Увидеть её лицо в последний раз, и желание столь нетерпимо, что я почти решился взять костыли и вызвать такси. Но конечно не сделал этого, потому что всё сразу станет ясно. А осень и Осень – не любят ясности. В мире падающих листьев, тонкого прозрачного воздуха и запаха костров, нет места резкости. Только печаль.

    Я лежал на кровати, и вдруг по моим щекам покатились слёзы, и я воспринял их с облегчением. Ведь сейчас крышку гроба уже забили и теперь гроб засыпают землёй.

    Видит бог, я не виноват. Я ни в чём не виноват. Я не просил об этой любви, я не звал её, не хотел. Я был счастлив в своём маленьком пьяном мирке. И не просил делать из меня чудовище. Я не желал такой судьбы. Но бог послал мне заведомо невозможную любовь, чтобы я страдал и мучился вечно, потому что я чёртов однолюб и не могу больше никого полюбить. Богу нравятся наши страдания. Любовные мучения, муки творчества. К счастью, во мне есть злой дух, и он помог найти выход. Помог освободиться. Помог отомстить за истерзанную богом душу.

    Я лежал, криво ухмылялся. Ну что, всевышний! Решил поиздеваться надо мной? Так вот, получи фашист гранату. Доволен? Кто виноват? Доволен, сукин ты сын, бородатое чудовище? Я тебя ещё не так могу назвать, потому что ты не властен надо мной. Потому что я свободен. Теперь я свободен.

    Утренний чай без сахара горчит горло. Интересно, она уже наверное, частично сгнила. Может яичницу приготовить, сегодня понадобятся силы. Я вздохнул. Лень, но придётся.

    Я покрошил в сковородку сало. Оно зашипело, и зло шкворча потекло прозрачным соком.

    Черви уже сожрали всё, что можно сожрать. В гробу лежат останки, которые будут постепенно тлеть ещё долгие десятилетия. Это уже не она. Гниль и черви обглодали её тонкое прекрасное лицо, смешливые губы, зелёные глаза. Больше никто не приласкает её тело.

    Я разбил в сковородку три яйца. Размешал, осталось только зелени кинуть.

    И ничего в мире не изменилось от того, что она в земле. Ничего.

Глава 3.

    - Говорят вы самый настоящий убийца.

    Я добродушно улыбнулся. Мне идёт так улыбаться. Получается вполне искренне, сам видел по телевизору.

    - Скажу вам больше, - я сделал таинственное лицо и чуть наклонился в её сторону. – Убивал, убиваю и буду убивать, пока не кончатся чернила в моём компьютере. И пока люди будут покупать мои книги, разумеется.

    Я откинулся на стуле, ожидая реакции.

    Она не улыбнулась.

    Мы сидели в «Ракушке» маленьком кафе неподалёку от моего дома. У окна, которое чуть подрагивало, когда в него били особо ненавистные порывы ветра, если ему надоедало крутить листья по улице. Городские службы явно не справлялись. На редкость ветреная выдалась осень. Обычно у нас тишь да гладь, но не в этот раз.

    Я отвернулся к окну. Казалось запахи осени текут сквозь толстое стекло, дразнят нутро. Проникают в меня струйками сладкой гнили. Мои ноздри невольно зашевелились. Я поднял чашку кофе, отпил и взглянул на собеседницу.

    Она не улыбается, и мне это не нравится. Сбивает с толку. Обычно я легко нахожу общий язык с журналистами и даже журналистками. Я вежлив, обходителен, в меру остроумен. Они радуются, что я не строю из себя звезду литературы, я радуюсь, что они не слишком напрягают меня вопросами. Обычно всё вполне предсказуемо. Не то чтобы я особо избалован просьбами об интервью, но пару раз в год исправно исполняю свой гражданский долг. Вот только сегодня что-то пошло не так.

    Улыбка подувяла на моём лице. Сморщилась как пожелтевший лист.

    Молодая финтифлюшка лет двадцати пяти. Из самого Ореховска! И как все ореховчане смотрит на нас простых смертных свысока, считая неотёсанными чурбанами из богом забытой глубинки. Так оно и есть. И так же смотрят москвичи на самих ореховчан.

    Волнистые каштановые волосы длиннее, чем обычно носит нынешняя молодёжь. Умное интеллигентное лицо, не успевшее забронзоветь в своей культурности. Более того, лицо живое, не слишком выхолощенное избыточным интеллектом. Ладно, чего уж греха таить признаюсь, она мне понравилась. Из тех с кем и поговорить можно и в постели покувыркаться. Тёмный свитер, прикрывающий горло, чёрные обтягивающие джинсы. Высокие сапожки. Вот только не улыбается.

    Такую даже резать неловко. Я б её задушил, наверное. Конечно это дурной тон. Удавка – для быдла. Но есть категория женщин, которые не годятся для чистого ножа. Как птицы, ждущие силков.

    Я снова улыбнулся. Её веки чуть дрогнули. Я поспешил спрятать злого духа обратно, подальше от глаз. Откинулся на стуле и замолчал. Поиграем.

    Она вынула тонкую сигаретку.

    - Позволите?

    Я добродушно кивнул. Обычно журналисты не спрашивают. Если бы я знал, что она такая хорошенькая пригласил бы домой. Раньше я избегал пускать чужаков в свою холостяцкую обитель. Стеснялся убогости и бедности квартирки, не знавшей ремонта со дня постройки во времена Хрущёва. Пару лет назад я сделал качественный ремонт, но теперь не приглашаю, потому что не хочу ни с кем делить свою берлогу. У меня даже тапочки в одном экземпляре. Но её стоило бы.

    Она прикурила и пыталась ненавязчиво разглядывать меня сквозь тонкий синий дымок.

    - Я имею в виду, вы слишком правдоподобно описываете убийства. Многие читатели считают, вы настоящий убийца, который умело прикрывается маской своего литературного альтер-эго.

    Я развёл руками и коротко рассмеялся.

    - Даже не знаю, что ответить на такой вопрос. Ну так арестуйте меня.

    Я шутливо протянул руки.

    Искренность обычно обезоруживает. Впрочем, мне ещё никто не задавал подобных вопросов. Разве что в шутку. Я так же шутливо отвечал. Но эта цыпочка не шутит. Совсем не шутит. Я сделал глоток подостывшего кофе. Да что это с ней! Разговор выходит за рамки неписанных правил игры.

    Она оценивающе осматривает меня, и казалось, видит во мне не писателя, а потёртого затрапезного мужичка из глухой провинции, каковым я собственно являюсь. Этакого не успевшего спиться слесаря средних лет. Я вдруг почувствовал себя неуютно. Попытался расслабить губы, но улыбка превратилась в клейкую резиновую маску, намертво приставшую к моему лицу. Я невольно отвёл глаза. Так, глазки забегали, совсем глупо. Я поставил чашку на стол. Выдохнул через нос, опустил плечи, поджал ноги. Её губы тронула чуть насмешливая улыбка. 

    - Ещё вопросы будут? - я, наконец, убрал улыбку с лица и смотрел на неё спокойно. Пусть улыбается, с меня не убудет. А вот ей как бы не пожалеть.

    - В интервью вы неоднократно повторяли, что прообразом вашего популярного героя по прозвищу Снег стал местный маньяк по прозвищу Осень.

    - Не так буквально, - сухо сказал я. – На самом деле, просто пытаюсь придать выдумке налёт достоверности.

    Она помолчала, ожидая продолжения, но я тоже молчал. Я тоже умею играться.

    - В ту зиму, когда вы начали писать первую книгу, ещё не было никаких слухов о маньяке.

    - Вообще-то женщины регулярно исчезают в городе последние двадцать лет, - ровно сказал я. – Только тел ещё никто не нашёл, да и не искал. Но в одну ненастную осень нашли несколько женщин с колотыми ранами, и в городе появились слухи о неком маньяке, которого вначале прозвали «Один удар». Многие его так называют до сих пор. И с тех пор практически все убийства людская молва приписывает ему. Осень его стали называть только на третий или четвёртый год, трудно сказать. Начали говорить не «осень пришла», а «Осень снова в городе». Что-то в этом духе. Может по аналогии с моим персонажем Снегом. Или я себе льщу. В какой-то степени он действительно стал моим вдохновителем. Но он не первый маньяк в истории, к вашему сведению. Я много читал на криминальные темы, перед тем как взяться за первую книжку. Прочитал про серийных убийц всё, что сумел нарыть в Интернете. 

    - В таком случае, кто кого вдохновил, вы Осень или он вас?