Мы с братом открыли эти озера случайно. Возвращались с рыбалки, потеряли тропу и заблудились. Дождь, рюкзаки тяжелые, я говорю, нужно поворачивать вправо, брат — налево. Идем, выясняем отношения, вдруг озера. Все три, как на ладони.

Быстро разожгли костер, я достал чайник, наклонился зачерпнуть воды из озерка, а там хариус. Застыл в метре от меня, шевелит жабрами, а во рту что-то блестит: не зуб ли себе золотой вставил? Сразу чайник в сторону, наладили удочку и опустили крючок с жирной приманкой хариусу под нос. Тот хамкнул, мы подсекли и вытянули добычу на берег. Все произошло так быстро, что хариус наверняка не успел ничего сообразить. Лежит в мокрой траве и таращит глаза.

Только теперь мы разглядели на губе у него тяжелую медную мормышку и рядом с нею еще два крючка. Это уже совсем непонятно. Хариус знаком с рыбаками и, конечно же, должен был сообразить, что в этом озерке он у всех на виду. Заверни в ручей и через пару минут будешь в Среднем озере, а он никуда. То ли вода здесь свежее, то ли комаров больше. А может, это просто очень принципиальный хариус. Мол, ловите меня не ловите, а я тут буду жить, и все.

Мы обследовали хариуса, вытащили из него крючки и отпустили. Да и почему не отпустить? Рыба у нас есть, хариусу мы особого вреда не нанесли. Главное — Бусинке «статус» возвратили. Без рыбы оно что — обыкновенная лужа, каких в тайге сколько угодно. А с хариусом совсем другое дело. С хариусом — озеро!

Пока сушили одежду, пили чай, дождь перестал, и вдруг мы явственно услышали далекий гул автомобильного мотора. Без всякого сомнения, за сопками проходила дорога. Мы торопливо уложили рюкзаки и пошли в ту сторону по набитой вдоль озер тропинке.

Небо открылось, и на тайгу хлынуло солнце. Тепло затопило весь мир. Над озерами замельтешила комариная метель. Один хоровод поднимался вверх, другой спускался к самой воде и, покачавшись над волнами, снова взмывал в воздух.

Неожиданно рядом с берегом раздался звонкий всплеск. Крупный оранжевоперый хариус выскочил из воды, прошелся по ней на хвосте и, рассыпав каскад брызг, исчез. Не успели поднятые им волны коснуться прибрежных камней, как чуть в стороне одновременно взметнулись две рыбины, на мгновение зависли и так же дружно нырнули.

Словно разбуженная их всплеском, с распустившегося у самого берега ириса взлетела бабочка и принялась порхать в каком-то полуметре от воды. Бабочку попытался схватить угольно-черный хариус. Не дотянувшись всего лишь чуть-чуть, он плюхнулся на воду и сразу же взлетел снова. Он подскакивал, кувыркался, шлепал хвостом, бабочка частила крыльями, чуть поднималась или опускалась, и казалось, эта игра нравится обоим…

Наконец бабочка повернула к берегу, незадачливый охотник, шлепнув хвостом, ушел на глубину. И только тут мы заметили, что все озеро кипит от жирующих хариусов. Килограммовые черныши, узкие, как ножи, селедочники, похожие на тонкие серебристые гвозди мальки дружно охотились на комаров-звонцов. Но представлялось, что все эти прыжки, кульбиты, пробежки хариусы исполняют просто так — потому что светит солнце, поют птицы, над водой склонились ирисы, потому что не танцевать в такой день невозможно.

Август

Еще жарко греет солнце, комары тучей висят над головой, вдоль дороги играют-переливаются розовые султаны иван-чая. Но на веточке карликовой березки появился первый багровый листочек. Это верительная грамота осени. Она стремительно несется в наши края. Пройдет недели две-три, над тайгой шумнет холодный ветер и на землю опустятся колючие снежинки. Таков уж он, Север. Здесь тебе лето, а совсем рядом и зима и осень.

Но сейчас тепло. Неглубокие Горелые озера прогреваются до дна, и холодолюбивые хариусы стаями собираются у вытекающего из вечной мерзлоты ручейка. Стоят, как неживые, не обращая на мою удочку никакого внимания.

Весь день неподалеку от меня держатся два молодых горбоносых турпана и гагара. Гагару я встречал здесь на протяжении всего лета. Сначала она меня даже напугала. Сижу поздно вечером возле затухающего костерка, и вдруг совсем рядом кто-то как гаркнет: «куак-куак». Смотрю, а у самого берега огромная птица. Впереди у нее, как и положено, голова, сзади… две головы. Неожиданно те головы, что у хвоста, зашевелились и пропали, а от птицы к осоке поплыли два утенка. Только тогда я сообразил, что вижу гагару с малышами. Это она их к берегу на своей спине подвезла и подала команду: «Прибыли! Выгружайся!»

Молодые турпаны жмутся к гагаре, но той такое соседство не нравится — мешают ловить рыбу. Да и с какой стати с ними возиться?

Бедные турпаны. Им бы еще пожить возле матери, ведь ни нырять, ни летать толком не умеют. Но взрослая утка почему-то оставила их — погибла?.. Утята предоставлены сами себе. Некому их укрыть от непогоды, некому спрятать от хищника. Вот, наверное, только эти двое и остались от всего выводка. И ни папы-селезня, ни мамы-утки им больше не встретить. Даже дорогу в теплые края придется искать самостоятельно…

А недавно я увидел на реке каменушек. У них такая же беда случилась: то ли от браконьера, то ли от ястреба погибла утка, но ее сирот приняла в свой выводок другая каменушка. Теперь малыши у нее совсем разные. Одни — вот-вот на крыло поднимутся, другие — всего лишь пушистые хлопунцы. Маленьких — восемь, больших — восемь. Плавают дружно, один другого не обижают, по первому зову утки наперегонки за угощением бросаются. И не понять, какие из них свои, а какие приемыши…

Раньше эти озера называли Глухариными. Но случился большой пожар, глухарей не стало. На обожженные деревья набросились полчища короедов, усачей, златок. С самой весны сражались с ними кукушки, дятлы и чеканы.

Сейчас кукушек нет — улетели в теплые края. Беззаботные птицы не стали дожидаться, пока пеночки да трясогузки выведут их кукушат. Закончили подкидывать яйца, собрались в стайки, только их и видели. Молодым же придется лететь в Африку одним.

Чеканы выкормили птенцов, научили их летать и увели в Буюндинскую пойму. То ли там больше комаров, то ли в зарослях ив да тополей молодежь чувствует себя уверенней.

На пожарище остались одни дятлы. Эти работают, как и работали. Туда-сюда носятся, долбят деревья да перекликаются. С рассвета звенит над тайгой частый перестук, прерываемый пронзительными криками.

По левому берегу тайга подступает к самой воде. Эту сторону огонь пощадил, а может, просто не нашел, где разгуляться. Он, как и подобает настоящему разбойнику, выбирает добычу побогаче. Здесь же жиденький лиственничек да лишайник. Сырой-то ягель не очень горит, а от дерева к дереву далековато.

Лишь по склонам сбегающего к озеру узкого распадка лиственницы по-настоящему густы и высоки. Здесь давнее поселение белок. Когда-то зверьков было много, и круглые шары-гнезда темнеют почти на каждом дереве. А на одном их сразу четыре. Часть гайн уже рассыпалась, другие еще крепкие.

Дно распадка заросло буйным ольховником. Лиственницам трудно продираться сквозь него, и их здесь совсем мало. Только рядом с озером красуется островок из десятка деревьев, да чуть в стороне краснеет еще одно — расщепленная молнией толстенная, сучковатая лиственница. На ней метрах в трех от земли гайно. Весной здесь поселилась забредшая на Горелые озера белка. Обычно этот зверек имеет несколько гнезд. Все из-за паразитов. Они необычайно быстро размножаются в мягкой подстилке, и белке время от времени приходится переселяться в новый дом.

Вместе с ней прибыл крупный пышнохвостый самец. Пофыркивая от возбуждения, носились они по деревьям, то взлетая к самым вершинам, то стремительно скатываясь вниз. Иногда начинали прыгать с лиственницы на лиственницу, и тогда казалось, что летят две большие черные птицы.