось? — вырвалось у Спеванкевича само собой, из любопытства.

Вместо ответа оба только расхохотались. Кассир съежился и вздохнул. Они были уже возле его дома, но стоило Спеванкевичу потянуться к звонку, «орангутан» так хватил его по руке, что та занемела от удара.

— А теперь, кассир, мое последнее слово, на прощание. Никаких штучек! Бояться можете сколько угодно, в штаны можете наложить, но дело должно быть сделано. Думать ничего не думайте, поступайте, как велят! А если вам блажь какая в голову придет, решите, там, заболеть и не ходить завтра в эту свою контору или пожелаете к лягавым пойти… стукнуть на нас…

— То есть если вы, уважаемый, в полицию на нас донесете, но такого между порядочными людьми не водится…

— Водится — не водится, все должно быть наперед оговорено и учтено, как у нотариуса бывает. Или, говорю, если вам что-то вдруг помешает или, там, покажется, что в кассе деньжонок маловато и вы завтра в полчетвертого из банка с пустыми руками выйдете, то смерть!!! Даже если в участке спрячетесь, даже если по улице не иначе как с десятком полицейских ходить будете, в землю зароетесь, как крот, все равно — от своей судьбы, говорю, не уйти!

Произнесено это было раздельно и торжественно и сопровождалось помахиванием толстого пальца перед самым носом Спеванкевича, словно разговор шел с провинившимся мальчишкой. Затем, обратившись к своему товарищу, уже совсем по-дружески, даже с какой-то теплотой, «шеф» сказал: