XXI

ИЛЛЮЗИИ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Если бы посольский швейцар побежал за Босиром, как ему приказывал дон Мануэл, то, надо сознаться, ему предстояла бы нелегкая работа.

Босир, выбравшись из вертепа, сразу пустился галопом по улице Кокийер и из нее по улице Сент-Оноре.

Опасаясь погони, он запутывал следы, бежал галсами по улицам, которые без всякого порядка и смысла опоясывают парижский Хлебный рынок. По прошествии нескольких минут он мог быть почти уверен, что никому не удалось проследить за ним, как и в том, что его силы истощены и что большего расстояния не пробежала бы и хорошая лошадь для охоты.

На улице Виарм, огибавшей рынок, Босир сел на мешок зерна и сделал вид, что с величайшим интересом разглядывает колонну Медичи, которую Башомон купил, чтобы спасти от молотка разрушителей, и подарил ратуше.

Но на самом деле г-н де Босир не смотрел ни на колонну г-на Филибера Делорма, ни на солнечные часы, которыми украсил ее г-н Пенгре. Он с трудом извлекал из глубины легких, точно из ослабевших кузнечных мехов, резкое и хриплое дыхание.

В течение нескольких мгновений ему не удавалось набрать воздуха, который надо было вытолкнуть из гортани, чтобы справиться с удушьем.

Когда ему это удалось, он так глубоко вздохнул, что его

непременно бы услышали обитатели улицы Виарм, не будь они так поглощены продажей и взвешиванием зерна.

«О, — подумал Босир, — наконец-то моя мечта осуществилась и я богат!»

Он снова вздохнул.

«Теперь я могу стать вполне почтенным человеком; мне уже кажется, что я толстею».

И в самом деле, он если и не растолстел, то напыжился.

«Я сделаю из Олива́, — продолжал он свой мысленный монолог, — такую же почтенную женщину, как я сам. Она красива, вкусы ее бесхитростны».

(Бедный Босир!)

«Ей не будет ненавистна уединенная жизнь в провинции, на красивой ферме, которую мы будем называть нашей землей, вблизи маленького городка, где легко можем сойти за важных господ.

Николь добра, у нее только два недостатка: леность и тщеславие».

(Только два недостатка! Бедный Босир! Два смертных греха!)

«И удовлетворив эти две ее слабости, я, Босир, человек сомнительной репутации, сделаю из нее идеальную жену для себя».

Он не стал продолжать; дыхание его успокоилось.

Он отер лоб, убедился, что сто тысяч ливров по-прежнему у него в кармане, и, отдохнув больше телом, чем духом, вновь принялся раздумывать.

На улице Виарм его не станут искать, но вообще искать будут. Господа из посольства не такие люди, чтобы с легким сердцем отнестись к потере своей доли в добыче.

Они разобьются на несколько шаек и прежде всего обследуют дом похитителя.

Тут главная загвоздка. В этом доме жила Олива́. Ей расскажут обо всем, может быть, дурно обойдутся с нею. Как знать? Они способны довести свою жестокость до того, чтобы захватить ее в качестве заложницы.

Почему бы этим негодяям не знать, что мадемуазель Олива́ — возлюбленная Босира, а зная это, не спекулировать на его страсти?

Босир едва не сошел с ума, оказавшись на краю этих двух смертельных опасностей.

Но любовь одержала над ним верх.

Он не мог допустить, чтобы кто-нибудь прикоснулся к предмету его страсти, и как стрела пустился к дому на улице Дофины.

Впрочем, Босир безгранично доверял быстроте своего бега: его враги, как бы они ни были проворны, не могли опередить его.

К тому же он вскочил в фиакр и, показав кучеру экю в шесть ливров, сказал:

— К Новому мосту.

Лошади не бежали, а летели.

Уже вечерело.

Босир велел подвезти себя на площадку моста, за статуей Генриха IV. В те времена туда подъезжали в экипажах. Это было место свиданий — достаточно банальное, но обычное.

Осторожно высунув голову из-за занавески, он стал всматриваться в улицу Дофины.

Босир до известной степени приноровился к полицейским: он потратил десять лет, учась их распознавать, чтобы в нужное время и в нужном месте ускользать от них.

На спуске с моста, около улицы Дофины, он увидел двух людей, стоявших на некотором расстоянии друг от друга и вытягивающих шеи по направлению к этой улице, точно приглядываясь к чему-то.

Это были сыщики. Увидеть их на Новом мосту не было редкостью; пословица того времени гласила: «Кто хочет в любую минуту увидеть прелата, женщину легкого поведения и белую лошадь, тому стоит только пройти по Новому мосту».

А белые лошади, священнические сутаны и женщины легкого поведения всегда были предметом особого внимания со стороны господ полицейских.

Босир был смущен и раздосадован; он весь сгорбился и, хромая на обе ноги, чтобы изменить свою походку, пробрался через толпу на улицу Дофины.

На ней не было заметно ничего тревожного. Он уже видел издали дом, в окнах которого так часто показывалась его звезда, красавица Олива́.

Окна были закрыты: без сомнения, она отдыхала на софе, читала какую-нибудь глупую книгу или грызла какое-нибудь лакомство.

Вдруг Босиру почудилось, что в проходе, прямо перед домом, мелькнул стеганый камзол полицейского стражника.

Мало того, другой солдат показался в окне его маленькой гостиной.

У Босира выступил пот на лбу — холодный пот, вредный для здоровья. Но отступать было поздно: надо было пойти к дому.

Босир собрался с духом и, проходя мимо, посмотрел на дом.

Какая картина представилась ему!

Весь проход был забит солдатами парижской полицейской стражи, и среди них находился сам комиссар из Шатле, весь в черном.

Эти люди, как сразу заметил Босир, имели смущенный, растерянный и разочарованный вид. Не у всех есть привычка читать на лицах полицейских; но когда такая привычка есть, как она была у Босира, то одного взгляда достаточно, чтобы догадаться, что у этих господ дело сорвалось.

Босир сказал себе, что г-н де Крон, несомненно предупрежденный — неважно как и кем, — хотел захватить Босира, а нашел одну Олива́. Inde irae[9].

Конечно, они были разочарованы. При обычных обстоятельствах, не имея в кармане ста тысяч ливров, Босир бросился бы в середину альгвасилов и крикнул, как Нис: «Вот я! Вот я, тот, кто сделал все это!»

Но мысль, что эти люди получат его сто тысяч ливров и всю свою жизнь будут потешаться над ним, мысль, что смелая и ловкая проделка его, Босира, послужит на пользу одним только агентам начальника полиции, — эта мысль восторжествовала над всеми его, скажем так, сомнениями и заглушила огорчения любовника.

«Логика такова, — сказал он себе: — я дам схватить себя… Дам захватить сто тысяч ливров. И не помогу Олива́… Я буду разорен… Докажу ей, что люблю ее как безумный… И заслужу, чтобы она сказала мне: «Вы дурак; надо было меньше меня любить и спасти меня». Решительно, надо дать тягу и припрятать в безопасное место деньги, источник всего: свободы, счастья и философии».

С этими словами Босир прижал банковские билеты к сердцу и пустился бежать к Люксембургскому саду: он за этот час руководствовался только своим инстинктом, и так как ему сто раз приходилось ходить за Олива́ в этот сад, то ноги и понесли его туда.

Но для человека, столь упорного в логике, это было не очень разумно.

Действительно, полицейские, которым известны привычки воров, как Босиру были известны привычки полицейских, естественно должны были пойти на розыски Босира в Люксембургский сад.

Но Небо или дьявол решили, чтобы г-ну де Крону не удалось поймать Босира на этот раз.

Едва возлюбленный Николь завернул за угол улицы Сен-Жермен-де-Пре, как чуть не попал под великолепную карету, мчавшуюся к улице Дофины.

Босир едва успел благодаря проворству парижанина, недоступному остальным европейцам, избежать удара дышлом. Правда, ему не удалось избегнуть ругательств кучера и удара кнутом; но обладатель ста тысяч ливров не останавливался из-за пустяков вроде подобного дела чести, особенно когда за ним по пятам гонятся компаньоны с улицы Железной Кружки и полицейская стража города Парижа.