В гимназии занятий не было. По коридорам слонялось человек десять гимназистов, и среди них Гавриш. Мальчики радостно бросились друг к другу и, как бы поздравляя один другого с победой, крепко пожали руки.

— Сбежали! — улыбнулся Володя.

— Но где партизаны? Почему их нет? — беспокоился Карабутенко.

— Придут! Давай пройдемся по городу, — предложил Гавриш.

Они вышли из гимназии и направились на соседнюю улицу, где помещалась уездная полиция. Ворота были отперты, и в глубине двора виднелись здание управления и казармы, где жили полицейские. Озираясь, мальчики вошли. Во дворе, отделенном высоким забором от сада, было тихо и пусто. На крыльце одного из зданий стояли стоймя немецкие гранаты. Ребята переглянулись.

— Взять?

Они помолчали.

— А что, если их поставили нарочно: тронешь, а она взорвется?!

Конечно, если бы это были аккуратные лимонки, ребята не удержались бы, но эту, с длинной деревянной ручкой, даже не спрячешь…

В помещении они увидели телефон и, словно сговорившись, подмигнули друг другу:

— Сорвем?

— Сорвем и спрячем до прихода наших.

Оторвать трубку со шнуром было не так трудно, но аппарат был привинчен на совесть, и они изрядно попотели, пока оторвали его от стены.

— Не надо, чтобы нас видели, когда мы его понесем, — сказал Володя.

Друзья спрятали телефон в бурьяне под забором и, убедившись, что замаскировали его как следует, вышли на улицу. Она была пуста, поэтому никто, как им казалось, не видел, как они входили и выходили из здания полиции.

Довольные удачной операцией, ребята продолжали прогулку по городу.

— Алло, алло! — время от времени смеялся Володя, прижимая к груди спрятанную за пазуху трубку, и Ивась отвечал ему веселым подмигиванием.

— Вот придут партизаны, а мы им — подарок! Здорово! — говорил Володя и снова повторял: — Алло! Алло!

— Здорово! — вторил ему Ивась, представляя, как они принесут партизанам телефон и как те будут рады, что ребята сохранили для них такую нужную вещь.

Весь день прошел в приподнятом настроении и радостно-тревожном ожидании. Но настал вечер, а партизан не было.

«Завтра придут», — успокаивал себя Ивась, ложась спать. Но утром он увидел счастливое лицо квартирохозяина.

— Вернулись наши! Ночью вернулись! Они нарочно выходили из города. Думаешь, у них мало сил? Нет! Они специально ушли, чтобы посмотреть, кто этому обрадуется.

Ивась слушал его, как всегда, с отвращением. Чтобы отвязаться, взялся за книжку. Теперь он ежедневно читал по нескольку страниц из каждого учебника. На этот раз перед ним была «Логика». Ивась читал, но не понимал ни слова. Мысли его были далеки от силлогизмов, о которых писал Челпанов. «Почему партизаны не пришли? Неужели это и в самом деле был намеренный маневр?»

Он вздыхал и в десятый раз повторял пример неправильного силлогизма.

После обеда в комнату снова зашел Сергий Евтихиевич:

— Тебя вызывает какой-то гимназист.

Ивась закрыл книгу и вышел на крыльцо. Там с винтовкой за плечами стоял Юрко Молодкевич.

— Здорово! — И, вглядываясь в Ивася, добавил: — Ты взял телефонный аппарат из помещения полиции…

— Я взял телефонный аппарат?! — воскликнул Ивась с таким неподдельным удивлением, что сам поразился. — Да ты что? — И он не мигая посмотрел прямо в глаза Молодкевичу.

— Есть сведения, что ты сорвал телефонный аппарат. Есть сведения, — сказал Молодкевич, не повышая голоса.

— Это поклеп! — возмутился Ивась, продолжая все так же прямо смотреть на Молодкевича.

Тот, очевидно, немного потерял уверенность в том, что Карабутенко виноват, и сказал уже другим тоном:

— Тогда пройдемся к корнету Коханенко.

При упоминании о корнете Ивась нечеловеческим усилием воли сдержал внутреннюю дрожь и, бросив: «Сейчас оденусь», — ушел в комнаты.

Корнет Коханенко! О его жестокости говорил весь город. Это был тот самый корнет, который когда-то служил начальником советской милиции, потом — петлюровской, а теперь командовал белогвардейской дружиной и, вероятно чтобы доказать свою преданность контрреволюции, при всяком удобном случае пытал арестованных по подозрению в связях с красными. А что, если этот корнет вспомнит еще и разговор, который происходил у него с Ивасем и Аверковым? Каким пронизывающим взглядом смотрел он тогда на них обоих!

На улице Молодкевич предложил ему идти рядом, а не впереди.

— А то еще подумают, что я конвоирую арестованного..

— Кто мог возвести на меня такой поклеп?.. — удивлялся Ивась.

— Есть сведения, — повторил Молодкевич, и от этой фразы Ивасю снова стало тоскливо.

Вот и штаб дружины. Когда-то здесь помещалось уездное казначейство, потом этот дом по очереди занимали военные штабы разных властей.

— К корнету Коханенко! — сказал Молодкевич часовому на крыльце.

— Корнета сейчас нет в штабе.

— Что ж с тобой делать? — развел руками Молодкевич. — А когда будет корнет? — обратился он к часовому.

— Часа через два.

— Так я приду через два часа, — сказал Ивась.

— Придешь? — недоверчиво посмотрел на него Молодкевич.

— Конечно. А не веришь, давай погуляем эти два часа…

— Ну хорошо… Иди. Но через два часа чтобы был тут!

— Не беспокойся, — заверил его Ивась и не торопясь направился домой.

Только свернув на другую улицу, он облегченно вздохнул и ускорил шаг.

На квартире он просмотрел учебники, засунул за пояс «Психологию», «Логику», «Алгебру» и, не прощаясь, выскользнул со двора. Боковыми улицами он добрался до бывшей квартиры Хомы и попросился у хозяйки переночевать, а в четыре часа утра, еще затемно, вышел из города в направлении Мамаевки.

Шел мелкий осенний дождь, ноги увязали в грязи, но все это были мелочи по сравнению с тем, что могло ожидать его в городе.

В первом селе он увидел возле школы знакомого семинариста, который теперь здесь учительствовал. С перевязанной головой, весь в синяках, он рассказал Ивасю, что за час перед тем белогвардейская дружина во главе с корнетом Коханенко выступила из их села… Оказалось, что этой ночью белогвардейцы вновь оставили уезд и теперь продвигались к губернскому городу.

— А это, — показывая на перевязанную голову, сообщил учитель, — результат моего разговора с корнетом… Он уговаривал меня рассказать, где сейчас партизаны…

Ивась содрогнулся, представив себе встречу с корнетом, которой он не избежал бы, придя на час раньше в село…

Заляпанный грязью до пояса, усталый до изнеможения, перемесив семьдесят пять верст чернозема, Ивась к вечеру следующего дня пришел домой.

7

Он лег спать на печи, а когда проснулся и посмотрел вниз, увидел свои сапоги, начищенные до блеска, и на лавке выглаженные, без малейших следов грязи, штаны. Он уже слезал с печи, когда раздался выстрел, а за ним — шум и ругань. Со двора вбежала испуганная мать.

— Белые!

Через минуту гулко хлопнула дверь, и на кухню ворвались два белогвардейца.

— Ага! Военное имущество! — обрадовался один из них, увидав штаны и сапоги Ивася.

Второй мигом подхватил вещи.

— Это не военное имущество! Это мои штаны и сапоги! Сшитые, а не купленные! — крикнул Ивась.

— Много ты знаешь! Сиди на печи, пока жив! — ответил белогвардеец и, увидав Юхима Мусиевича, который переступил порог, заорал: — Где сын?

— Не знаю…

— А! Не знаешь?! В Красной Армии! А ты и не знаешь?!

Юхим Мусиевич молчал, мать тайком утирала слезы; младший, Сашко, испуганно озирался, разинув рот.

В кухню ворвались еще несколько белогвардейцев. Старший приказал произвести обыск, и через пять минут на полу уже лежала целая куча «военного имущества» — пальто матери, платки, свертки полотна, полотенца и мешок с салом. Один из солдат, обшаривая одежу на вешалке, нашел в курточке у Сашка винтовочный патрон.

— Вот! — крикнул он своим. — Смотрите! Вот! Оружие!

Он схватил Юхима Мусиевича за лацканы и заорал:

— Где оружие? Где винтовка? Давай сюда винтовку!