Изменить стиль страницы

А Толька вовсе не хотел оскорбить Миньку. Он с радостью принял ребячье предложение. Ему давно хотелось поиграть, да не подвертывался случай: Минька никогда не выпускал гармонь. Даже и тогда, когда отдыхал. Толька и воспользовался обстановкой. А не получится, так хоть кнопки подавит.

— Играй, не гляди на него, — сказал Санко. — Вишь, как шустрит под родимую.

Толька, не соображая, дергал меха. Басы перебивали голоса. Гармонь ревела, как затравленный зверь.

— Хватит изгаляться! — крикнул Минька.

— Ты думал, тебя с объятьями встретят? Проходи, мол, дорогой, садись за стол… Держи рот шире! Мы тебе тоже не покоримся.

— Я не заставляю.

— Зато вынуждаешь. Мы долго терпели. Теперь ты потерпи.

— Спасибо.

— Не на чем.

— Мыть не буду.

— Тогда выполнишь другое условие, — сказал Симаков.

— Какое?

— Вон Тольку играть научишь. Себе замену подготовишь.

— У него же руки не по циркулю.

Не зря лисьянцы предлагали выучить парня. Он безотказный. Не будет задаваться, как Минька. Его подучить надо. Показать, что к чему, а остальное сам сообразит. Способный малый — музыку на лету схватывает.

— Договорились, или опять увильнешь?

— На гармони играть — не корову доить. Талант нужен.

— Кто тебя научил играть?

— Самоучкой дошел.

— Сам допетрил?!

— Сам.

— Хватит травить. Говори, будешь или нет?

Минька согласился. Куда денешься? Привяжутся — ни за что не откажешь. Не согласишься, другое наказание могут придумать. С них сбудется.

Начали заниматься.

— Ты не гляди на клавиши, — говорил учитель. — Слушай музыку. — Он проиграл «Катюшу». — Теперь сам попробуй.

Ученик полыхнул от радости.

— Не спеши, запоминай мелодию.

— Усвоил?

— Ага.

— Спой. Толька спел.

— Ну и музыкант! Тебе же медведь уши оттоптал.

— Ты не ври, — заступились ребята за Тольку.

— Может, цифры подпишем на клавиши.

— Давай! — Толька аж подпрыгнул.

— Это чепуха!

— Не сразу же Москва строилась. — Санко больше всех переживал за Тольку. — Пусть с техникой освоится.

— Музыку надо чувствовать, а пальцы сами найдут клавиши, — твердил Минька.

Ребята донимали Миньку, и он разметил цифры на клавишах.

— Во! Совсем другой коленкор!

— Сейчас пляску научи, — попросили ребята.

— Всему свое время, — отмахнулся Минька. — Пусть это вызубрит.

— Боишься авторитет потерять?

— Идите вы к лешему, — выкрикнул со злостью парень и захромал к выходу.

— У лешего своих до лешева. Ты лучше не забывай — следующие вечерки в марте! — кричали парни вслед.

— У кого?

— У Петьки Желницких.

— Ладно.

Петькин дом стоял у конного двора второй бригады, на краю села, в полкилометре от кладбища. Дом у Желницких большой — из четырех комнат. Но ютились жильцы в кухне. Остальные комнаты не отапливались: дров на зиму не хватало. В марте топливо исходило на нет. Поэтому к лету комнаты открывали, а к зиме — заколачивали. От постоянной сырости дом гнил и рушился. От кухни прихожая отошла почти на четверть, горница от прихожей — на ширину ладони, а между спальней и чуланкой такая образовалась дыра, хоть шапку кидай — проскочит. В сенках осталось всего пять половиц — остальные ушли на дрова. В горнице, которую открыл для вечерок Петька, висел мохнатый куржак. Отопить ее — не один воз дров понадобится.

Петька ждал гостей и торопился отогреть комнату. Он собрал все дрова и наколол большую кучу. Для растопки исколол половицу. Водопелые поленья с подтопкой быстро взялись. Печка гудела, гремела, как оторванные листы железа на крыше. От нее жгло лицо. А у окон и дверей не пахло жилым: дышалось. Мартовские ветродуи-сквозняки выхватывали тепло. Лучше бы еще одну зиму прозимовать, чем прожить один март. Одолели ветры. Уж и правда март не одному быку рога завернет.

В двери постучали.

— Кусок дома?

— Чо спрашивать? Заходи. — Петька узнал своего дружка Кольку Ковшика. Следом ввалились все приглашенные. В момент выстудили горницу.

— Подбрасывай ишо дровишек! — кричали ребята.

— Нет дров.

— За мной! — скомандовал Ковшик.

Через полчаса они уже шумно разговаривали.

— Едреный крест попал, — смеялся Мишка Шуплецов. — Шатал да шатал, едва выворотил. Хорошо, что неглубоко.

— Наверное, его Еремей держал, — подхватил Кольша.

— У меня гнилой — от пинка вывалился, — ввернул Олешка.

— Над вторым тоже пришлось покряхтеть.

— Всех мертвецов перепужали. Поди, места сейчас не найдут.

Ребята на выдумку тароваты. Кто чего подливал в общий разговор. Даже за мертвецов говорили:

— Чо случилось, Тит Егорович?

— Сын последний крест уволок.

— Ай-я-я… Нехристь поганый.

— Так уж не от добра же… Поди, лес на земле изредел? Вот и добрались до наших крестов.

— Ой-е-е, и в земле не дадут спокойно полежать.

Ребята рады и не рады. Больно уж горькая получилась сцена. Когда печка раскалилась докрасна и задрожала, вовсе притихли. Лишь Колька Ковшик нарушил тишину:

— Святой дух выходит.

Гробовая тишина охватила горницу, скорбью и глубокой печалью овеяло лица. Казалось, каждый из парней в эту минуту давал себе отчет: «Простите нас, дорогие. Не вечно же будем так жить, что даже и дров нет. Потерпите. Вот разживемся, поставим мы вам памятники не деревянные, нет, а железные, со звездами. Могилки оградками обнесем, цветов, деревьев насадим, ухаживать будем».

Заиграл Минька, песня звучала тяжелая, сиротливая:

Как умру, похоронят,
и никто не придет.
Только раннею весною
соловей пропоет.
Пропоет и просвищет.
И опять улетит.
Моя бедная могилка
одиноко стоит.

— Прочь рыданья! — выскочила на круг Онька Жукова. — Давай нашенскую.

Гармонист в момент перестроился. Сегодня о нем нечего сказать. Играет наудаль, без передышки. Не было у девок сомнения, что убежит. По настрою видно: играет с охотой, не озирается. Плясуньи нарадоваться не могут, с круга не сходят. Надо виртуозом быть, терпелому, чтобы натиск сдержать. Минька не сдавался, не играл уже, а действительно шпарил. Со стороны даже жалко его. Девкам же что до этого! Может, в этом сезоне последние вечерки. Надо повеселиться. Потом некогда будет: посевная, сенокос, уборочная — работы по горло.

— Нас не переиграть, — смеются они.

— Не на того напали, — свысока отозвался игрок.

— Ой, не хвались, не таких сбарывали!

Где-то за стенкой зазвенела посуда, а пол просел на гнилых матках. Однорядка в накале, ненароком меха порвутся. Девкам того и надо. Только юбки шебаршат, пол говорит, прогибается. Хозяина аж захватило. В такой перепляске горница рухнет. Но и не остановишь теперь. Э-э, пусть пляшут, отводят душу! Петька, тряхнув кудрями, топнул и завернул частушку:

Вы потише, господа!
Пол не проломите-ко.
У нас под полом вода.
Вы не утоните-ко.

Его поддержали ребята. Кренделями, коленьями завертелись. Не уступают девчатам. Тех даже завидки взяли. Переплясать, перепеть решили. Где там! Хлопцы тоже не промах. Друг перед дружкой вытаптывают, уменье свое показывают. Санко Симаков Оньку старается укусить за живое:

Ты пляши, ты пляши,
Ты пляши, легавая.
У тебя косые ноги,
Левая и правая.

Та ответ дает:

Не смеяться вами-то,
Вами-то над нами-то.
Поглядите на себя:
Хороши ли сами-то?