— Вот именно! Они все любят Луиша! И не вынесут потери еще одного пилота! — На глаза наворачиваются слезы, но я быстро их смаргиваю.

После нашего последнего разговора я проверяла в Интернете, муссировал ли кто-то еще из гоночной среды слухи о намерениях Саймона насчет Луиша, и в ходе поисков наткнулась на коллективную фотографию пилотов перед гонкой в Германии. Они обнимали друг друга за плечи во время минуты молчания в память об Уилле. Некоторые из них — Кит Брайсон, Нильс Брёден, Антонио Аранда — выглядели так, будто сейчас расплачутся, но Луиш единственный стоял с понурой головой, не в силах смотреть в камеру.

Не знаю, как он вообще может садиться в болид… Вот что самое сложное в этом, да и в любом другом спорте: продолжать им заниматься после гибели товарища.

— Ты ему передала то, о чем я просила? — спрашиваю я у Холли.

— Кому? Луишу?

— Ну да.

— А что ты просила? — виновато уточняет она.

— Значит, не передала.

— Прости, забыла.

— Ладно, проехали. Но, пожалуйста, передай ему от меня привет и наилучшие пожелания.

— Конечно, передам, — с теплотой в голосе обещает она.

Несколько дней спустя я снова ей звоню.

— Ну что, говорила с Луишем?

— О твоих наилучших пожеланиях?

— Ага, — улыбаюсь я.

— Нет, еще не было случая.

О.

— Он не показывается в штаб-квартире команды, — объясняет Холли. — Почему бы тебе ему не позвонить?

— О нет, это исключено, — отметаю я.

— Почему нет?

— Нет. Просто не могу.

— Что ж, я ему передам, что ты о нем думаешь.

— Значит, он все еще в команде?

— Да. Пока что да, — зловеще произносит Холли.

— Следующая гонка в Бельгии?

— Ага. Через неделю. — Пауза. — Ты не думала вернуться?

— Нет.

— Я очень скучаю, — снова говорит она.

— Я тоже.

— Фредерик позавчера о тебе спрашивал. Сказал, что место тебя ждет, если ты пожелаешь к нам присоединиться. Саймон его поддержал.

— Правда? Вместо меня никого не наняли?

— Нам помогает персонал из лондонской службы Фредерика и Ингрид, но на постоянную должность никого не взяли. После твоего отъезда я опекаю Саймона и пилотов, но с радостью уступлю тебе эту почетную обязанность.

— Это вряд ли.

— Почему?

— Нет желания тесно работать с пилотами, если… — обрываю я фразу. Не хочу озвучивать: «Если среди них нет Уилла».

— Понимаю, — шепчет Холли и в отчаянии добавляет: — Пожалуйста, Дейзи, возвращайся.

На секунду закрываю глаза, держа у уха телефон и вслушиваясь в голос подруги. Я так по ней соскучилась! Здесь все совсем по-другому. Я и раньше никогда не была счастлива в Нью-Йорке, а теперь, познав настоящее счастье, чувствую себя так, будто больше никогда не буду счастливой. Имеет ли это смысл или нет, но таковы единственно возможные слова, подходящие для описания моего нынешнего состояния.

— Думаю, прошло еще мало времени, — говорю я. На этот раз разум взял верх над чувствами.

— Точно? — проверяет она.

— Да.

               * * * * *

Вечером отец присоединяется к нам за ужином — с самого моего приезда такое редко случалось. На самом деле в основном я ем не дома или вообще не ем, потому что сидеть с мамой за столом и молчать невыносимо. Отец вновь заводит речь о работе в фирме Мартина.

— Он предлагает тебе выйти девятого сентября, — сообщает отец. Через неделю с небольшим.

— Я уже говорила, мне это неинтересно, — угрюмо отвечаю я.

Он приподнимает бровь и сверлит меня взглядом. Отвожу глаза. Никогда не могла долго играть с ним в гляделки.

— Просто из любопытства, что ты намереваешься делать дальше? Ты ведь не можешь постоянно прятаться в комнате.

— Если не хочешь меня здесь видеть, я уеду.

Некоторое время он молчит, но когда вновь открывает рот, слова звучат язвительно.

— И куда же ты уедешь?

— Не знаю! В Англию. В Италию.

— Италию? — смеется отец. — Италию?

— Да! Поживу у бабушки! — Тут же ухватываюсь за эту идею.

— Ха! В ее лачуге? Ты там и дня не выдержишь.

— Откуда тебе знать, что я выдержу, а что нет? — огрызаюсь я. — Могу тебе сказать, что последние несколько лет я не слишком-то шикарно жила.

— Ну конечно, — кривится он.

— Это правда! И я очень хочу пожить у бабушки! Ты вообще бывал у нее дома? Там чудесно!

— Чудесно? Не смеши. Это убогая хибара. Один бог знает, почему она там живет. Да и вообще до сих пор жива, если уж на то пошло.

— Стеллан!

Я резко разворачиваюсь и вижу мамино потрясенное лицо. Она редко ему перечит. Ножки стула с визгом едут по паркету, и я вновь переключаюсь на отца.

— С меня довольно. — Он швыряет салфетку на тарелку, и я смотрю, как белое полотно пропитывается соусом. — Ты! — указывает он на меня. — Девятого сентября ты выйдешь на работу к Мартину, а иначе ни цента от меня не получишь! Никогда! — И покидает столовую.

Сижу, крепко сжимая кулаки. Сердце колотится. Только отец может меня до такого довести. Ненавижу его. Ненавижу.

Встаю, скребя стулом по полу.

— Дейзи, сядь, — приказывает мама. Никогда не слышала, чтобы она говорила так твердо, и поэтому застываю на месте.

— Я пойду в комнату, — неуверенно отвечаю я.

— Доедай свой ужин. — Мама берет нож и вилку.

Но меня внезапно охватывает ярость, и вряд ли мама способна сказать или сделать что-то, способное меня тут удержать.

— Нет! — кричу я и выбегаю из столовой.

Я не пойду работать к Мартину! Можно вернуться в Англию и пожить у Холли… Эта идея кажется все более привлекательной. Или же остановиться у бабушки. Составить ей компанию. Как он посмел назвать ее дом хибарой? И почему она живет в таком ветхом доме, когда у ее зятя столько денег?

Останавливаюсь, разворачиваюсь и возвращаюсь в столовую. Мама как раз встает из-за стола.

— Почему, черт возьми, бабушка живет в горах в этом доме? — требую я ответа. — Когда идет дождь, там протекают крыша и стены, но у нее нет денег на ремонт! Это отвратительно! Ты же ее дочь! Как ты могла?

Мама спокойно смотрит на меня и садится.

— Отвечай! — настаиваю я.

Она отвечает по-итальянски. Удивительно — она никогда не разговаривала со мной на этом языке, но на этот раз начала, и приходится сосредоточиться, чтобы не дать непривычному языку общения сбить меня с толку.

— Она не согласна брать у меня деньги, — объясняет мама.

Секунду молчу и возражаю, тоже по-итальянски:

— У меня она их тоже не берет, но ты ведь ее дочь! Она должна знать, что ты купаешься в деньгах!

— Но ведь они не мои, Дейзи.

— Как же, не твои. Ну, то есть, да, это он ходит на работу, но ты ведь обеспечиваешь ему тыл. Ты тоже их заработала!

— Да, но мама так не считает.

— Даже если так, какая разница? Почему она не позволяет тебе помочь? Или это папа не разрешает тебе ей помогать? — закипаю я. — Это он, да?

Я злая до чертиков, но мама помогает мне остыть.

— Не в этом дело, — спокойно говорит она, поднимая руку. — Твоя бабушка не хочет иметь никакого отношения к твоему отцу — моему мужу. Она лучше будет жить в нищете, чем примет его помощь.

— Но это безумие. Еще пара лет — и стены обрушатся, погребя ее под собой!

Мама испуганно смотрит на меня.

— Не знала, что все настолько плохо.

— А стоило бы! Почему ты не знаешь? Почему, черт возьми, ты не съездишь ее проведать? — И почему раньше эти вопросы не приходили мне в голову. — Ты вообще летала на похороны дедушки?

— Конечно, летала! — рявкает она.

— Правда? Когда? Что-то я не помню.

— Ты была с друзьями в Хэмптонсе.

— Но я не знала, что ты полетела! Почему ты не позвала меня с собой? Ты ведь знала, что я не откажу!

— Да, я…

— Что? Почему?

У нее бегают глаза, и она с трудом подбирает слова.

— Мне… нужно было поехать туда… одной.

— Но почему? Не понимаю!

— О Дейзи… — вздыхает мама.

В замешательстве смотрю на нее.

— Расскажи!