— И эту женщину, столь гордую и счастливую, — сказала она, — вы купили сегодня вечером за пятьдесят луидоров.

— Я знаю, что это слишком ничтожная сумма, сударыня, — сказал незнакомец с такой изысканной вежливостью, с которой говорит порядочный человек даже с очень низко павшей куртизанкой.

— Напротив, она слишком велика для меня, сударь; и меня очень удивило, клянусь вам, что такую женщину, как я, могут еще оценить в пятьдесят луидоров.

— Вы стоите гораздо больше, и я докажу вам это. О, не отвечайте мне ничего, так как вы не понимаете меня… И к тому же… — добавил незнакомец, склоняясь к ней.

— К тому же?

— Я в эту минуту нуждаюсь в полном вашем внимании.

— В таком случае мне надо молчать.

— Нет, напротив, разговаривайте со мной.

— О чем?

— О чем хотите, Боже мой! Говорите какие-нибудь пустяки, это безразлично, лишь бы мы казались занятыми разговором.

— Хорошо; но вы очень странный человек.

— Дайте мне вашу руку, и пройдемся.

И они двинулись между группами людей по залу, причем она грациозно выпрямила свою тонкую талию, красиво подняла кверху свою головку, изящную даже под капюшоном, и слегка изогнула шею, гибкую даже в домино, производя всей своей фигурой впечатление на знатоков, с жадностью смотревших на каждое ее движение. В то время галантных волокит любой мужчина на балу в Опере следил взглядом за поступью женщины с таким же вниманием и интересом, как теперь некоторые любители следят за бегом породистой лошади.

Олива́ осмелилась было через несколько минут задать своему кавалеру какой-то вопрос, но он остановил ее.

— Молчите, — сказал незнакомец, — или говорите что хотите и сколько хотите, но не заставляйте меня отвечать. Только, разговаривая, измените голос, держите голову высоко и проводите веером по шее.

Она повиновалась.

В эту минуту наша парочка проходила мимо группы благоухавших духами мужчин. В центре ее стоял какой-то господин, очень элегантный, стройный и изящный, который говорил что-то своим трем собеседникам, по-видимому почтительно слушавшим его.

— Кто этот молодой человек? — спросила Олива́. — Что за прелестное жемчужно-серое домино!

— Это господин граф д’Артуа, — отвечал незнакомец, — но ради Бога, не разговаривайте больше.

Часть вторая

I

БАЛ В ОПЕРЕ

(Продолжение)

В ту минуту, как Олива́, пораженная громким именем, которое голубое домино назвало ей, повернулась, чтобы лучше рассмотреть графа д’Артуа, стараясь в то же время держаться как можно прямее, согласно несколько раз повторенному ее кавалером наставлению, два других домино, освободившись от пристававшей к ним болтливой и шумной группы масок, вышли из толпы и направились в проход за креслами партера, где не было скамеек.

Это место представляло собой нечто вроде пустынного островка, куда толпа выбрасывала время от времени отдельные парочки, оттесняя их от центра зала к его окружности.

— Прислонитесь к этой колонне, графиня, — тихо сказал чей-то голос, звук которого произвел, по-видимому, сильное впечатление на голубое домино.

Почти одновременно с этим высокое оранжевое домино, с решительной поступью и осанкой, выдававшими в нем скорее какого-нибудь слугу, чем галантного придворного, отделилось от толпы и, подойдя к голубому домино, шепнуло:

— Это он.

— Хорошо, — отвечало голубое домино и жестом разрешило ему удалиться.

— Ну, милый дружок, — продолжало голубое домино на ухо Олива́, — мы сейчас немножко позабавимся.

— Очень рада, потому что вы уже дважды огорчали меня: первый раз, отняв у меня Босира, который всегда заставлял меня смеяться, а второй раз, заговорив о Жильбере, который столько раз заставлял меня плакать.

— Я буду для вас и Жильбером и Босиром, — торжественно заявило голубое домино.

— О! — вздохнула Николь.

— Поймите меня: я не прошу вас полюбить меня, а прошу вас согласиться на ту жизнь, которую я создам вам. Я буду исполнять все ваши прихоти, лишь бы вы время от времени исполняли мои. И вот вам одна из них.

— В чем же она заключается?

— Это черное домино, которое вы видите, — один немец, мой приятель.

— А!

— Коварный друг, отказавшийся ехать со мной на бал под предлогом мигрени.

— И которому вы также сказали, что не поедете?

— Именно.

— С ним дама?

— Да.

— Кто она?

— Я не знаю. Вы не возражаете, если мы подойдем поближе? Я хочу, чтобы вас приняли за немку; поэтому не открывайте рта, а не то он отгадает по вашему произношению, что вы чистокровная парижанка.

— Прекрасно. И вы будете интриговать его?

— Будьте уверены. Начните же с того, что показывайте мне на него кончиком вашего веера.

— Так?

— Да, прекрасно, и говорите мне при этом что-нибудь на ухо.

Олива́ повиновалась с безропотностью и пониманием, приведшими ее спутника в восторг.

Черное домино, на которое она указывала, стояло к залу спиной, беседуя со своей дамой. Глаза последней сверкали из-под маски; она заметила жест Олива́.

— Смотрите, монсеньер, — тихо сказала она, — вот две маски, которых мы, по-видимому, интересуем.

— О, не бойтесь, графиня: нас невозможно узнать. Позвольте же мне, раз мы с вами на пути к гибели, позвольте мне еще раз повторить вам, что я не встречал женщины с более обворожительной талией, с более пламенным взглядом; позвольте мне сказать вам…

— Все, что говорится под маской?

— Нет, графиня, все, что говорится под…

— Не договаривайте, вы погубите свою душу… И к тому же нам грозит еще большая опасность — быть подслушанными нашими соглядатаями.

— Этими двумя соглядатаями! — воскликнул взволнованным голосом кардинал.

— Да, они решились наконец подойти к нам.

— Хорошенько измените свой голос, графиня, если нас заставят сказать что-нибудь.

— А вы, монсеньер, ваш.

Действительно, к ним подходили Олива́ и голубое домино. Последнее обратилось к кардиналу.

— Маска, — сказало оно и тотчас нагнулось к Олива́, которая утвердительно кивнула головой.

— Что тебе нужно? — спросил кардинал, изменив голос.

— Моя дама, — отвечало голубое домино, — поручила мне предложить тебе несколько вопросов.

— Так говори скорее, — сказал г-н де Роган.

— Ваши вопросы будут, должно быть, очень нескромными, — пропищала тоненьким голосом г-жа де Ламотт.

— Они будут настолько нескромны, что ты не услышишь их, любопытная, — продолжало голубое домино и снова нагнулось к уху Олива́, которая продолжала ту же игру.

Затем незнакомец обратился к кардиналу на безупречном немецком языке со следующим вопросом:

— Монсеньер, вы влюблены в вашу спутницу?

Кардинал вздрогнул.

— Вы, кажется, сказали «монсеньер»? — спросил он.

— Да, монсеньер.

— В таком случае вы ошибаетесь: я не тот, за кого вы меня принимаете.

— О нет, господин кардинал: не запирайтесь, это бесполезно. Если бы я лично и не знал вас, дама, кавалером которой я являюсь, поручает мне сказать вам, что она тоже узнала вас.

Он нагнулся к Олива́ и тихо сказал ей:

— Кивните утвердительно головой и повторяйте кивок каждый раз, как я пожму вашу руку.

Та сделала утвердительный жест.

— Вы удивляете меня, — начал совершенно сбитый с толку кардинал. — Кто же дама, которую вы сопровождаете?

— О монсеньер, я полагал, что вы уже узнали ее. Ведь она-то узнала вас. Правда, что ревность…

— Госпожа ревнует меня! — воскликнул кардинал.

— Этого мы не сказали, — отвечал незнакомец с некоторой надменностью в голосе.

— Что вам такое говорят? — с живостью спросила г-жа де Ламотт, которой очень не нравился этот диалог на немецком, непонятный для нее.

— Ничего, ничего.

Госпожа де Ламотт нетерпеливо топнула ногой.

— Сударыня, — обратился тогда к Олива́ кардинал, — скажите, прошу вас, одно только слово, и я обещаю вам узнать вас по этому одному слову.