— Да сжалится Господь над этим обесчещенным домом!

Судья Хэйр свернул к своей калитке уже в первом часу ночи; вид у него был весьма довольный, а настроение — самое радужное, поскольку он выиграл девять ставок по шесть пенсов, а эль у его приятеля оказался просто превосходным. Благополучно добравшись до спальни, он поведал миссис Хэйр о фаэтоне, запряженном четверкой лошадей, который на бешеной скорости пронесся мимо по направлению от Ист-Линна, когда он закрывал калитку. Хотел бы он знать, кто и куда мчался в этот полночный час!

Глава 10

ПРЕКРАСНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ

Со времени описанных событий прошел почти год. Леди Изабель Карлайл провела его на континенте, привычном убежище беглецов, подобных ей, то переезжая из одного города в другой вместе со своим спутником, то живя на одном месте в полном одиночестве. В общей сложности половину этого времени он провел без нее, главным образом, в Париже, где он бывал по своим делам и ради собственного удовольствия. Вы спросите, как жила леди Изабель? Именно так, как и следовало ожидать: с ней случилось то, что происходит, когда знатная женщина с высокими принципами падает со своего пьедестала. С той самой злосчастной ночи, когда она покинула свой дом, леди Изабель не знала ни единой минуты счастья или хотя бы покоя. Она как в омут бросилась в минуту ослепления, и вместо райского сада, обещанного ей сладкоголосым искусителем, на который, впрочем, она едва взглянула, так как не это было ее побудительным мотивом, оказалась в мрачной бездне, из которой ей никогда, никогда не суждено было вырваться. Уже в час своего бегства она поняла, что натворила: чувство вины не казалось таким страшным на расстоянии, но вблизи ужаснуло беспросветной чернотой, в которую погрузило ее душу, горьким раскаянием и непреходящей болью.

Ах, читательницы — леди, жены, матери, — поверьте мне! Если Вы когда-нибудь поддадитесь искушению покинуть свой дом, таким же будет и ваше пробуждение. Какие бы испытания ни выпали на вашу долю в семейной жизни, даже если они кажутся невыносимыми в минуты душевной слабости, решитесь выдержать их, падите на колени и молите Всевышнего, чтобы он ниспослал вам сил для этого; молите о терпении, о силе противостоять демону, который будет искушать вас к бегству: лучше терпеть до самой смерти, чем поплатиться добрым именем и чистой совестью, ибо можете не сомневаться: в противном случае, если вы поддадитесь искушению, жизнь станет для вас хуже смерти.

Бедняжка! Бедная леди Изабель! Она пожертвовала мужем, детьми, репутацией, своим домом — всем, что является наиболее важным для женщины, не выполнила свой долг перед Богом, сознательно нарушила его заповеди ради такой ничтожной цели, как бегство с Фрэнсисом Ливайсоном. Ко, как только она почувствовала, что обратной дороги нет, пришло раскаяние. Даже в первые дни после своего отъезда, в мимолетные мгновения страсти, когда, казалось бы, голос совести должен был умолкнуть хотя бы на мгновение, он все равно жалил ее душу; она знала, что в будущем, с этим мужчиной или без него, ее ждет лишь темная пучина жестокого возмездия. Возможно, не ко всем согрешившим женам сразу же приходит раскаяние, как к леди Изабель Карлайл — разумеется, мы имеем в виду женщин, занимающих в этой жизни достаточно высокое положение. Леди Изабель была наделена чрезвычайной щепетильностью, природным сознанием того, что есть добро, а что — зло: о подобных натурах и не подумаешь, что они способны согрешить, так что, если бы не прискорбное заблуждение, подогревавшееся капитаном Ливайсоном, будто ее муж любит Барбару Хэйр и они вдвоем обманывают ее, она никогда не позволила бы себе забыть свой долг. Раскаяние поселилось в ее душе как огненный призрак, чтобы, являясь вновь и вновь, заставлять ее страдать всеми фибрами души до конца дней своих. Насмешки, которые обрушил на нее свет, всеобщее пренебрежение, которое отныне стало ее уделом, ибо она заслужила его, не могли не сказаться на ее сломленном духе. Однажды июльским утром, месяцев десять — десять с половиной спустя, леди Изабель вышла к завтраку. Они в это время жили в Гренобле, где остановились, будучи в Савойе проездом из Швейцарии, по прихоти капитана Ливайсона. Он снял меблированную квартиру неподалеку от Плас Гренет. Это был старый, продуваемый всеми ветрами дом, в котором было множество дверей, окон, дымоходов и шкафов; он заявил, что останется в этом доме. Леди Изабель, протестовала; она хотела ехать дальше, туда, где до них быстрее доходили бы известия из Англии. Однако теперь ее воля ничего не значила. Сейчас она казалась бледной тенью прежней Изабель. Читатель, помнишь ли ты, какой больной она выглядела, когда предприняла поездку на курорт вместе с мистером Карлайлом? Тебе следовало бы посмотреть на нее теперь: несчастье меняет человека куда сильнее болезни. Лицо ее было бледным и изможденным, руки стали сухими и тонкими, глаза ее, с черными тенями вокруг, запали, как озера, иссушенные зноем, имя которому — тревога. Человек, не знавший ее, мог бы счесть это признаком недуга; сама она прекрасно понимала, что виной всему — ее разбитое сердце. Время было довольно поздним для завтрака, но для чего, скажите на милость, ей было рано вставать: для того, чтобы убить еще один нескончаемый день? Она вяло присела за стол, когда слуга капитана Ливайсона, француз, которого он нанял в Париже, внес в комнату два письма.

— Газеты есть, Пьер? — спросила она.

— Нет, миледи.

А ведь у этой хитрой бестии в кармане лежал номер «Таймс»! Впрочем, он всего-навсего выполнял указания своего хозяина. С недавнего времени капитан Ливайсон приказал не давать газет леди Изабель, пока он лично не просмотрит их. Читатель очень скоро поймет, для чего он это сделал.

Пьер проследовал в комнату капитана Ливайсона, а леди Изабель взяла письма и взглянула на обратный адрес. Ей было известно, что м-р Карлайл, не мешкая, подал на развод, и теперь со дня на день ожидалось известие о том, что он его получил. Она с нетерпением ждала этого известия, в надежде, что капитан Ливайсон окажет ей ту единственную услугу, которая была в его власти, женившись на ней прежде, чем родится ее ребенок; откуда ей было знать, что он вовсе не собирается даровать ей это утешение — так же, как и прочим до нее! Она уже успела с болью почувствовать, что пожертвовала собой ради подлеца, но еще не узнала всей меры его подлости. В комнату ленивой походкой вошел капитан Ливайсон, в халате, небрежно накинутом на плечи; он был небрит и даже не умылся: самые завзятые щеголи, блистающие в свете, бывают последними неряхами в собственном доме. Он вяло поздоровался с ней, и она ответила ему столь же безразличным тоном.

— Пьер говорит, что пришли какие-то письма, — начал он. — Какой сегодня чудесный теплый день.

— Два письма, — коротко и враждебно ответила она, ибо, если кто-то думает, что нежных признаний и пылких речей, с которых начинаются подобные союзы, хватает на десять месяцев, он допускает вопиющую ошибку. Они давно уже обменивались отнюдь не медоточивыми речами. Кто не верит, может проверить это на собственном опыте.

— Два письма, — продолжала она. — И оба написаны одним и тем же почерком, твоего стряпчего, кажется.

При этих словах он вскинул голову и схватил письма, после чего прошествовал к дальнему окну, где вскрыл и прочел одно из них: «Сэр, настоящим сообщаем, что судебное дело «Карлайл против Карлайла» завершено: было объявлено о разводе, возражений не последовало. Согласно Вашей просьбе, мы спешим уведомить Вас об этом скорейшим образом.

Остаемся искренне Ваши,

Мосс и Грэб».

Ф. Ливайсону, эсквайру.

Итак, все закончилось, и было объявлено, что леди Изабель навсегда утратила какое-либо право претендовать на фамилию Карлайл. Капитан Ливайсон сложил письмо и надежно спрятал его во внутренний карман.

— Есть какие-нибудь новости? — спросила она.

— Новости!

— Я имею в виду развод.