Туча надвигалась из-за кабины. О ней вспомнили, когда она уже захватила полнеба. Машина неслась ей навстречу, и через несколько минут солнце прыгало и узкой щели у горизонта и по кабине ударили звонкие капли.

— Стойте! — закричала Лидка и забарабанила кулаками по крыше.

Толик тормознул, и недовольная Алла вылезла на подножку.

— Я вспомнила! — сказала Лидка. — Я огурцы, наверное, мальчишкам в лес послала.

— Вот какая! — сказала Тамарка. — А думала на нас.

Все, конечно, захохотали.

Когда въехали в деревню, дождь уже хлестал вовсю. Но солнце еще не зашло, было тепло, и головы можно было не прятать, раз сейчас все равно мыться.

— Тещенька! — позвал Толик, подрулив к забору из двух жердей, за которым стояла не новая, но крепкая, в три окна изба с чуть покосившимся крыльцом. — Выходи, москвичек привез!

Никто не откликнулся. Дождь лупил по плоским грядкам развалившихся картошек. Им этот дождь был как раз.

— Толик, — спросила Тамарка, — а промтоварный у вас до каких?

— А мне в библиотеку! — сообразила Лариса.

— Ты меня на танцы приглашаешь? — приступила к делу Маргошка.

— Всем тихо! — сказала Алла. — Идет только Лида. Купишь сухарей, подушечек — и никаких ананасов!

— Но в библиотеку-то можно? — ныла Лариска.

— Ну да. А потом ищи тебя всю ночь! — не сдавалась Алла.

— Ты не веришь в простых людей! — верещала Маргошка.

— Никаких ананасов, ясно?

— Мы тихо, — пообещал Толик, — не слышны в саду даже шорохи.

— Показывай! — сказала Алла и дернула калитку. Ей тут же пришлось разуться, потому что по тропинке катил желтый, пенящийся ручей.

— Баня топится, — успокоил Толик, — а теща, наверное, корову доит. Кому спинку потереть, записывайтесь!

— А водки в магазине нет! — крикнула с дороги Лидка. Она уже отбежала метров на пятьдесят, словно боялась, что Алла ее остановит. — Может, сладенького купить?

Алла на эту провокацию не среагировала. Она шлепала к баньке в углу участка, труба и правда дымилась. Девочки шли за ней.

— И алкоголичка к тому же, — сказала Тамара. — Теперь я знаю, куда наши деньги летят.

— Ты пока не очень кадрись, — крикнула Маргошка Толику, который остался около машины, — а то я с тобой на танцы не пойду.

— Побежишь! Я ботинки индийские достану, со скрипом!

— А рюкзак где? — спохватилась Алла, когда уже подошли к бане.

— О чем вы только думаете? Толик, сбегай, пожалуйста!

В бане было жарко и так дымно, что щипало глаза, полосы тянулись к маленькому окошку с огрызком стекла, потому что солнце все еще не зашло. Все то ли разомлели, то ли так устали, что не было сил раздеваться — сидели на лавке, и даже говорить не хотелось. Потрескивали угли в печи, где-то далеко играла музыка, истошная баба кричала на дороге: «Мань, Мань, Мань! Где ты ходишь, сука рогатая?»

— Как хотите, — сказала Тамарка, — но с грязными, я спать не лягу. А люстр тут, извините, не повесили.

Она нагнулась, подхватила подол, полезла, раскачиваясь, из сарафана. Грудь мешала ей выбраться, хотя она, схватив подол наперекрест, тянула его так, что где-то трещало.

— А я вот!.. — крикнула Маргошка, выскочив к печке, и дернула полы. Пуговицы проскакивали в петли одна за другой, только самая верхняя застряла, словно так было и задумано, и Маргошка гордо выставила маленькую острую грудку в белом атласном лифчике.

— Алле гоп! — скомандовала она себе и, повернувшись к девчонкам спиной, задвигала руками под сарафаном, и он лег ей между локтей, как хвост, прикрывая чуть переломленную поясницу. — Кто заплатит за большее?

Она опять повернулась, показывая смуглые, с вишенками сосков груди, повисшие над скорлупками опущенного лифчика.

— Делайте ваши ставки, господа!

Алка раздевалась спокойно и деловито, как работала. Расстегнула и стащила прилипшую к плечам кофту, спустила юбку. Потом, морщась, полезла за спину... А в это время Маргошка, облитая красным солнцем, все еще в сарафане и повисшем лифчике, приплясывала, прижав ладони к покачивавшимся бедрам.

— А-ва-ра-я, а-а-а! — раздался Толькин голос, и в окошке — осколок стекла он незаметно вытащил — показалась его макушка.

Маргошка рухнула, где стояла, Тамарка свела ноги, как клещи, обхватила себя руками, прикрывая грудь. Громче всех кричала Лариска, хотя сидела она в самом углу и видеть Толик ее никак не мог.

— Ну-ка! — спокойно сказала Алла, перешагивая через копошившуюся на полу Маргошку, и двинула тазом Тольке по макушке.

— Вы что? — обиделся он. — Я рюкзак принес!

— Негодяй! Хам! — кричала Лариска, она подскочила и застучала кулачками в таз, которым Алла закрыла окно.

— Возьмите свое барахло! — крикнул Толик под дверью. — А еще в институте учитесь!

— Хватит кричать! — сказала Тамара. — Будем мы сегодня мыться?

Она встала и пошла к печи — высокая, с плавными плечами, широкой спиной, перехваченной выше бедер как жгутом. Два белых полушария, заключенные в четкие рамки загара, светились, покачиваясь. Там, где начиналось белое, загар казался особенно темным, почти фиолетовым.

— Толик! — закричала на улице Лида. — Ты тоже мыться пришел? А я «Цинандали» купила и печенье. После бани чай будем пить.

— Нужны вы мне очень. Я лучше на молочную ферму поеду.

— Ты не уезжай! — кричала Лида. — Я «Цинандали» купила.

Алла откинула крючок и ждала. Лидка ворвалась красная и счастливая:

— Девочки!

— Подожди! — сказала Алла. — Кто тебе разрешил?

— Девочки, — заспешила Лидка, — я такое печенье купила! Я его еще с войны помню. Галеты называется!

— Зубы сломаешь! — буркнула Маргошка.

— А водки нет! — кричала Лида. — Продавщица сказала, что до конца уборки не будет.

Она, задрав руки, стягивала платье, но Алла вдруг дернула подол вниз.

— Ты чего? — спросила Лидка, высовываясь. — Я сейчас.

— Ты порядка не знаешь? — спросила Алла. — Ты не помнишь, что я тебе говорила? Чтобы питание было не дороже восьми рублей в день. А у тебя сколько выходит?

— Девочки! Что она пристает? Сами ведь едите. Разве я продукты в землю закапываю? А ты даже поросенка взять не разрешила. Сейчас бы уже какой вырос!

Лариска скинула наконец сарафан и, прикрываясь растопыренными пальцами, пробежала к лавке, села рядом с Тамаркой и плеснула из таза пригоршню на чуть заметные округлости. Тамарка, намылив на ладони что-то розовое, теперь осторожно касалась этим тяжелых грудей — сверху и снизу, словно боясь тронуть темно-коричневые припухлости, на которые сверху наползала пена.

— Девочки! — закричала вдруг Маргошка. Она даже мыться перестала, вскочила с намыленной головой. — Давайте выберем мисс Целину.

— Это в каком смысле? — не пропустила случай съехидничать Лариска.

— А в таком. Выбирают же мисс Европу, мисс Америку. А мы выберем мисс Целину — самую красивую, самую конфетку.

— Зачем тебе это? — спросила Тамарка.

Алле эта идея тоже не понравилась:

— Мало мы ругаемся? С этими выборами до утра проковыряемся.

— И пусть, — закричала Лидка, — пусть до утра! В человеке все должно быть прекрасно. Это писатель Чехов сказал. Мы выберем самую красивую и будем ей поклоняться, будем ценить красоту, воспитывать себя.

— А ты этой самой красивой будешь пахту по утрам для лица давать? — спросила Тамарка. — Тогда я согласна.

— Буду. Я тебе даже конфитюр дам. У меня одна банка спрятана.

— А почему ей? — спросила Маргошка. — Выборов еще не было.

— Только гамбургский счет! — сказала Лариска.

— Какой? — насторожилась Алла.

— Книжки надо читать, художественную литературу. Гамбургский — значит строгий, без обмана.

— Сделаем так, — распоряжалась Маргошка, — считаемся, и тот, кто выходит, встает у печки. А мы говорим оценки — два, три, четыре, пять. Победит, кто больше наберет.

— Дочки! — крикнул на улице Толик. — Кому спинку потереть?

— Вот паразит, — возмутилась Лариска, — уже напился. Как же мы поедем?