— Неважно, — холодно ответил маркиз. — Лучше вообще помалкивайте, ибо ваше любопытство все равно не будет удовлетворено. Вам важно вспомнить другое — как вы издевались над беззащитным ребенком. Вы избивали ее до потери сознания, ваша жестокость потрясла даже грубого, вечно пьяного моряка.

— Я… не знаю… я не хотел… — начал оправдываться Панджоу.

— Молчать! — прикрикнул на него маркиз. — Вам нет оправдания. Никакого! Нет оправдания тому, что вы сделали с этой маленькой девочкой, когда обрекли ее на долгие годы страдания, отдав в лапы самым жестоким людям. А все ради того, чтобы потуже набить свой кошелек!

— Я не нарушал закона. Работорговлю отменили только в этом году, — пронзительно взвизгнул Панджоу.

— Повторяю, вам нет надобности оправдываться! — сурово возразил маркиз. — Ибо работорговля всегда сопровождалась самой бесчеловечной жестокостью, а уж в этом-то вы прославились, сэр. Эта девочка, Фауна, не была обыкновенной невольницей, и вы прекрасно знали об этом. Но у нее на спине все еще остались рубцы от ваших побоев!

Панджоу повернулся к Елене, затем упал на колени и вцепился в подол ее платья.

— Помилуйте! — взмолился он. — Имейте же сострадание. Ведь я продал вас такому доброму джентльмену.

— Вам хорошо известно, что ее судьба сложилась совершенно иначе, — проговорил маркиз. — Случилось так, что этот добрый джентльмен подарил ее женщине, которая самым бесчеловечным образом обращалась с ней, и судьба девушки могла бы сложиться еще страшней, если бы я не нашел ее.

— Помилуйте! — снова вскричал Панджоу. С его лица градом катился пот.

Тут снова заговорила Елена:

— Руфус Панджоу, ты убил моего дедушку. По твоему приказу дедушку и его невинных подданных силком вытащили из их жилищ. И семьдесят пять процентов этих несчастных умерли на проклятом корабле, владелец которого ты! Мистер О’Салливан рассказал мне (я никогда не забуду его слов), что капитан Хамблби неоднократно, но тщетно просил тебя отдать судно на слом и построить новые, лучшие суда, дабы перевозить людей в надлежащих условиях. Но тебя волновала лишь твоя выгода, Панджоу! Для тебя всегда были важны только деньги, ведь так?

Панджоу, трясясь, с ужасом смотрел на маркиза. Тот дернул за шнурок сонетки. Тут же вошли двое мужчин в масках. Один из них держал в руке кожаную плетку. Маркиз приказал:

— Снимите с него камзол, привяжите к скамье лицом вниз и наградите его пятьюдесятью ударами плетки.

Панджоу взвыл:

— Я не вытерплю этого! Я не выживу! У меня слабое сердце. Пощадите меня!

— Ты же не щадил меня, хотя я была намного беззащитнее тебя, ибо была совсем ребенком, — проговорила Елена холодно.

Маркиз повернулся к слугам и сказал:

— Приступайте.

Комната наполнилась свистом рассекающей воздух плетки и жуткими животными воплями. Девушка с каменным выражением лица молча наблюдала за поркой, ощущая при этом, что Фауна отомщена — по крайней мере частично. Но опять ее триумф имел привкус горечи… Она стояла без движения, пока экзекуция не завершилась. Потом полубесчувственного Панджоу с истерзанной спиной одели и отправили обратно в Плимут, где он обнаружил печальное пепелище на месте своего роскошного дома.

Рыдающий, стонущий и полностью подавленный, Панджоу убрался из Плимута, чтобы никогда там не показываться, и Шартелье больше ничего не слышали о нем.

Так закончился еще один эпизод из жизни девушки, когда-то проданной в унизительное рабство.

А вскоре после этого злополучного для Панджоу происшествия маркиз и маркиза де Шартелье отправились в свой столичный особняк, чтобы устроить роскошный прием. Все светское общество Лондона было взволновано и заинтриговано, гостиные полнились самыми удивительными слухами.

Прием и бал в особняке Шартелье всегда обещали сказочные развлечения. Но на этот раз вся пикантность состояла в том, что приглашения гостям пришли не только от загадочного французского маркиза, но и от его супруги Елены, маркизы де Шартелье. Маркиз женился. Ни одна живая душа не знала, что собой представляет его жена и кто она. Известно было лишь, что волосы у нее золотые, как огонь, что она невиданной красоты, а также образованна и умна, как и ее супруг. Знали также, что с ней знаком молодой Гарри Роддни, который персона грата в их доме и безумно влюблен в маркизу.

Естественно, все это делало званый вечер нетерпеливо ожидаемым и интригующим.

Глава 24

Ночь приема у де Шартелье обещала быть звездной и теплой, предшествующий ей весенний день переливался яркими солнечными лучами. Никогда еще деревья в Грин-Парке не выглядели более зелеными, а голландские тюльпаны, так любимые королевой Шарлоттой, являли собою истинное буйство красок.

Этой ночью под небом, усеянным яркими звездами, особняк де Шартелье приветливо сиял ослепительным светом, струившимся изо всех окон. К парадному подъезду ежеминутно подкатывали роскошные кареты со знатными гостями, а также с избранными, менее знатными, ибо Люсьен очень любил наблюдать, как люди высокого звания вынуждены были общаться под его крышей с теми, кто ниже их по положению в обществе или кого они люто ненавидели.

Бывшая леди Памфри, ныне леди Хамптон ехала на прием в одной карете со своею старинной подругой Клариссой, маркизой Растинторп, которая за прошедшие четыре года снова пополнила свое семейство и теперь была матерью троих сыновей, что было страшным ударом для Генриетты, ибо от ее брака с Эдвардом родились две дочери. Она не любила этих девочек от второго брака и старалась видеться с ними как можно реже. Она ненавидела и презирала Эдварда за то, что он совсем обленился, растолстел и обращался с ней бесцеремонно. Он постоянно придирался к ней и становился особенно злобным, когда она вздыхала по доброму и снисходительному Джорджу, которого в свое время так недооценивала. Ее второй брак был неудачен во всех отношениях.

Сильно располневшая и уже не такая красивая, как прежде, Генриетта надеялась этой ночью за отсутствием прочих достоинств поразить присутствующих своим нарядом. Она надела весьма экстравагантное пестрое атласное платье, сшитое в новом стиле ампир[48] у самого модного портного. Ее накладные волосы украшали нитки жемчуга, перья и цветы. При виде супруги Эдвард усмехнулся, но Кларисса восхищалась ее нарядом; она сама, по-прежнему миниатюрная, хотя и пухленькая, была густо увешана драгоценностями Растинторпов. Обе дамы непрерывно болтали, обсуждая внешний вид особняка Шартелье и недавнюю загадочную женитьбу Люсьена.

— Кто же она такая? — недоуменно вопрошала Кларисса.

— Этого не знает никто, — проговорила Генриетта, прикладывая к губам кончик веера, чтобы скрыть зевок, поскольку была не в настроении. Сооружение на голове доставляло ей массу неудобств: перья и украшения, раскачиваясь, постоянно задевали крышу кареты, и Генриетте пришлось сидеть сгорбившись, в весьма неудобной позе, широко расставив толстые ноги. Уже ничего не осталось от ее былой красоты, кроме сверкающих глаз, но и они теперь смотрели весьма уныло.

Она быстро утратила свое положение королевы хозяек дома в лондонском обществе и знала об этом, объясняя случившееся своим браком с Хамптоном, чей зловредный болтливый язык делал его крайне непопулярным. К тому же Эдвард постоянно унижал ее своею распущенностью, гнусно приставая ко всем служанкам, обитающим в доме. Теперь ее огорчало не только то, что она даже мечтать не могла, чтобы устроить свой званый вечер, но и вечные скандалы Эдварда, когда она приносила ему счета. Деньги, оставшиеся от Джорджа, почти все уходили на детей, и это очень злило ее.

Все вокруг говорили, что в центре нынешнего лондонского сезона будет новая маркиза, и буквально сходили с ума от любопытства. Поэтому Генриетта решила произвести на приеме хорошее впечатление. Прежде она не бывала в доме маркиза, но всегда страстно желала познакомиться с ним. Она была крайне изумлена и польщена, когда получила приглашение. Растинторпы тоже впервые были приглашены к маркизу. И Кларисса не меньше Генриетты желала познакомиться с госпожой маркизой и произвести на нее наилучшее впечатление.