Южка едва говорила. Глаза ее были заплаканы. Мы уложили больную; я дал ей таблетку жаропонижающего, разрешил Вале посидеть рядом и почитать книгу, а сам отправился в свою палатку подремать-благо наступил тихий час.

За полдником Владимир Викторович спросил меня, чем больна Южка.

Чем больна? Каждый врач великолепно знает, что многие болезни начинаются с головных болей и высокой температуры. Я пожал плечами, пробормотал что-то насчет возможного гриппа или КВДП, то есть «катара верхних дыхательных путей», потом вспомнил сегодняшнюю сцену с Марьей Петровной и сослался также на нервное расстройство.

После ужина я подошел к Южке и спросил, как она себя чувствует. Она только простонала и закатила глаза.

Я поставил ей градусник и пошел смотреть, как Наташа Толстенкова перевязывает одному мальчику ногу. Истекли положенные десять минут, и я снова направился к Южке. Подошел к палатке очень тихо, осторожно откинул полотнище… То, что я увидел, было невероятно!

Южка, которая только что едва говорила, сейчас сидела на кровати, стиснув от напряжения зубы, и изо всей силы терла между ладонями градусник.

Я выхватил градусник из ее рук — температура подскочила до 42 градусов. Тронул Южкин лоб — он был совсем холодный.

Первым моим порывом было схватить негодную девчонку за руку или за косу, неистово закричать «вон отсюда!» и вышвырнуть из палатки. Но — стоп! А четвертый закон? Чтобы сдержать свои чувства, я выскочил из палатки.

— Доктор, милый, пожалейте меня, я такая несчастная! — услышал я за спиной приглушенные рыдания.

Помнится, еще в раннем детстве мы, сорванцы-мальчишки, перед классными работами по алгебре вот эдаким способом иной раз нагоняли температуру; и тогда испуганные мамы укладывали нас в постель, но чтобы девочка, да еще председатель совета дружины, да еще начальник штаба, оказалась сорванцом из сорванцов…

«Почему Южка так дико поступила?» — спрашивал я самого себя, сидя на лавочке перед амбулаторией.

Сердце мое тяжело стучало. Как врач я был глубоко возмущен. Как писатель, собирающий материалы для новой повести, я должен был дознаться, — для чего понадобилась вся эта ловко разыгранная комедия. И я решил вернуться в палатку к Южке.

Ее черные, смоченные слезами пряди волос слиплись на лбу, черные глаза глядели на меня с мольбой. Прерывающимся от рыданий голосом Южка начала говорить, говорила долго и убежденно, а я терпеливо слушал.

Марья Петровна ее обидела и тяжко оскорбила, выругав при всех. Разве это плохо — притащить в ведре такую маленькую, такую хорошенькую собачку? Собачку они нашли у дороги на опушке леса, голодную, дрожащую; кто-то ее подбросил; если бы они не подобрали ее, собачка наверняка бы погибла. Она была такая слабенькая и жалкая, бежать за всеми не могла, пришлось ее посадить в ведро и нести. А Алевтине Алексеевне нельзя было об этом сказать.

Она-то ведь шла далеко впереди. направляющей. Южка двигалась замыкающей. Эка беда! Она попросит Валю, та вымоет ведро, даже с содой прокипятит, и, пожалуйста, опять суп варите.

Южка остановилась, но тут же вновь зарыдала. Она вспомнила, что Марья Петровна обещала пожаловаться бабушке, и, кажется, это было самое обидное.

Марья Петровна нарушила четвертый закон! Если бы с глазу на глаз — еще ничего, а то весь городок слышал, как она ее срамила, а Эдик — такой вредный-смеялся. Как Южка теперь будет председательствовать на штабе? Как принимать рапорт на линейке?

И закончила она такой красноречивой просьбой:

— Доктор, милый, прошу вас, не выгоняйте меня. Я только три денечка у вас полежу! Все будут думать, что я сильно заболела, будут беспокоиться обо мне, а потом очень обрадуются, когда я выздоровею, и забудут всю эту историю. Только никому, никому не говорите, что я симулирую!

Я не знал, что делать. Я всегда считал себя честным врачом. Но этот рассказ тронул меня. Мне было искренне жаль обиженную девочку.

В эту минуту послышались торопливые шаги. Я сразу узнал их, выскочил из палатки, загородил вход…

Передо мной стояла Наташа Толстенкова, «главный врач» городка. Она была одета в свой обычный чересчур длинный белый халат и доверчивыми круглыми глазами глядела на меня снизу вверх.

— Южка заболела? А это серьезно? А какая у нее температура?

Ну, что я отвечу Наташе? Неужели я ее обману? Я уже успел оценить Наташину добросовестность, ее неистощимую энергию и просто искренне ее полюбил.

Каждое утро «главный врач» приходила к столику, вкопанному напротив палатки-амбулатории, надевала свой белый халат, мыла руки. Возле нее выстраивалась очередь. Проворно двигая короткими розовыми пальчиками, нахмуренная, непередаваемо важная, она решительно приступала к своим врачебным обязанностям.

Ее помощница — очерёдная дежурная «медсестра»- ей «ассистировала», как выражалась Наташа, то есть подавала ножницы, бинты, вату. Изредка, во время передышки, Наташа выпрямлялась, торопливо заправляла под косынку выбившуюся светлую прядь и вновь наклонялась над «раненым».

Любимым Наташиным лекарством была бриллиантовая зелень, в просторечии называемая «зеленкой». Всевозможные царапины, потертости, болячки «главный врач» неизменно закрашивала в зеленый цвет. Если у кого-нибудь на щеке или на лбу вскакивал прыщик от укуса комара, она уверенно сажала на физиономию пострадавшего зеленую кляксу.

Какое же неслыханное количество ног она вылечила, именно ног, а не рук! Частые туристские походы, беготня по городку босиком, работа на кухне и в поле, заготовка дров, игра в футбол и в другие подвижные игры, наконец, вся деятельная, беспокойная и веселая жизнь — вот почему каждый, да, буквально каждый житель полотняного городка хоть один разочек да ставил свою израненную или ушибленную ногу перед Наташей, и та, деловито вздыхая, принималась за перевязку.

Я часто думал: пройдет несколько лет, и из толстушки Наташи вырастет прекрасный и хладнокровный хирург, который справится с любой самой сложнейшей операцией. И если случится мне заболеть я с полным спокойствием и доверием лягу на хирургический стол под ее скальпель…

И вот эту самую Наташу мне сейчас придется обмануть… Как я ей объясню? Ведь я ей всегда говорил, что врач должен быть безупречно честен…

— Так чем же больна Южка? — переспросила меня «главный врач».

Я медлил с ответом. Я знал, что еще в Москве Наташа мечтала ухаживать за страдальцами, дежурить по ночам у их изголовья, отирать пот со лба, подносить лекарства. К большому разочарованию Наташи и «медсестер», ее помощниц, таких трудных больных у нас в городке еще не появлялось. И, наконец, «заболела» Южка! Наташа сейчас готова была своротить гору.

— Так чем же она больна? — в третий раз терпеливо спросила меня Наташа.

Ну, как мне поступить? Прогнать Южку? Нет, это невозможно! А что я сейчас отвечу Наташе?

В этот момент подбежала Валя Гаврилова. И опять ее серые глаза смотрели на меня открыто и правдиво…

— Доктор, вас Южка зовет. Она целую мисочку слез наплакала.

И тогда я решил: будь что будет — оставлю Южку в лазарете. Я повернулся к Наташе и деланно-ледяным тоном сказал ей, что Валя Южкина подруга и добросовестнее сиделки нам не найти. Валя будет ухаживать за больной, а градусник буду ставить я сам.

— Да ведь Валька не медсестра, — дрожащим голосом пролепетала Наташа. Глаза ее наполнились слезами, круглые румяные щечки вспыхнули.

— Наташа, не спорь, — достаточно твердо ответил я и повернулся к ней спиной.

До этого часа Наташа рассматривала меня как своего помощника, «медсестру». И вдруг я вздумал не допустить ее к заболевшей Южке — ее, «главного врача» городка. Конечно, таким необъяснимым поступком я жестоко обидел ее. Но другого выхода у меня не было.

Наташа мне ничего не ответила, низко-низко наклонила голову и ушла. Издали я видел, как вздрагивали ее плечи. Я направился к Южке.

Мнимая больная лежала с полотенцем на голове. Узнав, что она остается в лазарете, Южка с благодарностью прошептала: