Из кроваво-красных перьев,-

Цвет их мрачно оттеняет

Огрубелое лицо,

Над которым потрудились

Современники и время.

Бури, годы и тревоги

В кожу врезали морщины,

Вражьи сабли перекрыли

Их рубцами роковыми.

И весьма неблагосклонно

Созерцает воин старый

Обнажающее правду

Отражение свое.

И, как будто отстраняясь,

Он протягивает руки,

И качает головою,

И, вздыхая, молвит горько:

"Ты ли - Понсе де Леон,

Паж дон Гомеса придворный?

Ты ль Хуан, носивший трен

Гордой дочери алькада?

Тот Хуан был стройным франтом,

Ветрогоном златокудрым,

Легкомысленным любимцем

Чернооких севильянок.

Изучили даже топот

Моего коня красотки: 

Все на этот звук кидались

Любоваться мной с балконов.

А когда я звал собаку

И причмокивал губами,

Дам бросало в жар и в трепет

И темнели их глаза.

Ты ли - Понсе де Леон,

Ужас мавров нечестивых,-

Как репьи, сбивавший саблей

Головы в цветных тюрбанах?

На равнине под Гренадой,

Перед всем Христовым войском,

Даровал мне дон Гонсальво

Званье рыцарским ударом.

В тот же день в шатре инфанты

Праздник вечером давали,

И под пенье скрипок в танце

Я кружил красавиц первых.

Но внимал не пенью скрипок,

Но речей не слушал нежных -

Только шпор бряцанье слышал,

Только звону шпор внимал:

Ибо шпоры золотые

Я надел впервые в жизни

И ногами оземь топал,

Как на травке жеребенок.

Годы шли - остепенился,

Воспылал я честолюбьем

И с Колумбом во вторичный

Кругосветный рейс поплыл.

Был я верен адмиралу, -

Он, второй великий Христоф,

Свет священный через море

В мир языческий принес.

Доброты его до гроба

Не забуду, - как страдал он!

Но молчал, вверяя думы

Лишь волнам да звездам ночи.

А когда домой отплыл он,

Я на службу к дон Охеда

Перешел и с ним пустился

 Приключениям навстречу.

Знаменитый дон Охеда

С ног до головы был рыцарь, -

Сам король Артур подобных

Не сзывал за круглый стол.

Битва, битва - вот что было 

Для него венцом блаженства.

С буйным смехом он врубался

В гущу краснокожих орд.

Раз, отравленной стрелою

Пораженный, раскалил он

Прут железный и, не дрогнув,

С буйным смехом выжег рану.

А однажды на походе

Заблудились мы в болотах,

Шли по грудь в вонючей тине,

Без еды и без питья.

Больше сотни в путь нас вышло,

Но за тридцать дней скитанья

От неслыханных мучений

Пали чуть не девяносто.

А болот - конца не видно!

Взвыли все; но дон Охеда

Ободрял и веселил нас

И смеялся буйным смехом.

После братом по оружью

Стал я мощному Бальбоа.

Не храбрей Охеда был он,

Но умнее в ратном деле.

Все орлы высокой мысли

В голове его гнездились,

А в душе его сияло

Ярким солнцем благородство.

Для монарха покорил он 

Край размерами с Европу,

 Затмевающий богатством

И Неаполь и Брабант,

И монарх ему за этот

Край размерами с Европу,

Затмевающий богатством

И Неаполь и Брабант,

Даровал пеньковый галстук:

Был на рыночном подворье,

Словно вор, Бальбоа вздернут

Посреди Сан-Себастьяна.

Не такой отменный рыцарь

И герой не столь бесспорный,

Но мудрейший полководец

Был и дон Эрнан Кортес.

С незначительной армадой

Мы на Мексику отплыли.

Велика была пожива,

Но и бед не меньше было.

Потерял я там здоровье,

В этой Мексике проклятой, -

Ибо золото добыл

Вместе с желтой лихорадкой.

Вскоре я купил три судна,

Трюмы золотом наполнил

И поплыл своей дорогой, -

И открыл я остров Кубу.

С той поры я здесь наместник

Арагона и Кастильи,

Счастлив милостью монаршей

Фердинанда и Хуаны.

Все, чего так жаждут люди,

Я добыл рукою смелой:

Славу, сан, любовь монархов,

Честь и орден Калатравы.

Я наместник, я владею

Золотом в дублонах, в слитках, 

У меня в подвалах груды

Самоцветов, жемчугов.

Но смотрю на этот жемчуг

И всегда вздыхаю грустно:

Ах, иметь бы лучше зубы,

Зубы юности счастливой!

Зубы юности! С зубами

Я навек утратил юность

И гнилыми корешками

Скрежещу при этой мысли.

Зубы юности! О, если б

Вместе с юностью купить их!

Я б за них, не дрогнув, отдал

Все подвалы с жемчугами,

Слитки золота, дублоны,

Дорогие самоцветы,

Даже орден Калатравы, -

Все бы отдал, не жалея.

Пусть отнимут сан, богатство,

Пусть не кличут "ваша светлость"

Пусть зовут молокососом,

Шалопаем, сопляком!

Пожалей, святая дева,

Дурня старого помилуй,

Посмотри, как я терзаюсь

И признаться в том стыжусь!

Дева! Лишь тебе доверю

Скорбь мою, тебе открою

То, чего я не открыл бы

Ни единому святому.

Ведь святые все - мужчины,

А мужчину даже в небе

Я, caracho, проучил бы

За улыбку состраданья.

Ты ж, как женщина, о дева,

Хоть бессмертной ты сияешь

Непорочной красотой,

Но чутьем поймешь ты женским,

Как страдает бренный, жалкий

Человек, когда уходят,

Искажаясь и дряхлея,

Красота его и сила. 

О, как счастливы деревья!

Тот же ветер в ту же пору,

Налетев осенней стужей,

С их ветвей наряд срывает,-

Все они зимою голы,

Ни один росток кичливый .

Свежей зеленью не может

Над увядшими глумиться.

Лишь для нас, людей, различно

Наступает время года:

У одних зима седая,

У других весна в расцвете.

Старику его бессилье

Вдвое тягостней при виде

Буйства молодости пылкой.

О, внемли, святая дева!

Скинь с моих недужных членов

Эту старость, эту зиму,

Убелившую мой волос,

Заморозившую кровь.

Повели, святая, солнцу

Влить мне в жилы новый пламень,

Повели весне защелкать

Соловьем в расцветшем сердце,

Возврати щекам их розы,

Голове - златые кудри,

Дай мне счастье, пресвятая,

Снова стать красавцем юным!"

Так несчастный дон Хуан

Понсе де Леон воскликнул,

И обеими руками

Он закрыл свое лицо.

И стонал он, и рыдал он

Так безудержно и бурно,

Что текли ручьями слезы

По его костлявым пальцам.

И на суше верен рыцарь

Всем привычкам морехода,

На земле, как в море синем,

Ночью спать он любит в койке.