Я долго смотрю на них, и эта ирония — или жестокость — выводит меня из себя. И я поднимаю поднос, бросаю его на пол — он падает с громким стуком — и, свернувшись в клубок, смотрю в окно.

* * *

Доктор Беккетт не вызывает меня, и те часы, что я провожу в одиночестве, растягиваются до бесконечности, пока я не начинаю сходить с ума. Что-то бормочу сама себе, в волокнах деревянной двери вижу силуэты. Начинаю сомневаться, что кто-нибудь придет за мной, пока не решат, что мне пора в серую комнату.

В обед приходит сестра Келл, чтобы принести следующую порцию. Как только я вижу ее, я подбегаю к ней, умоляю выпустить меня. Думаю, что если я хотя бы не выйду из палаты, я могу вовсе сойти с ума. Но сестра Келл только окидывает меня взглядом и идет к перевернутому подносу с завтраком.

— Прости, Слоан, — говорит она, — ты не можешь выйти. Пока что — нет.

Эта новость подавляет меня, но похоже, что ее это не волнует — она просто вытирает с пола липкий апельсиноый сок.

— А что-же мне тогда делать все это время? Это что — еще одна версия одиночной камеры?

Сестра Келл вздыхает , встает и смотрит на меня.

— Сегодня утром доктора Беккетта вызвали в другое место. Как только он вернется, он навестит тебя. А пока что, он хочет, чтобы ты оставалась в палате, подальше от неприятностей. Напрягаться нет смысла. А теперь ешь обед.

Я смотрю на сэндвич, удивляясь тому, как аппетитно он выглядит. Не помню, когда я ела в последний раз — может, и не ела с тех пор, как оказалась тут. Желудок урчит согласно со мной. Я беспомощно падаю на кровать, беру сэндвич, соторожно откусываю. Ожидаю почувствовать известковый или горький вкус, который бы подтвердил, что там есть лекарства. Но не чувствую ничего, кроме вкуса индейки.

— Под этой тарелкой лежит бумага, — говорит сестра Келл, растряхнув салфетку и положив ее мне на колени. — доктор Беккетт подумал, что ты, может быть, захочешь записывать свои мысли для следующей сессии — это бы помогло двигаться дальше. И, видимо, это поможет тебе бороться со скукой.

Дерьмо все это. Он хочет получить информацию о Лекарстве. Или о Риэлме. Но этого он от меня не дождется.

— Может, я напишу родителям, — предлагаю я, чтобы посмотреть на реакцию Келл. Она тепло улыбается.

— Да, звучит чудесно, — искренне говорит она. — Уверена, что им уже сказали, что ты здесь, но, наверное, они будут рады узнать новости от тебя. Ты их ужасно напугала.

Неужели родителям сказали, что я здесь? Это было бы бессмысленно, ведь они все равно собираются сделать мне лоботомию. А если посмотреть на сестру Келл, и правдв веришь в то, что она рада, что я хочу написать родителям. Не уверена, знает ли она, что случается с теми, кто выписываются из этой больницы. И не думаю, что кто-то знает.

Родители. Если в Программе им не сказали, что они думают о том, где я? Сказал ли отец матери, что звонил Джеймс? Может, они думают, что он защитит меня, как и обещал? Если бы они знали, что в Программе собираются сделать мне лоботомию. Сделать меня послушной. Этого они от меня хотят?

Пока сестра Келл заканчивает убираться, я молчу, а она говорит, что через час вернется, чтобы забрать тарелки. Больше я не ем, а вместо этого беру бумагу и гибкую ручку, которую она оставила, чтобы я писала.

Я отодвигаю с подноса тарелки, чтобы использовать поднос, как стол. Но, пока я смотрю на чисто-белый, пустой лист, я никак не могу придумать, о чем писать. Если честно, я думаю о Джеймсе. О том, что очень вероятно, что я его больше не увижу — в качестве самой себя.

Закрыв глаза, я представляю, что напишу ему, но не осмеливаюсь перенести мысли на бумаге. Повзволяю себе забыться в хороших воспоминаниях — или в плохих. Вспоминаю наши обещания.

Я люблю тебя, — в мыслях я пишу Джеймсу. — В другой жизни мы могли бы остаться вместе, бороться вместе, вернуться домой вместе. И наше существование никого бы не волновало. Может, я бы научилась плавать. Может, у нас были бы дети.

Джеймс, мы не подвели друг друга. Ты принял Лекарство, и теперь ты всегда будешь помнить меня.

Мои слезы падают на белый лист.

Но я забуду тебя. Я забуду, как ты смешил меня или выводил из себя своим упрямством. Джеймс, я забуду тебя.

Но я всегда буду любить тебя.

Я ложусь на бок, а лист бумаги медленно падает к с кровати куда-то на пол. Я никогда не смогу сказать Джеймсу, что чувствую — если только не пойму, как отсюда выбраться. Но каждая секунда напоминает мне, как мало времени осталось. Никто за мной не придет. Только хирург.

Глава 5

— Расскажи мне о своем последнем воспоминании про  дом у озера, до того, как за вами пришли обработчики, — говорит доктор Беккетт. Он снова сидит в кожаном кремле, а я сижу на стуле напротив него, и руки у меня не связаны. От лекарств, которые доктор дал мне, чтобы я успокоилась, в голове у меня тяжело, они разливаются по всему телу, и от них я чувствую спокойствие.

— Я была с Джеймсом, — говорю я, улыбнувшись, — мне снился сон про нас, и я рассказывала этот сон ему, а потом мы услышали, как внизу кричит Даллас. Потом побежали в лес.

Я закрываю глаза и рассказываю ему о погоне. О том, как Артура ударили шокером, а Даллас воткнула нож в Роджера. Он внимательно слушает и не перебивает.. Но когда я замолкаю, облизывает губы, как будто ждал этого, чтобы задать вопрос.

— А где был Майкл Риэлм в это время? Казанова был там, но Майкла на ферме не было. Не знаешь, куда он пошел?

— Может, покончил с собой, — говорю я мрачно.  Когда в ответ на эти слова я слышу тишину, сразу же жалею о том, что сказала. Я не хочу, чтобы Риэлм умер. Я хочу, чтобы он сказал, что доктор все это время обманывал меня. И привел меня к Джеймсу.

— Я полностью уверен, что Майкл до сих пор жив, — говорит доктор. — Но не волнуйся: как только мы найдем его, ты с ним сполна расплатишься. Ну, когда ты его видела в последний раз?