— Я слушаю, ваше величество.

— Эти деньги возбуждают во мне угрызения совести.

— Угрызения совести… — повторил он.

— Да. Они нужны мне для удовлетворения моей прихоти.

— Тем лучше, тем лучше… В таком случае, по крайней мере, половина этой суммы составит чистую прибыль для нашей промышленности, торговли и увеселений.

— Действительно, это правда, — прошептала королева, — и ваш способ утешать меня очарователен, сударь.

— Слава Богу, ваше величество; не будем никогда иметь иных угрызений совести, кроме ваших, и мы попадем прямо в рай.

— Дело в том, господин де Калонн, что с моей стороны было бы слишком жестоко заставлять бедный народ расплачиваться за мои прихоти.

— Оставим сомнения, ваше величество, — ответил министр со зловещей улыбкой и делая особенное ударение на каждом слове, — клянусь вам, что заплатит за них не бедный народ.

— Почему? — с удивлением спросила королева.

— Потому что у бедного народа уже ничего нет, — невозмутимо ответил министр, — а там, где ничего нет, сам король теряет свои права.

Он поклонился и вышел.

XXXIV

ВЕРНУВШИЕСЯ ИЛЛЮЗИИ. УТРАЧЕННАЯ ТАЙНА

Едва г-н де Калонн успел пройти по галерее, чтобы вернуться к себе, как ноготь чьей-то руки торопливо заскребся в дверь будуара королевы.

Появилась Жанна.

— Ваше величество, — сказала она, — он здесь.

— Кардинал? — спросила королева, несколько удивленная словом «он», так много означающим в устах женщины.

Она не успела договорить. Жанна уже ввела г-на де Рогана и удалилась, незаметно пожав руку своему покровителю, которому теперь сама покровительствовала.

Принц остался в трех шагах от королевы и почтительно поклонился ей по всем требованиям этикета.

Королева, видя эту полную такта сдержанность, была тронута; она протянула руку кардиналу, который все еще не поднимал на нее глаза.

— Сударь, — сказала она, — мне сообщили о вашем поступке, который зачеркивает многие ваши провинности.

— Позвольте мне, — произнес принц, весь дрожа от непритворного волнения, — позвольте мне уверить вас, что мои провинности, о которых говорит ваше величество, покажутся значительно меньше после нескольких слов объяснения между вами и мной.

— Я вам не запрещаю оправдываться, — с достоинством ответила королева, — но все, что вы скажете, набросило бы тень на мою любовь и уважение к моей стране и семье. Вы можете оправдываться, только нанеся мне оскорбление, господин кардинал. Но не будем дотрагиваться до этого еще не совсем погасшего огня: он может обжечь пальцы вам или мне. Видеть вас в новом свете, услужливым, почтительным, преданным…

— … до самой смерти, — вставил кардинал.

— В добрый час. Однако, — сказала Мария Антуанетта с улыбкой, — пока дело идет не о смерти, а только о разорении. Вы мне преданы до того, что способны разориться, господин кардинал? Это красиво, даже весьма красиво. К счастью, я все устроила. Вы и останетесь в живых, и не будете разорены, если только не разоритесь, как рассказывают, по собственной воле.

— Ваше величество…

— Это ваше дело. Но все же по-дружески — так как мы теперь добрые друзья, — я дам вам совет: будьте бережливы — это пастырская добродетель. Король будет больше любить вас бережливым, чем расточительным.

— Я сделаюсь скупым, чтобы угодить вашему величеству.

— Король, — сказала с деликатным намеком королева, — не любит также и скупых.

— Я буду таким, как угодно вашему величеству, — прервал королеву кардинал с почти нескрываемой страстью.

— Так я говорила вам, — резко оборвала его королева, — что вы не разоритесь из-за меня. Вы поручились за меня, я благодарна вам за это, но я имею возможность расплатиться сама. Поэтому не беспокойтесь больше об этом деле, которое начиная с первого взноса будет касаться только меня одной.

— Чтобы совершенно покончить с этим делом, ваше величество, — сказал кардинал с низким поклоном, — мне остается только вручить вашему величеству ожерелье.

И с этими словами он достал из кармана футляр и подал его королеве.

Она даже не взглянула на ожерелье, что как раз ясно говорило о страстном желании поскорее полюбоваться им, и, вся дрожа от радости, положила футляр на шифоньерку у себя под рукой.

Кардинал попытался обратиться к ней с несколькими любезными фразами, которые были приняты очень милостиво, и затем вернулся к тому, что сказала королева насчет их примирения.

Но так как она дала себе слово не смотреть на бриллианты в присутствии кардинала и вместе с тем горела желанием их увидеть, то слушала его уже рассеянно. Так же рассеянно она протянула ему руку, которую он с нескрываемым восторгом поцеловал. Затем он откланялся, опасаясь стеснить ее своим присутствием, и это ее крайне обрадовало. Обычный друг никогда не стесняет; тот, к кому равнодушны, стесняет еще меньше.

Так прошла эта встреча, от которой затянулись все сердечные раны кардинала. Он вышел от королевы воодушевленный, опьяненный надеждой и готовый засвидетельствовать г-же де Ламотт безграничную признательность за переговоры, которые она столь счастливо привела к благополучному окончанию.

Жанна ожидала кардинала в его карете, в ста шагах перед заставой; там она приняла пылкие заверения в дружбе.

— Ну, — сказала она после первого взрыва благодарности, — кем вы будете: Ришелье или Мазарини? Что посулила вам австрийская губа: удовлетворение вашего честолюбия или нежного чувства? Во что вы бросаетесь — в политику или любовную интригу?

— Не смейтесь, милая графиня, — сказал принц. — Я схожу с ума от счастья.

— Уже!

— Помогите мне, и через три недели министерство будет в моих руках.

— Проклятье! Через три? Как это долго! Срок первой уплаты через две недели.

— О! Удачи не приходят поодиночке. У королевы есть деньги, она заплатит сама. У меня останется только заслуга моего намерения. Это слишком мало, графиня, клянусь честью, слишком мало. Бог мне свидетель, что я охотно бы заплатил за это примирение пятьсот тысяч ливров!

— Будьте спокойны, — прервала его с улыбкой графиня, — у вас будет и эта заслуга помимо прочих. Вы очень хотели бы этого?

— Сознаюсь, что предпочел бы заплатить; королева, став моей должницей…

— Монсеньер, я предчувствую, что вы насладитесь этим удовольствием. Вы готовы к уплате?

— Я велел продать мои последние земли и заложил мои доходы и бенефиции на будущий год.

— Значит, у вас есть пятьсот тысяч ливров?

— Да; но после этого взноса я уже не буду знать, что делать.

— После этого взноса, — воскликнула Жанна, — мы можем быть спокойны целых три месяца! А за это время столько событий может произойти, великий Боже!

— Правда, но король велел передать мне, чтобы я больше не делал долгов.

— За два месяца пребывания во главе министерства вы внесете порядок в ваши дела.

— О, графиня…

— Не возмущайтесь. Если вы этого не сделаете, то вместо вас это сделают ваши кузены.

— Вы всегда правы. Куда вы едете?

— Обратно к королеве, чтобы узнать, какое впечатление вы произвели на нее.

— Прекрасно. Я возвращаюсь в Париж.

— Зачем? Вы могли бы продолжить игру сегодня вечером. Это было бы прекрасной тактикой; не покидайте поле сражения.

— К несчастью, у меня назначено свидание; я узнал о нем сегодня утром, перед тем как выехать из дому.

— Свидание?

— И довольно серьезное, если судить по содержанию переданной мне записки. Прочтите…

— Мужской почерк! — сказала графиня. И прочла:

— Анонимная записка… Какой-нибудь попрошайка.

— Нет, графиня, никто не отважится так легкомысленно на опасность быть избитым моей прислугой за сыгранную со мной шутку.

— Вы думаете?

— Не знаю почему, но мне кажется, что я знаю этот почерк.