время. Ты доставил мне такое удовольствие, о существовании которого я и не знала. Но

было и нечто очень неправильное.

Он кивает:

- Думаю, я знаю, что это. Но продолжай. Скажи мне.

Я знаю, что собираюсь сказать. Я днями напролет облачала эти мысли в слова:

- Когда ты стал Домиником-господином, ты утратил все признаки прежнего

Доминика. Ты перестал целовать меня – с чувством или нежностью – и едва ли ко мне

прикасался. Я могла это вынести, пока мы играли роли, и пока я была сабой. Но после,

когда чувствовала себя так странно – когда чувствовала близость к тебе, несмотря на всё

то, что ты со мной делал, особенно, когда стегал и порол меня – тогда-то мне и нужно

было, чтобы ты любил и лелеял меня. Мне нужны были твои поцелуи и твои объятия, а

также заверения, что я все сделала правильно, - к моим глазам подступили слезы. - Но

больше всего мне нужно было знать, что на самом деле я была не ничтожной рабыней, а

твоей драгоценной девочкой.

- Не надо, Бет, - говорит он. Его голос суров, будто ему больно слышать мои слова.

– Я так ужасно облажался, и знаю, что это было неправильно. Мне трудно это признать,

потому что до этого я никогда не терял контроль во время игры, ни разу. Я думал, что

слишком хорош, что я опытный мастер в этом искусстве, - он мрачно смеется, - но, как

оказалось, это не так. И я не знаю, почему это произошло. Все, что приходит мне на ум:

мне не привычно находиться с кем-то в такой эмоциональной связи. – Он встает и идет к

шкафу, открывает дверцу и что-то достает оттуда. Он возвращается и кладет это мне на

колени. – Вот почему я хочу, чтобы ты использовала это.

Я опускают глаза на предмет. Это плеть «кошка-девятихвостка», которой он порол

меня в подземелье, и я чувствую дурноту, глядя на нее.

– Доминик, нет, я не могу…

- Пожалуйста, Бет. Мне это необходмо. Я не смогу простить себя, пока немного не

помучаюсь от того же, что принесло страдания тебе.

Он напряженно смотрит на меня, умоляя сделать это для него.

Мне хочется швырнуть чертову штуковину в другой конец комнаты.

- Почему мы не можем быть нормальными? – кричу я на него. - Почему ты не

можешь просто извиниться? Почему все происходящее должно включать это?

- Потому что это мое наказание и искупление, - говорит он тихо, словно повторяет

зазубренный текст. – Я должен его принять. – Он снимает жакет и майку. Теперь он по

пояс обнажен.

О, мой прекрасный Доминик. Я хочу любить тебя. Я не хочу тебя бить.

- Нет, - говорю я едва ли не шепотом.

Он встает, подходит ко мне и опускается на колени у моих ног, склонив голову. Я

пробегаю глазами по загорелой глади его спины, мягким темным волосам на его затылке,

мускулистым изгибам его плеч. Мне хочется почувствовать его, коснуться опьяняющей

смеси его твердых мускулов и мягкой гладкой кожи. Я протягиваю руку и провожу по его

темным волосам. Он мягко произносит:

- Я хочу извиниться перед тобой, Бет, за то ужасное и непростительное, что сделал

с тобой. Самой главной частью наших отношений было доверие, а я взял и злоупотребил

твоим доверием. Я так сильно об этом сожалею.

- Я прощаю тебя и не хочу наказывать.

- Бет, пожалуйста… - его темные глаза умоляюще смотрят на меня. – Мне это

нужно. Мне нужно страдать, как страдала ты. Это единственный способ.

Я вновь перевожу взгляд на плеть у меня на коленях. Она выглядит такой

безвредной, почти безобидной. Но под силой человеческого желания может живьем

содрать с тебя кожу.

- Пожалуйста, - это слово так пропитано потребностью.

Как я могу ему отказать?

Я встаю и беру плеть в руку, ощущая ее вес. Интересно, для меня в качестве сабы,

это ли не самый покорный момент из всех? Мой прекрасный, любящий контроль,

доминирующий Доминик хочет, чтобы я дала ему почувствовать, что он сделал со мной.

Он потребовал это, и я подчинюсь.

- Хорошо. Если это то, чего ты хочешь.

Видно, как напряжение его покинуло, и он испытывает облегчение.

- Спасибо, - произносит он почти радостно. – Спасибо тебе.

Он встает и идет к белому кожаному сиденью. Я помню экстаз, который испытала

на нем, когда Доминик заставил меня воспарить к вершинам удовольствия. Он ложится на

живот, кладет руки под сиденье и держится за раму. Его спина полностью открыта для

меня, начиная от шеи и заканчивая поясницей.

- Я готов, - говорит он.

Я подхожу и встаю у стула, ощущая тяжесть плети в руке. Ее рукоять немного

длинная для меня, чтобы было удобно ее держать, и я думаю, что это не тот инструмент, с

которого любящий доминант начал бы порку. Я помню, как Доминик всегда нежно

разогревал меня деликатными мазками и мягкими материалами, прежде чем перейти к

более жестким инструментам.

Я и впрямь собираюсь это сделать?

Это то, чего он хочет, - говорю я себе. - И несмотря ни на что, я люблю его.

Я поднимаю плеть и опускаю ее на спину Доминика с круговым поглаживанием.

Это неэффективный удар, он едва его задевает, но ощущение от использования флоггера

такое странное, что я не могу делать это в полную силу. Пробую снова и снова, но мне по-

прежнему не удается вложить в удар хоть каплю силы. Я опасаюсь, что это из-за того, что

я не хочу этого делать.

- Попробуй по-другому, - говорит Доминик. – Отведи руку назад, а затем выбрось

вперед по прямой линии, чтобы хвосты плети щелкнули по мне, затем снова таким же

образом. Не поворачивайся всем телом, сохраняй силу в руке и запястье.

Урок от мастера, - думаю я с иронией, но делаю, как он говорит, и первый удар не

преминул опуститься на спину Доминика. Я ахаю, ощущая отзвук в руке.

- Да, - говорит Доминик твердым голосом, - Продолжай. Сильнее.

Я повторяю с той же стороны, замахиваясь и выбрасывая руку вперед. Теперь

заметно, как темнеет его кожа в тех местах, куда попадают хвосты плети, и я замахиваюсь

с другого направления, вновь попадая на то же место.

- Очень хорошо, Бет. Молодчина. Пожалуйста, продолжай.

Привыкнув к весу плети и ощущениям от того, как ее концы щелкают по спине

Доминика, я нахожу свой ритм. Я начинаю прислушиваться к звукам и тому, как они

образуют своего рода такт моих действий. Я начинаю забывать, что кончики хвостов

вызывают у него боль, хотя и знаю, что все ради этого.

Интенсивность ударов нарастает. Спина Доминика краснеет, кожа воспаляется под

ударами. Я осознаю, что начинаю чувствовать отголоски того, как может ощущаться эта

власть – как подгоняемый желанием впиться в добровольную жертву можешь начать

пользоваться темной, примитивной силой. В конце концов, может и во мне есть

жестокость.

Возможно, именно тем, кто контролирует, больше всего нужен контроль над

самим собой. Их желания должны руководствоваться границами того, что могут

выдержать сабы.

Теперь я понимаю: вот как Домник не справился с собой. И со мной.

Когда я это осознаю, у меня умирает любое желание смаковать боль, которую я

причиняю. Вид покрасневшей кожи и красно-белых полос, которые появляются там, где

плеть соприкасается с плотью, вызывают во мне ужасную грусть.

Но я продолжаю.

Внутреннее чутье подсказывает мне поменять позицию – и вот я стою практически

боком к Доминику, замахиваясь и посылая хвосты плети, как игрок в теннис, используя

для силы удара предплечье. Непосредственно перед соприкосновением с кожей я

сдерживаю силу удара, тем самым посыл слабеет, и хвосты с максимальной силой

опускаются на его спину, дальше не двигаясь.

Когда первый такой жесткий удар попадает по Доминику, он вскрикивает. Этот

звук разрывает мне сердце. Он кричит снова и снова, каждый раз, как плеть впивается в