В нашем городке никогда ничто не отменялось. Так, однажды туристский отряд отправился в самую грозу, потому что именно на этот день и на этот час был назначен поход.

Сегодня после полдника должен был состояться матч по волейболу между командой обоих соединенных отрядов старших и сборной командой остальных отрядов. Победителям будет вручена награда — каждый получит по соленой вобле. Об отмене этой ответственной встречи не могло быть и речи. Мундштук пойдем искать после матча.

Вокруг волейбольной площадки собрались все, кроме часового.

Ребята десятого и одиннадцатого отрядов, не участвовавшие в игре, уселись тесной кучкой отдельно, остальные зрители окружили площадку со всех сторон.

«Мы набьем!» — «Нет, мы набьем!» — младшие и старшие хорохорились друг перед другом. Игра началась.

Старшие были заметно выше и рослее. Но они, верно, давно не тренировались. Вот тот огромный — я прозвал его «Слоном» — ударял очень сильно, но его мяч обязательно попадал за черту.

Судья «заслуженный мастер спорта» Эдик Шестаков бесстрастным голосом объявил еще одно очко в пользу младших.

Команда младших (сборные отряды) была заметно ловчее и подвижнее. Вон Южка взяла совершенно безнадежный мяч, передала Вале Гавриловой, та — Юре Овечкину; длинноногий Юра подпрыгнул — и раз, перед самым носом оторопевшего Миши Огарева заглушил мяч.

Побеждали младшие. И дело тут было не в одной ловкости и тренировке. За команду старших «болело» четырнадцать человек, за команду младших — семьдесят пять.

И каждое очко в пользу младших встречали семьдесят пять звонких криков, семьдесят пять визгов и тысяча аплодисментов.

Старшие заметно нервничали, при каждой неудаче злились, гневно оглядывались на болельщиков. Они проиграли первый тайм со счетом восемь — пятнадцать.

Перед вторым таймом десятый и одиннадцатый отряды собрались в кучку и после горячих споров заменили двух игроков.

Теперь борьба стала напряженнее, мяч редко касался земли, то и дело перелетал через сетку.

Старшие начали нагонять.

— Пять — семь! Шесть — семь! — повторял невозмутимый Эдик. — Семь — семь! — Тут голос Эдика впервые дрогнул — в душе-то он, конечно, сочувствовал младшим.

Сравнялись, сравнялись! Даже я начал волноваться. А семьдесять пять болельщиков с каждой неудачей младших все больше неистовствовали — свистели, стонали, грозили кулаками.

— Восемь — семь в пользу сборных отрядов, то есть в пользу младших! — радостно объявил Эдик.

— Не было! Не было! Аут! Аут! — крикнул Миша Огарев. — Вот куда мяч упал — за черту! Аут, аут!..

— Не было! Не было! Аут! — поддержали остальные игроки команды старших.

— Было! Было! — завизжали семьдесят пять болельщиков.

— Было! Было! — приставив ладони ко рту трубочкой, закричал и я, хотя, откровенно признаться, не заметил, куда упал мяч.

Шум поднялся невообразимый, я не слышал, о чем говорил Миша игрокам своей команды.

Те встали, закинув руки за спину. Матч прекратился.

Как только крики начали затихать, капитан команды Миша Огарев подошел к судье Эдику Шестакову и срывающимся от волнения голосом сказал:

— Мы протестуем, мы играть отказываемся. Ты судишь неправильно. А эти так орут, что головы трещат.

Замолчавшие было болельщики начали с утроенным рвением вопить и свистеть.

Эдик, не смог сразу ответить. Энергичными взмахами руки ему кое-как удалось утихомирить болельщиков. Как судья, он был неподкупен и безупречен; по крайней мере «заслуженный мастер спорта» так о себе думал. Сейчас он приподнял треугольнички бровей и отчеканил ледяным тоном:

— Раз играть отказываетесь — значит, и второй и третий таймы проиграли вы! Объявляю результаты матча: три — ноль в пользу команды сборных отрядов.

Ликующие болельщики зааплодировали, а Эдик торжественно развернул сверток газетной бумаги. В нем находилось шесть вкуснейших тускло блестевших вобл. Под гром аплодисментов судья вручил награды по очереди всем шести игрокам-победителям. И они с наслаждением принялись сдирать зубами кожу с рыбок и грызть соленые сухие кусочки. У меня от зависти потекли слюнки.

Десятый и одиннадцатый отряды не могли вынести такого зрелища. Понурив головы, они ушли с площадки и уселись за кухней на склоне оврага.

Было ясно — искать мундштук вместе со всеми они не пойдут.

САМОЕ ГЛАВНОЕ — ЭТО ДРУЖБА

Опустив головы, тщательно оглядывая каждый комочек земли, пятьдесят ребят медленно брели по капустному полю. Один из отрядов был послан к парникам, другой — на берег реки, где брали воду. Мы все, кроме десятого и одиннадцатого отрядов, оставшихся в городке, были заняты одним — во что бы то ни стало найти мундштук.

Справа от меня брела по борозде «главный врач» Наташа Толстенкова, слева — одна из «медсестер» — Ирочка Растеньева.

Ирочка была в городке самой слабенькой и маленькой, на работу в колхоз я ее не пускал, купаться она не могла, потому что даже в самую жаркую пору, залезая в воду, дрожала и стучала зубами. Беленькая и худенькая, с огромными растерянными голубыми глазами, она говорила едва слышным, замирающим голоском и напоминала выросшее в темноте бледное растение.

Сегодня Ирочка в первый раз так далеко отошла от городка. Она искренне наслаждалась и даже приплясывала, но искала, по-моему, не очень внимательно.

Наташа и Ирочка двигались по бороздам, переговаривались и мечтали, как они обе вместе найдут мундштук, как все их будут хвалить и поздравлять, как их премируют воблами и они вдосталь нагрызутся сами и угостят других.

Отряды дошли до конца поля, и, не найдя ничего, повернули по тем же бороздам обратно. Смотрели, смотрели, искали, искали, но, увы, без всякого толку. Пришлось нам идти на реку мыть руки и ноги, а оттуда возвращаться в городок на ужин.

Валера позвал нас на площадь Радости, отбивая палкой дробь по кастрюле.

Я вспомнил, как раньше трубил Валера — ведь он был очень хорошим горнистом, в его сигналах всегда чувствовалась романтика, он заставлял бодрее биться сердца…

А сейчас, услышав стукотню палкой по кастрюле, все невольно покатились со смеху и никому не было охоты подчиниться таким противным сигналам.

Валера ходил по улицам городка потерянный и бледный, его шатало из стороны в сторону. Я даже поставил ему градусник, подозревая, уж не заболел ли он от таких переживаний. Но температура у него оказалась нормальной.

На вечернюю линейку, как ни странно, все собрались быстро, думаю, просто из любопытства: уж очень было интересно, как пойдет дальше жизнь в городке. Когда отряды выстроились, Владимир Викторович взобрался на пенек. Он говорил тихо, ни на кого не глядя, словно думал про себя.

— Потерян не только мундштук, — начал он. Потеряна моя давнишняя мечта о полотняном городке. Полотняный городок только тогда может существовать благополучно, когда все его жители будут дружить между собой, будут помогать друг другу. Если потребуется, я сумею заставить слушаться меня, но

приказать вам быть дружными я не смогу. Вы думаете, городок построен, чтобы вам было весело тут жить и чтобы вы стали крепкими и здоровыми? О нет, я мечтал, что здесь — на поляне под соснами, в зеленых палатках, на колхозном поле, под навесом нашей столовой, на линейке, на купанье, у туристского костра — расцветет наша большая и благородная настоящая пионерская дружба. Я мечтал, что эту дружбу мы перенесем на зиму в наши интернатские спальни и классы. Я верил, эта дружба разрастется и дальше, когда вы закончите интернат и разлетитесь во все стороны. Увы, при первом же испытании ваша дружба лопнула, как мыльный пузырь.

Владимир Викторович закончил, обвел глазами застывшие отряды. Ни одна голова не поднялась. Было тихо, тихо. Он посмотрел на часы и. добавил совсем другим, строгим, и твердым голосом: