А вот кулики в нашей долине станции не имели. Шумнут над головой, пропищат жалобно «ти-ви-ти, ти-ви-ти» и направляются к перевалу. Хоть и устали, и есть хочется, а нужно лететь дальше.

И вдруг станция появилась. Соорудил ее мой товарищ Васька Чирок, работающий в совхозе бульдозеристом. Он и в самом деле немного на чирка похож. Маленький, остроглазый, и нос лопаткой.

Как выстроили у нас ферму, бригадир дал Ваське задание осушить торфяник. Сел Чирок на бульдозер и прокопал вдоль торфяника глубокую канаву. Вода в нее сбежала, и стал торф легким да ломким. Чуть пальцами придавишь — он уже крошится. Такой торф как удобрение на полях рассеивают.

Пробивая канаву, Васька неожиданно открыл теплые ключи. Никто и не предполагал, что они там могут быть. Как достиг двухметровой глубины, так ключи и забили. Чирок с бульдозера спрыгнул, руку в воду сунул, а она теплая. Мороз за пятьдесят градусов, река до дна промерзла, а в чирковой канаве только пар гуще. Нигде ни одной льдинки.

И стали каждую весну здесь кулики на отдых садиться. Придешь вечером к торфянику — тут тебе и перевозчики, и улиты, и турухтаны. Вдоль канавы бегают, дерутся, червяков из земли длинными клювами добывают. Шумно, колготно.

Так что теперь у нас появилась и куличиная станция. А называется она Васькины ключи. Хорошо называется, не правда ли?

Канава у торфяника длинная. В самом ее начале глубокая яма, в конце перекат. За перекатом уже речка. На ее берегу гора пней. Их Чирок выгреб бульдозером из торфяника. На пнях любят отдыхать совы и ястребы. Как только прилетят кулики, эти разбойники тут как тут.

Во многих местах стенки канавы оплыли, и получились уютные пляжики. Солнца сколько угодно, а ветер почти не залетает.

Кулики прибывают небольшими стайками. Опустятся на берег, и сейчас же каждый принимается отыскивать себе удобное местечко.

Плавунчикам хорошо. Они прямо на воду садятся. Там и едят, там и отдыхают. Первая появившаяся на воде мошка им достается. Турухтанам-самчикам, наверно, и в пустыне Сахаре будет тесно. Чуть что — в драку. Им бы отдохнуть с дороги, а они целый день канаву делят. То в одном месте сцепятся, то в другом.

Бекасы жмутся поближе к прошлогодней траве. Трава рыжая, бекасы рыжие — поди разгляди.

Самые миролюбивые из всех куликов турухтаны-самочки и песочники. Собьются в стайку у самой воды и дремлют тихонько.

Большому улиту, что стоит на одной ноге у переката, такая картина действует на нервы. Он направляется к стайке и пристраивается рядом с песочниками. Те потеснятся: пожалуйста, мол, очень рады. А улит чуть постоит и ни с того ни с сего крылья как распахнет! Они у него огромные. Одним махом куликов в воду столкнет. Те в крик. А он радостно так: «ули-ули-ули!», описал круг и сел у переката…

Хуже всего зуйку. Его обижают все, кому не лень. Это, наверное, от того, что на груди у зуйка нарядный галстук, на глазах очки-полумаска. Словно на бал-маскарад собрался. Остальные кулики по сравнению с ним замарашки. Вот они его и гоняют. Турухтаны клюют, песочники клюют, даже перевозчик и тот норовит ущипнуть.

Искал-искал зуек себе место, потом отчаялся, взлетел и сел на снег, что по обе стороны от канавы лежит. А по снегу трясогузки бегают, комариков собирают. Зуек им приветливо: «пиу-пиу», они в ответ: «цвик-цвик» — давай, мол, к нам. Зуек приосанился, даже выше стал и принялся вместе с трясогузками за комарами гоняться.

С куликами не ужился, так хоть среди трясогузок своим себя почувствовал.

Ночью все кошки серы — зимой все турухтаны друг на друга похожи. Кулики как кулики. Пестренькие, голенастые. Тихие, мирные. Весной же самцы преображаются. Вокруг клювов у них вздуваются розовые бородавки, на шеях вырастают пышные ожерелья, по бокам головы невесть откуда поднимаются пучки длинных перьев — «ушей». И самое интересное, что наряд-то у каждого петушка особый. У одного он белый, у другого фиолетовый, у третьего еще какой-то.

Иным становится и характер самца. Чуть заметит самочку — заволнуется. Потом распустит воротник и давай бегать по берегу. Бегать негде — он на месте вертится. То присядет, то расправит крылья, а то трястись начнет, словно пыль стряхивает.

Самочка стоит в стороне, будто это ее и не касается. Но это так только кажется. Гляди, около самого азартного плясуна собрались уже три самочки, а у того, что лишь ногами шевелит, — ни одной…

Утром было холодно. Редкие снежинки падали в коричневую воду, и прилетевшие на Васькины ключи турухтаны вели себя спокойно. Прохаживались, склевывали тощих комариков или просто отдыхали. Правда, держались друг от друга отдельно. Турухтан с белым воротником — у переката, черный, словно пират, занял самое уютное место у обрыва, рыжий скромно пристроился в конце косы.

Но разгорелось солнце, вода покрылась невесть откуда взявшимися мошками, и турухтаны будто проснулись. Да и как не проснешься, когда только что у воды опустились четыре самочки? К тому же сели они как раз между белошеим и «пиратом». Те сразу же перья на себе взъерошили и в драку. Кружат, пыжатся, чтобы страшнее казаться. «Уши» у них поднялись рогами, клювы как пики торчат — держись! Белошеий первым ухватил соперника за воротник и дернул так, что тот еле удержался на ногах. «Пират» мотнул головой, вырвался и щипнул белошеего за крыло. Больно щипнул. Тот аж запищал. Затем, озлившись, притиснул «пирата» к обрыву, ткнул несколько раз клювом и поймал его… за язык. «Пират» сразу же крылья к земле — сдаюсь значит. А белошеему этого мало. Ухватился покрепче и давай таскать бедного турухтана по берегу.

Пока они вот так хороводились, рыжий их сосед подкрался к самочкам, что-то им хрюкнул и увел в самый конец канавы — отсюда и не видно.

Наконец белошеий отпустил язык «пирата», оглянулся, а самочек нет. Он подозрительно так уставился на соперника, но тот и сам ничего не поймет.

Сели турухтаны рядом, отдыхают. И невдомек им, что на другом конце канавы рыжего проныру в это самое время таскает за воротник турухтан с зеленым ожерельем, а к уведенным им курочкам воровато приближается красавец в фиолетовом наряде.

Я с утра сидел у канавы и наблюдал за мородункой. Этот буроватый, покрытый пестринами кулик у нас редок. Примечателен он своим клювом. Слишком уж он курнос. Прямо крючком вверх загнулся. Любопытно было посмотреть, как мородунка таким клювом добывает червей. И еще я хотел угостить ее мухами.

Но мородунка не интересовалась едой. С криком «пузыри-пузыри» все время носилась вдоль канавы, словно кого-то искала. Потеряла пару, а может, отроду так непоседлива.

Неожиданно в пяти шагах от меня опустился хрустан. Почти каждый кулик имеет какое-то прозвище. Бекаса называют чиком или лесным барашком, веретенника — улиткою, а хрустана — глупой сивкою. Слишком уж он дурной, значит. Севший у канавы хрустан, по-видимому, был самочкой. Эти кулики вообще симпатичны, а самочки в особенности. Ярко-коричневая шапочка, белые полоски над глазами и на груди, аккуратный клювик делали птицу прямо вызывающе красивой.

Птица сразу же принялась за поиски редких мошек. И тут я заметил, что она хромает. На левой лапке у нее темнел какой-то комок. Кажется, это обрывок сети. Бедная птичка! Стоит ей зацепиться за куст, и она погибла! А что, если ее выручить? Совсем недавно мы с Генкой ловили здесь бекаса, приспособленный под ловушку ящик так и остался лежать на берегу.

Устанавливаю насторожку, высыпаю под ящик десяток мух и протягиваю нитку к засидке. Птицы уже привыкли к ящику и совсем его не боятся. Два крупных песочника сразу же забрались в ловушку и клюют мух. Следом за песочниками под ящик нырнул и хрустан. Дергаю нитку — и добыча в руках.

Нет, на лапке не сетка, а какая-то трава. Намоталась она давно и вся перемазалась илом. Осторожно отдираю, тонкие стебельки. Что это? На середине ножки у хрустана утолщение. Похоже, она совсем недавно была повреждена. Точно. Примерно месяц тому назад хрустан сломал ногу и сам себе наложил шину. Сделал он это умело, как настоящий хирург…