— Это уже второй раз мы спрашиваем его у вас. Берегитесь!

— Вы ведь не хотите нам подарить луидор, не правда ли?

— О, если дело лишь в этом, — сказал несколько задетый за живое офицер, — то я повинуюсь: я граф де Шарни и, как вы, сударыня, заметили, офицер королевского флота.

— Шарни! — повторила дама постарше таким тоном, словно она сказала: «Хорошо, я этого не забуду».

— Оливье, Оливье де Шарни, — прибавил офицер.

— И вы живете…

— В гостинице Принцев, улица Ришелье.

Фиакр остановился.

Дама постарше сама открыла левую дверцу и легко спрыгнула на землю, протянув руку своей спутнице.

— Но, по крайней мере, — воскликнул молодой человек, собираясь следовать за ними, — прошу вас, возьмите мою руку; вы еще не у себя, и на Плас-д’Арм вы еще не дома!

— Не трогайтесь с места! — одновременно воскликнули обе женщины.

— Как не трогаться?!

— Да, оставайтесь в фиакре.

— Вам, ночью, в такую погоду, одним?! Нет, сударыни, это невозможно.

— Ну вот, прежде почти отказав нам в услуге, вы теперь хотите быть чрезмерно услужливым, — весело сказала старшая из дам.

— Но…

— Без всяких «но». Оставайтесь до конца галантным и безупречным кавалером. Благодарю вас, господин де Шарни, благодарю от всего сердца, и поскольку вы, как я только что сказала, галантный и безупречный кавалер, мы даже не просим, чтобы вы нам дали слово.

— В чем?

— Захлопнуть дверцу и приказать кучеру возвращаться в Париж, что вы и сделаете, даже не взглянув в нашу сторону, не правда ли?

— Вы правы, сударыни, для этого вам не нужно моего слова. Кучер, едем назад, друг мой.

И молодой человек сунул второй луидор в большую ладонь кучера.

Достойный овернец весь затрепетал от радости.

— Черт возьми, — сказал он, — пусть себе лошади подыхают, коли хотят!

— Еще бы, они оплачены, — пробормотал офицер.

Фиакр покатился, и покатился быстро. Стук колес заглушил вздох молодого человека, вздох, полный неги: сибарит расположился на двух подушках, еще теплых от прикосновения тел двух прекрасных незнакомок.

Что касается их, они остались стоять на том же месте и, только когда фиакр исчез, направились ко дворцу.

В ту минуту как они двинулись в путь, порыв холодного ветра донес до слуха путешественниц бой часов: било три четверти часа на церкви святого Людовика.

— О Боже! Без четверти двенадцать! — воскликнули в один голос дамы.

— Посмотрите, все решетки закрыты, — прибавила дама помоложе.

— О, это меня не тревожит, милая Андре, потому что, даже будь решетки открыты, мы, конечно, не вернулись бы через почетный двор. Пойдем скорее мимо бассейнов.

И обе направились к правой стороне дворца.

Как всем известно, с этой стороны есть отдельный выход, ведущий в сады.

Они пришли к этому выходу.

— Маленькая дверца заперта, Андре, — сказала с беспокойством старшая дама.

— Постучим, мадам.

— Нет, позовем. Лоран должен ждать меня: я его предупредила, что, может быть, вернусь поздно.

— Так я позову.

И Андре подошла к дверце.

— Кто идет? — раздался за ней голос еще до того, как она успела позвать.

— О, это не Лоран, — испугалась молодая женщина.

— Действительно, не его.

Другая женщина подошла и прошептала:

— Лоран!

Никакого ответа.

— Лоран! — повторила дама, постучав в калитку.

— Здесь нет никакого Лорана, — грубо отозвался голос.

— Все равно, — настойчиво произнесла Андре, — кто бы тут ни был, Лоран или кто другой, — откройте.

— Не открою.

— Но, друг мой, вы не знаете, что нам обыкновенно открывает Лоран.

— Мне наплевать на Лорана, раз у меня есть приказ.

— Кто вы?

— Кто я?

— Да.

— А вы? — осведомился говоривший.

Вопрос был довольно грубый, но возражать не приходилось: надо было отвечать.

— Мы придворные дамы ее величества; мы живем во дворце и хотели бы вернуться к себе.

— Ну, а я, сударыня, швейцарец первой роты, Салишамад, и, в отличие от Лорана, оставлю вас за дверями.

— О! — вздохнули обе женщины, из которых одна, разгневанная, сжала руки другой.

— Друг мой, — заговорила она, сделав над собой усилие, — я понимаю, что вы исполняете данный вам приказ; это доказывает, что вы хороший солдат, и я не хочу заставлять вас нарушать его. Но окажите мне только, прошу вас, услугу, предупредите Лорана, который должен быть где-нибудь поблизости.

— Я не могу оставить свой пост.

— Пошлите кого-нибудь.

— У меня здесь нет никого.

— Ради Бога!

— Э, черт возьми, сударыня, ночуйте в городе. Вот еще большая беда! О, если бы у меня под носом захлопнули двери казармы, я бы, поверьте, нашел себе приют.

— Гренадер, слушайте, — сказала решительным тоном старшая дама, — вы получите двадцать луидоров, если откроете.

— И десять лет тюрьмы; благодарю. Сорок восемь ливров в год — этого недостаточно.

— Я вас велю произвести в сержанты.

— Да, а тот, кто мне отдал этот приказ, велит меня расстрелять; спасибо.

— А кто дал вам его?

— Король.

— Король! — с ужасом повторили обе женщины. — Мы погибли!

Дама помоложе, казалось, была вне себя от отчаяния.

— Подожди, — сказала дама постарше, — но ведь есть еще другие двери?

— О мадам, раз закрыли эту, то закрыли и все другие.

— А если Лорана нет у этой двери, к которой он приставлен, то, как ты думаешь, где нам его найти?

— О, тут заранее все подстроено!

— Да, ты права. Андре, Андре, какую ужасную шутку сыграл с нами король! О!

И дама сделала особенное ударение на последних словах, произнесенных тоном угрозы и презрения.

Дверца, ведущая к бассейнам, была проделана в толще стены, и настолько глубоко, что над ней образовалось нечто вроде арки. По бокам ее находились каменные скамейки.

Дамы упали на одну из них, испытывая глубокое волнение, граничившее с отчаянием.

Под дверью виднелась полоса света, а за дверью слышались шаги швейцарца, который то поднимал, то опускал ружье.

По ту сторону этого слабого препятствия — дубовой двери — было спасение; по эту — позор, скандал, почти что смерть.

— О! Завтра, завтра… когда узнают… — пробормотала старшая из дам.

— Но вы скажете правду.

— Поверят ли ей?

— У вас есть доказательства. Мадам, солдат не будет на часах всю ночь, — продолжала молодая женщина, к которой, казалось, возвращалось самообладание по мере того, как ее спутница теряла его, — в час его сменят, и другой окажется, быть может, более уступчивым. Подождем.

— Да, но патруль пройдет после полуночи, и меня найдут за воротами, увидят, что я дожидаюсь пропуска, прячусь! Это позорно! Знаете, Андре, у меня кровь так и приливает к голове, я задыхаюсь…

— О, не отчаивайтесь, мадам; вы обыкновенно так мужественны, а я еще недавно совсем было упала духом… И вот мне приходится ободрять вас!

— Тут кроется заговор, Андре, и против нас. Этого никогда еще не случалось; дверь никогда не бывала заперта… Я умру от стыда, Андре, я не вынесу этого.

И она откинулась назад, казалось почти лишаясь чувств.

В эту минуту со стороны чистой белой версальской мостовой, по которой теперь ходит так мало людей, послышались шаги. И одновременно раздался чей-то веселый молодой голос — голос молодого человека, беззаботно напевавшего одну из тех манерных песенок, что составляли отличительную принадлежность времени, которое мы пытаемся описывать: