Отдохнув в Мамаевке день, отряд двинулся на Екатеринослав и после неудачного наступления, снова через Мамаевку, вернулся на Полтавщину. В отряде чуть ли не половина бойцов болела сыпным тифом, и через две недели лежала в тифу вся Мамаевка. Болели в каждом дворе, не была исключением и семья Карабутов.

Первым заболел Юхим Мусиевич, за ним мать, младший брат Сашко, старшая сестра и, наконец, годовалый Дмитрик. Ивась остался на хозяйстве один. Прежде всего он запряг единственную клячу, оставшуюся у Карабутов после визита белогвардейцев, и поехал за фельдшером. Рыжий, с большими руками, густо покрытыми веснушками, фельдшер сказал, что хотя он и очень уважает Юхима Мусиевича, но ехать ему некогда и незачем, потому что все больные в Мамаевке больны сыпняком, лекарств никаких нет, и единственное, чем он может помочь Юхиму Мусиевичу, это дать Ивасю учебник по терапии.

— Вот нате эту книжку, читайте и лечите, как тут написано. А вот вам рецепт на аспирин и на слабительное. Поезжайте в Чарычу, купите в аптеке. Желудок прочистить необходимо всем больным.

Ивась поблагодарил за книжку и в тот же день прочитал главу «Сыпной тиф». Он нашел женщину, одинокую беженку, которая взялась присматривать за больными и доить корову, отвез мешок ржаной муки известной на селе самогонщице и получил от нее четверть самогона двойной перегонки: в учебнике говорилось о дезинфекции спиртом. Самогонщица не обманула — налитый в блюдечко самогон вспыхивал от спички и горел прозрачным голубым огнем.

В Мамаевке ежегодно умирало несколько больных, мужчины по большей части лежали в тифу или были на войне, а тем временем ударили лютые морозы, земля промерзла на полтора аршина, и отовсюду слышались жалобы на то, как трудно найти человека рыть могилу. Несколько соседей, у которых не было лошадей, приходили к Ивасю просить клячу отвезти гроб на кладбище, и у него всякий раз сжималось сердце от тяжкого предчувствия, что и ему придется искать могильщика и везти гроб на погост…

Особенно тяжело приходилось по ночам. Изо всех комнат доносился стон, слабые голоса просили воды, звали бога, бормотали в бреду. Ивась сидел и при свете плошки перечитывал учебник терапии, отыскивал описание симптомов тифа, которые замечал у больных.

9

На двенадцатые сутки после того, как заболел отец, Ивась, как и каждую ночь, дежурил, переходя из комнаты в комнату и прислушиваясь к каждому больному. Все спали, только отец стонал, вскрикивал и снова не то засыпал, не то терял сознание. Ивась со страхом смотрел на его заросшее рыжей бородой лицо, которое из бледного стало багровым, на помутневшие глаза, которые, на миг блеснув, медленно закрывались. Ивась измерил температуру. Тридцать девять и девять! Сердце неистово билось! Коллапс!

Он только в этот день прочитал об этом страшном явлении, когда сердце сперва бешено бьется, а потом вдруг останавливается — уже навсегда. Что делать? К кому бежать, с кем посоветоваться? Один, среди ночи, окруженный смертельно больными, он ощутил свою полную беспомощность и заплакал. Но как только слезы покатились по щеке, созрело решение…

Он пощупал отцовские ноги, они были холодные. Ивась лихорадочно листал странички. Ага, грелка к ногам — спиртовой компресс… Он налил в стакан самогона и приготовился делать компресс, как вдруг отец открыл глаза и, увидев в руках у сына стакан, оживился.

— Что это у тебя? — простонал он.

— Самогон для компресса.

— О-ох… дай… — Юхим Мусиевич передохнул, не в силах выговорить разом всю фразу. — Дай, я лучше выпью…

— Папа! — возмутился Ивась.

По лицу Юхима Мусиевича скользнула улыбка.

— Дай… — Что-то детское было в выражении его лица, и Ивась почувствовал свое превосходство над отцом.

Шестнадцатилетний эскулап верил во все, что говорили медики, которые считали спирт отравой. Но глаза отца смотрели так умоляюще, что он заколебался.

— Отца не слушаешься… — простонал Юхим Мусиевич.

Ивась скорбно смотрел на него. «Может быть, это последнее его желание, последние минуты?» Он поднес к губам отца стакан, но больной нашел в себе достаточно сил, чтобы протянуть руку, и выпил полстакана семидесятиградусного спирта без посторонней помощи. Он сделал последний глоток, и стакан выпал у него из рук.

Ивась остолбенел: «Что я наделал!» Мгновение он смотрел на лицо отца, которое было уже не таким красным и даже казалось спокойным. Часы в соседней комнате пробили два. Два часа ночи. Доктора! Ивась быстро оделся, разбудил сиделку и побежал запрягать лошадь. До села, где находилась бывшая земская больница, двадцать верст, к утру он туда доберется, а там врач — приятель отца — не откажется приехать.

В холодной тьме он протрясся четыре часа и утром прибыл в больницу. Врач и в самом деле поехал. Ивась, с замиранием сердца думая, что́ его ожидает дома, изо всех сил погонял клячу, которая упорно отказывалась бежать.

Въехав во двор, Ивась увидел сиделку, выглянувшую из сеней, и обрадовался: по лицу ее можно было догадаться, что отец жив. Он вбежал в хату и убедился, что все хорошо и Юхим Мусиевич чувствует себя отлично.

— Ночью был кризис, который счастливо миновал. Теперь можно поздравить больного с выздоровлением, — сказал врач, осмотрев Юхима Мусиевича.

Ивась чуть не плакал от радости и рассказал о злосчастном происшествии с самогоном.

— Прекрасно! Вы поддержали его сердце. Иногда это помогает! А где ваш эликсир? Покажите…

Ивась вытащил из-за сундука четверть.

— О-о! — восхищенно протянул врач.

Он осмотрел остальных больных, выписал рецепты, дал несколько советов и успокоил юношу, сказав, что, по его мнению, все выздоравливают. Ивась колебался — налить доктору бутылку самогона или нет? А что, если обидится? Наконец он отважился и, краснея, предложил самогон как… дезинфицирующее средство. Доктор понимающе посмотрел на него и, пряча улыбку, поблагодарил.

Не обиделся! Ивась положил на подводу полмешка муки и замотанный в чистую полотняную тряпочку кусок сала.

Они выехали после обеда, но из Мамаевки выбрались только поздно вечером: слух о приезде врача разошелся по селу, и почти у каждой хаты подводу останавливали и просили осмотреть больного. Врач заходил, а Ивась зяб на подводе, ждал его и думал о тысячах больных, которых доктор не мог посетить.

Когда они, уже ночью, выезжали из села, у крайней хаты из темноты вышел парень.

— Товарищ врач? Зайдите, пожалуйста, отец умирает…

— Жар есть? — спросил доктор.

— Есть! — почему-то не сказал, а выкрикнул парень, метнулся в хату и, пока врач слезал с подводы, вынес, перекидывая с ладони на ладонь, уголек: — Вот! Нате, прикуривайте…

— Я не про тот жар спрашиваю. У отца есть жар? — устало улыбнулся доктор.

Наконец они выехали в степь. Подвода гулко тарахтела по мерзлой земле, было холодно, темно и неуютно. Доктор дремал в задке, и Ивась несколько раз оборачивался к нему, не осмеливаясь разбудить пассажира, до тех пор пока телегу не тряхнуло на выбоине.

— А вот интересно, — начал Ивась, — человек развивается из одноклеточного зародыша, это я читал недавно, а душа? Когда же вселяется в человеческий организм душа? И откуда она берется? Ведь бога нет?

— А вы уверены, что бога нет? — спросил доктор.

— Да… — неуверенно проговорил Ивась, удивленный таким вопросом. — А вы?

— Я тоже, — засмеялся доктор. — Душа! Вас интересует, откуда берется душа, но ведь и ее не существует.

— Как? — удивился Карабутенко. — А кто говорит, кто думает, кто чувствует? Не мясо же думает, а дух, живущий в теле.

— И все же души нет, юноша. Что такое психика человека? Это продукт работы мозга. Нет души, нет, как бы это сказать, духовного организма, а есть продукт тех процессов, в основном химических, которые происходят в мозгу. Как бы вам это пояснить? Ну вот, скажем, горит дерево, то есть происходит процесс соединения древесины с кислородом, а в результате — тепло, свет. Что такое свет?

— Световые волны.