Олива́ собиралась бежать при помощи Жанны, когда Босир, извещенный анонимным письмом, Босир, жаждавший снова завладеть Николь, оказался прямо в ее объятиях и похитил ее у Калиостро, в то время как г-н Рето де Вилет напрасно ждал ее в конце улицы Золотого Короля.

Госпожа де Ламотт, убедившись, что ее провели, поставила на ноги всех своих доверенных людей, чтобы разыскать счастливых любовников, в поимке которых так сильно был заинтересован г-н де Крон.

Она, понятно, предпочитала сама охранять свою тайну, а не предоставлять другим ключ к ней; для успешного исхода подготавливаемого ею дела было необходимо, чтобы Николь оставалась недосягаемой.

Невозможно описать тревогу, которую она испытала, когда все посланные один за другим возвращались с известием о бесплодности розысков.

И в это время в своем тайном убежище она получала приказание за приказанием явиться к королеве и дать отчет о своем поведении в деле с ожерельем.

Под густой вуалью она ночью отправилась в Бар-сюр-Об, где у нее был маленький домик; приехав туда окольными путями и никем не узнанная, она могла не спеша обдумать свое положение в его настоящем свете.

Она, таким образом, выигрывала два-три дня, которые могла провести наедине с собой; она дала себе время, а вместе с ним силу, чтобы поддержать внутренними укреплениями здание своей клеветы.

Два дня одиночества были для этой непостижимой души днями борьбы, в исходе которой были укрощены тело и дух; теперь совесть — это опасное для виновных оружие — послушно умолкла; теперь кровь должна была привыкнуть проходить через сердце, не бросаясь в лицо и не выдавая тем стыд или растерянность.

Королева и король, отдавшие приказ отыскать Жанну, узнали о том, что она находится в Бар-сюр-Об, только тогда, когда она уже приготовилась к войне. Они послали за ней нарочного, который должен был привезти ее. В это время она узнала об аресте кардинала.

Другая на ее месте была бы сражена такой решительной атакой, но Жанне нечего было жалеть. Что значила свобода на тех весах, где ежедневно взвешиваются жизнь или смерть?

Узнав о заключении кардинала в тюрьму и об огласке, приданной делу Марией Антуанеттой, она хладнокровно принялась рассуждать:

«Королева сожгла свои корабли; обратной дороги для нее нет. Отказавшись войти в соглашение с кардиналом и заплатить ювелирам, она ставит на карту все. Это доказывает, что она не принимает меня в расчет и не подозревает, какими силами я располагаю».

Вот какие доспехи отковала себе Жанна в то время, как перед ней неожиданно предстал какой-то человек — не то полицейский, не то гонец — и объявил, что ему поручено доставить ее ко двору.

Гонец, имея такой приказ, собирался препроводить ее прямо к королю, но Жанна со знакомой нам ловкостью, сказала:

— Сударь, вы любите королеву, не правда ли?

— Можете ли вы в этом сомневаться, госпожа графиня?

— В таком случае, заклинаю вас вашей любовью и почтением к ней вести меня сначала к королеве.

Офицер хотел было представить ей свои возражения.

— Вы, наверное, лучше меня знаете, в чем дело, — перебила его графиня. — Поэтому вы поймите, что мне необходимо тайно поговорить с королевой.

Гонец, весь пропитанный духом клеветы, которым был насыщен последние месяцы воздух Версаля, подумал, что действительно окажет услугу королеве, если проведет к ней г-жу де Ламотт раньше, чем покажет ее королю.

Можно вообразить всю гордость и высокомерное торжество, которые выказала королева, когда оказалась в обществе этого демона: хотя она еще не узнала его вполне, но подозревала его пагубное влияние на ее дела.

Пусть читатель представит себе Марию Антуанетту, все еще неутешную вдову своей любви, погибшей от скандала; Марию Антуанетту, подавленную несправедливостью обвинения, которое она не могла опровергнуть; пусть читатель представит ее себе в ту минуту, когда она после стольких страданий собиралась наступить ногою на голову ужалившей ее змеи!

Глубокое презрение, плохо сдерживаемый гнев, ненависть женщины к женщине, сознание неизмеримого превосходства своего положения — вот каково было оружие противниц. Королева начала с того, что позвала двух своих дам в качестве свидетельниц; ее соперница вошла с опущенными глазами, со стиснутыми губами, с медленным и торжественным поклоном. Сердце, полное тайных замыслов, ум, полный планов, отчаяние как последняя движущая сила — таковы были ресурсы второго противника. Заметив придворных дам, г-жа де Ламотт сказала себе:

«Прекрасно! Этих двух свидетельниц сейчас попросят удалиться».

— А, вот и вы наконец, сударыня! — воскликнула королева. — Наконец-то вас нашли!

Жанна второй раз поклонилась.

— Вы, значит, прячетесь? — нетерпеливо спросила королева.

— Прячусь! Нет, ваше величество, — ответила Жанна кротким и едва слышным голосом: казалось, одно уже вызванное в ней величием королевского сана волнение умеряло обычную звучность ее голоса. — Я не пряталась. Если б я хотела сделать это, меня бы не нашли.

— Но все же вы убежали? Назовем это как вам угодно!

— То есть я покинула Париж, да, ваше величество.

— Без моего разрешения?

— Я боялась, что ваше величество не дадите мне маленького отпуска, который мне нужен был, чтобы устроить свои дела в Бар-сюр-Об; я жила там уже шесть дней, когда получила приказание явиться к вашему величеству… К тому же надо сознаться, я не считала себя настолько необходимой вашему величеству, чтобы быть обязанной предупреждать о недельной отлучке.

— Вы совершенно правы; отчего же вы боялись получить отказ? О каком отпуске вы должны у меня спрашивать? Какой отпуск я могу вам дать? Разве вы занимаете здесь какую-нибудь должность?

В этих последних словах было слишком много презрения. Жанна была задета за живое, но затаилась, как раненная стрелою дикая кошка, и смиренно сказала:

— Ваше величество, я не занимаю никакой должности при дворе, это правда, но вы почтили меня таким драгоценным доверием, что я в моей благодарности за него видела для себя более прочные узы, чем видят другие в долге.

Жанна долго искала подходящего слова и, найдя слово «доверие», особенно подчеркнула его.

Королева отвечала с еще большим презрением, чем в начале разговора:

— Мы сейчас разберемся с этим доверием. Видели вы короля?

— Нет, ваше величество.

— Вы его увидите.

Жанна поклонилась.

— Это будет для меня великой честью, — сказала она.

Королева старалась тем временем несколько успокоиться, чтобы с преимуществом для себя начать допрос.

Жанна воспользовалась этим перерывом и промолвила:

— Боже мой! Как ваше величество суровы ко мне! Я вся дрожу!

— Это еще не все, — резко сказала королева. — Вы знаете, что господин де Роган в Бастилии?

— Мне сказали это, ваше величество.

— Вы догадываетесь, за что?

Жанна пристально посмотрела на королеву и, повернувшись в сторону двух дам, присутствие которых, казалось, смущало ее, ответила:

— Я этого не знаю, ваше величество.

— Но знаете, что вы говорили мне об одном ожерелье, не правда ли?

— О бриллиантовом ожерелье; да, ваше величество.

— И что предложили мне от имени кардинала условия, чтобы облегчить уплату за это ожерелье?

— Совершенно верно, ваше величество.

— Приняла я эти условия или отказалась от них?

— Ваше величество отказались.

— А, — произнесла королева с довольным видом, к которому примешивалось некоторое удивление.

— Ваше величество даже дали двести тысяч ливров в счет уплаты, — добавила Жанна.

— Так… а что было потом?

— Потом ваше величество не смогли уплатить, потому что господин де Калонн отказал вам в деньгах, и отослали футляр с ожерельем ювелирам Бемеру и Боссанжу.

— Через кого я отослала его?

— Через меня.

— А что вы с ним сделали?

— Я, — медленно проговорила Жанна, чувствуя все значение произносимых ею слов, — я отдала бриллианты господину кардиналу.

— Господину кардиналу! — воскликнула королева. — Зачем же вы это сделали, вместо того чтобы отдать их ювелирам?