Ивась внимательно слушал.

— Но допустим, что мир и в самом деле создала «высшая сила». Тогда законно встает вопрос: а кто создал «высшую силу»? Очевидно, должна существовать еще какая-то сила, создавшая «высшую»?

Ивась разинул рот от удивления.

— Верно!

— Поставив у истоков мироздания «высшую силу», вы только обманываете себя, только отодвигаете в глубь веков вопрос о начале всех начал. Так что, если вам кто-нибудь скажет, что мир создала «высшая сила», спроси́те: а кто создал «высшую силу»? Если ответ будет: другая «высшая сила», — снова спросите: а кто создал ее? И так без конца…

Комиссар сделал паузу, и зал молчал вместе с ним.

— Мы знаем слово «вечность», но не можем представить себе вечность, потому что наше сознание конечно. Так не правильнее ли будет сказать, что мир вечен, вместо того чтобы притягивать за уши неведомую «высшую силу», которая ничего не объясняет?

Домой Ивась шел взволнованный. Проблема, над которой он столько бился, решалась с помощью самой обыкновенной логики…

Кто создал «высшую силу»? Как он сам не додумался задать себе этот вопрос?

Да, мир вечен! Но человечество! Ивась даже остановился. Все человечество, за исключением единиц, веками веровало в бога, в «высшую силу». Да и теперь подавляющее большинство людей находится под гипнозом религии. А он сам? Только сегодня окончательно вырвался из-под ее власти! Но вырвался же!

Мысли его с религии перешли на новость, услышанную днем: арестовали Нойко и отвезли в ЧК. Сказал Ивасю об этом волостной военком — член «Просвиты», игравший «первых любовников», Гриц Калиновый.

— Расстреляют? — спросил Ивась.

— Непременно! — заверил Гриц. — Не выкрутится. Он ведь был связан с бандой Левченко и Кота!

— Во всяком случае, убеждения у него контрреволюционные, петлюровские, — прибавил Карабутенко.

А через минуту после этого разговора к нему подошел Мирон и тоже сообщил:

— Нойко взяли! Слыхал? Жаль человека, а с другой стороны… — он развел руками.

— А мне не жаль, — не сдержался Ивась. — Мне Ивана Крыцю жаль.

16

Штаб 14-й кавдивизии выехал из Мамаевки еще в начале 1921 года, но центр общественной жизни на этот раз не переместился в церковь, как год назад, а остался в волисполкоме и «Просвите». В исполкоме каждый день заседали, в театре по вечерам репетировали и ставили спектакли, крестьяне забывали о бандах, и лето прошлого года вспоминалось как тяжелый сон, как вдруг в чистый четверг на село налетели махновцы и порубали двенадцать человек, находившихся в тот час в исполкоме.

Ивасю, приехавшему на следующий день на пасхальные каникулы, рассказали, что погибли представитель укома партии и одиннадцать крестьян, собравшиеся на заседание комбеда и поджидавшие недавно вернувшегося с фронта Ивана Латку, своего председателя, который запоздал и таким образом, благодаря счастливому случаю, спасся от смерти.

Ивась увидел опечаленного Латку у тела представителя укома. Латка поздоровался с Ивасем за руку, спросил о Хоме, но смотрел на убитого, и мысли его, очевидно, были далеко. Ивасю показалось, что, если спросить сейчас Латку, с кем он поздоровался, тот не ответит.

— Начинается… — сказал он наконец. — Начинается… Надо что-то делать…

Ивась хотел сказать, что ни одного местного в банде не заметили, что она уже далеко от Мамаевки и, не останавливаясь, уходит на запад.

Латка словно угадал его мысли.

— Кот жив, — сказал он. — И не меньше двадцати кулацких сынков-бандитов еще прячутся.

Ивась, слушая Латку, рассматривал его. Председатель комбеда выглядел спокойнее, глаза потеряли прежний болезненный, лихорадочный блеск.

— И Нойко выпустили…

— Как?! — изумился Ивась.

— А так… Очень просто: в банде не был, с петлюровскими речами не выступал…

— Но ведь он убежденный петлюровец!

— Свобода, брат, совести… Нет состава преступления… Знаешь, что это такое?..

Ивась кивнул.

— Ну, теперь, думаю, он будет тихенький, — успокоил себя Латка.

В пасхальное воскресенье «Просвита» решила спектакля не давать, чтобы избежать неприятностей с пьяными, которых в такие дни всегда много… Показали «Борцов за идеи» в понедельник, и тут Ивась увидел Нойко.

— Кто-то жаждал моей крови, — сказал тот, поздоровавшись. — Но не вышло. В Чека сидят настоящие коммунисты, а не доморощенные мамаевские деятели.

— А вы же доказывали, что все коммунисты уголовники-рецидивисты? — заметил Ивась, чувствуя, как кровь прилила к лицу.

— Так донесите на меня! — глядя ему в глаза, проговорил Нойко.

— Зачем же доносить? Я могу сказать открыто, — выдержав его взгляд, ответил Карабутенко.

Лицо Нойко вдруг изменилось. Ласково улыбнувшись, он потрепал Ивася по плечу:

— Не будем ссориться… Должен правду сказать — я во многом ошибался… А теперь надо работать! В полную силу! Хорошо?

Ивась опустил глаза. «Удушение посредством объятий» — вспомнились ему слова из прочитанной недавно политической статьи.

— Мы же теперь с вами коллеги — педагоги…

Карабутенко выдавил улыбку и, понося себя мысленно за мягкотелость, молча кивнул и отошел, чтобы поздороваться с другими членами «Просвиты».

Прошло несколько дней, и предчувствие Латки оправдалось. Бандиты ограбили кооператив в Журавке (так назывался дальний край Мамаевки, отделенный от села ручьем) и убили одного комбедовца. Сосед убитого рассказал, что узнал Петра Кота и еще нескольких кулаков и кулачат…

А когда Карабутенко после каникул возвращался в семинарию, его обогнал Латка, тоже направлявшийся в уезд, чтобы договориться об организации в Мамаевке отряда самообороны. Собственно, отряд уже был создан, речь шла о составе. Иван Гаврилович предлагал амнистировать и включить в отряд дезертиров, которые, боясь кары за неявку на призывной пункт, прячутся еще с прошлого лета.

Согласие в уезде было получено, и мамаевский отряд, состоящий из десяти комбедовцев, сильно увеличился.

Поскольку экзамены в те времена считались пережитком проклятого прошлого, выпускных экзаменов не было. Но в семинарии нашли каплю дегтя, чтобы испортить бочку радости новоиспеченным педагогам: в документах было написано, что такой-то, имярек, «прослушал курс реформированной учительской семинарии». Не окончил семинарию, а прослушал курс…

Впрочем, эта мелочь не отразилась на праздничном настроении Ивася. Он — учитель! Он — самостоятельный человек! Он — сам себе хозяин!

Свое совершеннолетие Карабутенко отметил вступлением в комсомол. Его марксистские взгляды были известны всем, поскольку политические дискуссии проводились в коридорах семинарии ежедневно, и потому его заявление восприняли как естественный шаг. Никакой внутренней борьбы, как бывало раньше, Ивась не переживал. В конце концов, он уже взрослый! До каких же пор держаться за мамину юбку?.. Он даже жалел, что не сделал этого раньше, тогда ему не приходилось бы оставаться свидетелем там, где хотелось действовать активно.

Теперь не надо больше пускаться на хитрости. Он — совершеннолетний, и в кармане у него — назначение в одну из мамаевских школ. Одновременно его назначили завполитпросветом Мамаевской волости. Он будет отвечать за всю политическую и культурно-просветительную работу.

Отвечать!

Карабут

1

На очередном собрании «Просвиты» Ивася единогласно избрали председателем. Теперь ему предстояло заботиться о явке «актеров» на репетиции и спектакли, о керосине для освещения зала, о пудре, шерсти и клейстере для грима, о музыкантах, живших в разных концах Мамаевки, так что за некоторыми из них приходилось посылать подводу, об изготовлении билетов и, наконец, о качестве спектаклей, режиссером которых был он сам.

Но это были приятные заботы. Ему нравилась вся эта суета, нравилось, когда к нему обращались с вопросами, жаловались на беспорядок, чего-то требовали, на что-то возражали, чего-то просили, заставляли метаться между театром и исполкомом, пока не поднимался занавес и он не выходил на сцену, чтобы объявить о начале митинга, всегда предшествовавшего спектаклю или концерту.