Он посмотрел на вспотевшего Ивася и предложил сесть с ним в тачанку.

— Да и ты, Поликарп, садись. А ты, парень, — обратился он к ездовому, — пройдешься пешочком…

Латка подозвал командира отряда товарища Шпака и приказал возвращаться в Мамаевку.

— А мы с товарищем Карабутом и Поликарпом поедем на тот край, заглянем вон на те два хутора, — он показал рукой туда, где за дубравами, вдали, укрылся хутор двоюродного брата Кота, тестем которого был сосед Карабутов Шинкаренко. — Дай нам двоих из твоей кавалерии, а то как бы не встретить кого…

Тачанка затарахтела по сухому, неезженому, заросшему выгоревшей травой тракту. За нею дробно цокали четыре пары кованых копыт.

— У меня тут есть один секрет, — подмигнул ребятам Иван Гаврилович. — Да и подкрепиться пора бы. Голодны?

— Не без того… — улыбнулся Ивась и добавил: — Сын этого Кота, Паля, расстреливал Ивана Крыцю.

— Этот уже убит, — сказал Латка. — Еще прошлый год. А второго знаешь?

— Это же внуки нашего соседа — «Пиля и Паля — сукины сыны».

— Как, как? — засмеялся Латка.

Ивась рассказал ему о первой встрече с «котятами».

Хутор этого Кота почти ничем не отличался от хутора Петра: такая же большая хата под рогозом, рубленый амбар — постройки крепкие, солидные. Заросший камышом пруд начинался чуть ли не от порога. Тачанка остановилась посреди двора, из хаты вышел хозяин. Из-за плеча его выглядывала жена, — вскоре после того, как зарезали Лукию, он женился вторично.

— Дайте коням сенца, — попросил Латка, направляясь с Карабутом и Поликарпом в хату. — А вы, — обратился он к конникам, — побудьте здесь, поглядывайте.

В комнате приезжие сели за стол.

— Чем угощаете? — с подчеркнутой вежливостью проговорил Латка.

— Ничего у нас нет… — угрюмо отозвалась хозяйка.

Вошел Кот. Тревожно переглядываясь с женой, он попытался завести разговор на нейтральную тему:

— Жара… Все выгорело… Как будем жить?

— Живые — будут жить, — хмуро глянув на него, сказал Латка. — А парень Нарижного, которого сегодня ночью убил твой брат Петро, — не будет…

— Я за брата не отвечаю. Да он и не родной мне…

— А твои сыновья? Может, и за них не отвечаешь?

— Не слушались отца, сукины сыны… Да их и нет уже. Одного убили, а про другого и не слыхать…

— Не слыхать? — с недоброй усмешкой переспросил Латка. — Про Пилипа, про Пилю — не слыхать?

— Не слыхать, — выдержал его взгляд Кот.

— Пойдем посмотрим, не прячется ли кто у вас.

Все вышли во двор.

— Так никого из банды тут нет? — еще раз переспросил Латка хозяина, глядя ему прямо в глаза.

— Никого, — с тревогой в голосе заверил тот.

— А если найдем? Тогда что? — следя за выражением глаз кулака, допытывался Латка.

Кот молчал.

— Тогда что? Чего ж ты молчишь?

Из хаты выбежала Котиха. Она переглянулась с мужем и уверенно сказала:

— Никого у нас нет. Отвечаем!

— Не верю кулакам, — развел руками Латка, оборачиваясь к Карабуту и Поликарпу. — Хоть убей, не верю…

Те с любопытством смотрели на предкомбеда, чувствуя, что он ведет этот разговор неспроста.

— Значит, никого нет? — Иван Гаврилович снова повернулся к хозяевам. — А если найду — головами отвечаете! Головами! Договорились?

— Договорились, — повторила Котиха.

— Может, оружие где спрятано? — продолжал спрашивать Латка.

— Нет никакого оружия! — заверил Кот.

— Нету никакого оружия! — в тон мужу сказала жена.

— Ну, нет так нет… — вздохнул Латка. — А пока начнем, — и, вынув наган, пошел к повети.

Парни, взяв оружие на изготовку, шли по обе стороны; встревоженные хозяева поплелись за ними.

В загоне Латка остановился. Прислушиваясь, постоял минуту и уже поднял ногу, чтобы шагнуть дальше, когда из-под навеса донесся едва слышный стон.

Предкомбеда обернулся к хозяевам, спрашивая взглядом: «Слышите?»

Котиха упала на колени и завопила:

— Помилуйте! Он больной!

— Помилуйте… — выдавил из себя и Кот.

— Снимите его с насеста, — приказал Латка. — Поликарп, помоги. Да погляди, нет ли там еще кого.

Кот принес лестницу и через минуту спустил с чердака Пилю, которого внизу подхватили и положили на солому Котиха и Поликарп. Ивась увидел знакомое, красное от жара, слюнявое лицо с грязным, как всегда, носом.

— Что будем делать? — ни к кому не обращаясь, сказал Латка.

— Пустить в расход? — спросил Поликарп, щелкнув затвором.

— Помилуйте! Он теперь у меня один… — взмолился Кот.

— И у Нарижного был один, — бросил Поликарп.

— Где его оружие? Давайте сюда! — приказал Латка.

Кот бросился в угол сарая и, вилами покопав навоз, а потом землю, вытащил аккуратно завернутые в промасленную тряпку винтовку, кинжал и несколько обойм патронов.

— Все? — спросил Латка.

Кот мгновенно подумал, потом повернулся к другому углу и откопал наган и пистолет «стеер».

— Все?

— Все, — ответил Кот.

— Какой тебе больше нравится? — спросил Иван Гаврилович у Карабута. — Бери, какой по вкусу.

У того радостно блеснули глаза:

— Спасибо! Большое спасибо! Я возьму «стеер».

— А ты, Поликарп, бери наган…

— Спасибо вам, Иван Гаврилович! Теперь я казак по всей форме!

Кот и Котиха стояли понурясь. Латка с отвращением посмотрел на Пилю, потом перевел взгляд на его отца:

— Договорились головой отвечать?

— Он не виноват! Это все Петро! Дядя его с толку сбил!

— Не батька, значит, повинен, а дядька?

— Он, он, проклятый! Петро! — убеждал Латку кулак.

— Значит, не ты, а Петро должен головой отвечать?

— Он, он, проклятый!

— Значит, ты согласен, что Петра надо убить? — допытывался Латка.

— Согласен! Согласен! — торопился Кот.

Латка, задумавшись, молчал. Ивась смотрел на Пилю. Больной, тот выглядел еще противнее, чем обычно. А мог бы он, Ивась, расстрелять его? Расстрелять сейчас, больного? Он содрогнулся от этой мысли. В это мгновение Иван Гаврилович тоже обернулся к Пиле, но, посмотрев на него, сразу же отвел глаза.

— Не хочется руки марать…

— Спасибо вам, — Котиха поклонилась.

— Решим так… — Предкомбеда снова помолчал. — Вы, ребята, идите к тачанке, а я с хозяевами зайду в хату. Больного расстреливать не будем.

— Бог вас отблагодарит! — Котиха заплакала. — Хоть и не родной он мне, а жалко…

— Бог вас отблагодарит! — повторил за женой Кот.

Поликарп взнуздал лошадей, подъехал к крыльцу, вскоре в дверях показался и Иван Гаврилович. Садясь на тачанку, он повертел перед ребятами ручку от свежесломанной раскрашенной деревянной ложки.

— На память себе взял, — довольно улыбнулся он.

— Почему именно это? — удивились парни.

— Потом узнаете, — подмигнул им Иван Гаврилович. — Погоняй, Поликарп, погоняй. Не рано уже… Так-то вот, племянничек… — сказал Латка после паузы. С тех пор как Ивася назначили завполитпросветом, Иван Гаврилович почему-то звал его племянником. — Так-то вот, племянничек… А ведь я тебя когда-то барчуком звал… Глуп был…. Спасибо, в Красной Армии малость просветили, растолковали, что к чему. А то ведь я как думал: раз человек в господском ходит, он и есть барин. Учитель — барин! Врач — барин! А выходит, вон кулак в мужицком, а барин, буржуй, враг! А твой отец или, скажем, Хома хоть и в господском ходили, а наши… А знаешь, почему я тебя племянником зову? Знаешь?

— Нет.

— Революция нас породнила. Интеллигенцию и бедняков породнила наша Октябрьская революция. Вот я и смотрю теперь на тебя как на родственника!

3

Кончался август. В субботу вечером Ивась собирался на репетицию, как вдруг пришел Поликарп и передал приказ Латки явиться в отряд с винтовкой.

— Просто так, на всякий случай, — объяснил Поликарп, заметив озабоченность на лице Карабута. — И спешить не надо, иди спокойно, как всегда. Иван Гаврилович предупредил, чтоб не бегом.

— Чего он приходил? — спросила мать.