Лиза порывисто поднялась с колен и распахнула окно. С минуту она стояла там с пылавшей головой, с кровавым туманом в глазах и жадно пила холодный, сырой воздух ранней осени… «Мистические птицы с черными крыльями, от которых веет холодом могилы…»
«Кто это шепчет?..» — Она оглянулась в ужасе.
— Закрой окно, — спокойно говорила Катерина Федоровна. — Или тебе опять дурно?
Вдруг Лиза глухо спросила:
— А если ты… перестанешь в него верить?
— За что? — с ясным лицом и ясным голосом спросила Катерина Федоровна.
Лизе показалось, что еще мгновение, и она упадет…
— А если он тебе изменит? — спросил какой-то хриплый и чужой голос.
«Неужели это я?.. Зачем это? Зачем?»
— Тогда я умру, — раздался спокойный и твердый ответ. — В нем вся моя жизнь!..
Лиза не помнит, застонала ли она, засмеялась ли… Всхлипнула ли внезапно?.. Она очутилась у двери. Прислонясь головой к притолоке, закрыв глаза и стиснув зубы, она держала себя за волосы крепко, больно и инстинктивно сдерживала вопль страдания, раскаяния и бешеной ревности, рвавшийся из ее сердца…
— Лиза… Лиза! — испуганно позвала Катерина Федоровна. — Поди сюда… сядь!.. Я хочу спросить тебя… Лиза… Когда ты… сошлась… с тем человеком? Я помню твое лицо в первый раз, в то утро… Ты была похожа на белую лилию… Ты видела у маменьки на террасе высокий, тонкий стебель и белый бокал цветка на верхушке?.. Нежный, чистый, как молитва… И ты была вся сверкающая… Такая красавица! Я никогда не видала такой красоты! И… прости меня, Лизанька… эта красота уже исчезла. В церкви, когда я венчалась, ты была все еще прежняя Лиза. А когда мы вернулись из Киева, я не узнала твоего лица… И, помню, вечером я это сказала Андрею. И он тоже удивился… Теперь скажи мне, Лизанька, когда это случилось?
— Когда вы уехали, — еле донеслось до нее сквозь руки, закрывавшие теперь лицо Лизы. — Я позавидовала чужому счастью…
«Ага!.. Я так и думала…» — Катерине Федоровне было грустно. Она полюбила в Лизе — чистую лилию, до которой не коснулась ничья рука… А эта страдающая, униженная, замученная женщина была далека от ее души.
На другой день Лиза казалась уже спокойной. Лихорадочный румянец играл на ее щеках, когда она после утреннего чая, по обыкновению, пришла в будуар Катерины Федоровны, чтоб шить с нею вместе или почитать ей вслух.
— Ты передо мной в долгу, — сказала она, в упор глядя на Катю странными, угрожающими глазами. — Я ничего вчера у тебя не спросила… Теперь ты ответь на… некоторые вопросы…
И, ловя жадным взглядом малейшее изменение в ее чертах, сна бесстрастно и цинично (как показалось растерявшейся Катерине Федоровне) стала спрашивать о самых интимных подробностях в ее сношениях с мужем, а главное, с любовником, когда оба они впервые потеряли головы. Ей надо было знать все… Нет!.. Нет! К чему скрытничать? Она обещала… Раз они друзья, между ними не должно быть тайн! Вчера она не хотела спрашивать, но теперь она требует обещанного…
— Да что тебе, наконец, надо? — резко спросила сконфуженная Катерина Федоровна.
Лиза молчала, задумавшись. Брови ее сдвинулись, и вдруг трагическое в ее лице снова ясно выступило из-под маски повседневного и наполнило душу Катерины Федоровны странной тревогой. «Несчастная!.. Она кажется мне ненормальной. Она стала так непохожа на себя… Что значит унизиться до связи!»
Опустившись на колени перед креслом Кати, как вчера прижавшись к ее груди лицом, Лиза мучительно простонала:
— Пожалей меня, Катенька! Не спрашивай ни о чем… Я потом сама скажу тебе. А теперь говори, отвечай… Если б ты знала, как я страдаю!..
Она спрашивала отрывисто, через долгие паузы, глухими, придушенными звуками… Она задавала такие прямые и внезапные вопросы!.. Катерина Федоровна против воли отвечала, когда с улыбкой, краснея; когда сдвинув брови и пожимая плечами… Вдруг Лиза отклонилась и села на ковре.
— Не то… не то… Все это известно. Скажи мне вот что… Знаешь ты, что значат эти загадочные фразы, которые я так часто читала, что они преследуют меня и днем и ночью? «Их души и тела слились в дивном экстазе…» Или, как это? «Они забыли весь мир в объятиях друг друга…» Ты это испытала? Это забвение? Этот экстаз?.. Эту страсть, наконец, за которую люди идут на преступление, на гибель?
Она впилась взором в лицо Кати. О, эти глаза!.. Больные, безумные, пылавшие огнем неведомой тайны!.. Как долго впоследствии вспоминала их Катерина Федоровна!.. Она глядела в эти больные глаза, а губы ее невольно раздвигались от улыбки, и лицо светлело от блаженства воспоминаний.
Вдруг Лиза дико крикнула и упала лицом в колени Катерины Федоровны.
— Не надо! Не надо!.. Молчи!! — глухо рыдала она. — Теперь я поняла… Я знаю… Ты испытала это… Ты!!!
…………………………
Катерина Федоровна была глубоко потрясена этой сценой. Очнувшись, Лиза взяла с нее клятву никому не говорить о том, что произошло между ними… И опять глаза ее были огромные и трагические.
И предчувствия теснили сердце Катерины Федоровны.
Но вечером, в спальне, она не могла удержаться… В спальне она не считала себя связанной какими-либо обетами.
Тобольцев был поражен ее рассказом. Кровь бросилась ему в лицо. Он понял мгновенно все, чего не договаривала Лиза, что неясно чувствовала его жена… Лиза искала счастья и не нашла его… Лиза искала забвения и не получила его… Лиза искала наслаждения… И не узнала его…
Он распахнул окно и сел на подоконник. Он сам не знал, отчего стучит его сердце: от жалости к Лизе или от торжествующей радости предчувствия, что это наслаждение она все-таки узнает?.. Разве путник, которому яркая звезда сверкнула сквозь туман, не будет искать ее горячим взором?.. Разве умирающий от жажды, которому в далекой пустыне мираж покажет звенящий ключ, не будет ползти к нему до последнего вздоха, пока не настигнет его смерть?.. Это логика вещей…
— Ты простудишься, Андрей!.. Это дико, наконец!.. На дворе шесть градусов…
Он закрыл окно и сел в ногах жены, на ее постели.
— Между прочим, Катя, брала она с тебя клятву не говорить об этом ни душе?.. И о том, что у нее есть любовник?
— Конечно…
— И ты эту клятву дала?
— Ну само собой разумеется…
Он дотронулся до ее руки.
— Милая моя… Зачем же ты мне это рассказала? Представь!.. До этой минуты я верил, что ты… именно ты способна сдержать клятву!
Она вспыхнула и оперлась локтем о подушку.
— Андрей! Да ты с ума сошел! Это еще что за упреки? Разве я могу иметь от тебя тайны? Разве мы чужие?… Мне ни на минуту не приходило в голову, что Лиза смотрит иначе на этот вопрос…
Он усмехнулся.
— Жаль, что ты ее не спросила именно обо мне!.. Ведь это не твоя тайна, Катя… Это уголок чужой души…
Она упрямо качнула головой.
— Все равно! В идеальном браке, каким я считаю наш, все, что знает жена, знает и муж… И наоборот… Недаром говорит русская пословица: муж и жена — одна сатана…
— Возмутительная пословица! Советую тебе ее забыть! От нее средневековым застенком пахнет, а мы живем в двадцатом веке…
Она обиделась и отвернулась.
— Вот я спрошу ее завтра, — угрюмо сказала она после паузы.
— Нет! Нет! — как ужаленный, крикнул он. — Этой жестокости не делай!.. Она и так страдает… Слышишь, Катя? Я никогда тебе не прощу, если ты сделаешь эту бестактность!
Она молчала, закинув руки за голову, крепко сжав губы и недвижно глядя в темноту. Ей в такие минуты казалось, что она стоит перед высокой, слепой стеной, без окон и дверей…
IX
А рядом с счастьем Тобольцевых и горем Лизы незримо назревала другая драма, исход которой никто не мог предвидеть в ту осень.
Выйдя замуж, Катерина Федоровна позаботилась передать сестре часть своих казенных уроков. Соня должна была осенью получать до шестидесяти рублей в месяц. Летом она имела урок у Конкиных. Оставалось много досуга. Она его коротала с Черновым.
Тобольцев сдержал обещание и пристроил Чернова в летнюю труппу в Богородске. Чернов получал семьдесят пять рублей на амплуа «первых любовников». Занят он был раза четыре в неделю. И все свободное время дарил Соне и Минне Ивановне. Он сумел привязать к себе романтичную старушку. Он плел перед нею бесконечную сеть воспоминаний, где правда перемешивалась с фантазией. Он говорил нередко с вдохновением, со слезой в голосе и с драматическими интонациями о своем одиночестве, о жестокости людей, о доброте женщин… О! Только женщины, их ласки, их нежность озаряли его печальную судьбу сироты! Вот и теперь… Если б не Минна Ивановна и не Соня… И он, вздыхая, наклонял над пухлыми ручками Минны Ивановны свою голову с редеющими кудрями и целовал их. А сентиментальная старушка роняла слезу на его английский пробор… Чернов был для нее ходячим романом. Она искренно верила в его привязанность и, в беседе с Соней, удивлялась черствости Кати и легкомыслию Тобольцева, которые таких друзей ценить не умеют!