время. Ты доставил мне такое удовольствие, о существовании которого я и не знала. Но
было и нечто очень неправильное.
Он кивает:
- Думаю, я знаю, что это. Но продолжай. Скажи мне.
Я знаю, что собираюсь сказать. Я днями напролет облачала эти мысли в слова:
- Когда ты стал Домиником-господином, ты утратил все признаки прежнего
Доминика. Ты перестал целовать меня – с чувством или нежностью – и едва ли ко мне
прикасался. Я могла это вынести, пока мы играли роли, и пока я была сабой. Но после,
когда чувствовала себя так странно – когда чувствовала близость к тебе, несмотря на всё
то, что ты со мной делал, особенно, когда стегал и порол меня – тогда-то мне и нужно
было, чтобы ты любил и лелеял меня. Мне нужны были твои поцелуи и твои объятия, а
также заверения, что я все сделала правильно, - к моим глазам подступили слезы. - Но
больше всего мне нужно было знать, что на самом деле я была не ничтожной рабыней, а
твоей драгоценной девочкой.
- Не надо, Бет, - говорит он. Его голос суров, будто ему больно слышать мои слова.
– Я так ужасно облажался, и знаю, что это было неправильно. Мне трудно это признать,
потому что до этого я никогда не терял контроль во время игры, ни разу. Я думал, что
слишком хорош, что я опытный мастер в этом искусстве, - он мрачно смеется, - но, как
оказалось, это не так. И я не знаю, почему это произошло. Все, что приходит мне на ум:
мне не привычно находиться с кем-то в такой эмоциональной связи. – Он встает и идет к
шкафу, открывает дверцу и что-то достает оттуда. Он возвращается и кладет это мне на
колени. – Вот почему я хочу, чтобы ты использовала это.
Я опускают глаза на предмет. Это плеть «кошка-девятихвостка», которой он порол
меня в подземелье, и я чувствую дурноту, глядя на нее.
– Доминик, нет, я не могу…
- Пожалуйста, Бет. Мне это необходмо. Я не смогу простить себя, пока немного не
помучаюсь от того же, что принесло страдания тебе.
Он напряженно смотрит на меня, умоляя сделать это для него.
Мне хочется швырнуть чертову штуковину в другой конец комнаты.
- Почему мы не можем быть нормальными? – кричу я на него. - Почему ты не
можешь просто извиниться? Почему все происходящее должно включать это?
- Потому что это мое наказание и искупление, - говорит он тихо, словно повторяет
зазубренный текст. – Я должен его принять. – Он снимает жакет и майку. Теперь он по
пояс обнажен.
О, мой прекрасный Доминик. Я хочу любить тебя. Я не хочу тебя бить.
- Нет, - говорю я едва ли не шепотом.
Он встает, подходит ко мне и опускается на колени у моих ног, склонив голову. Я
пробегаю глазами по загорелой глади его спины, мягким темным волосам на его затылке,
мускулистым изгибам его плеч. Мне хочется почувствовать его, коснуться опьяняющей
смеси его твердых мускулов и мягкой гладкой кожи. Я протягиваю руку и провожу по его
темным волосам. Он мягко произносит:
- Я хочу извиниться перед тобой, Бет, за то ужасное и непростительное, что сделал
с тобой. Самой главной частью наших отношений было доверие, а я взял и злоупотребил
твоим доверием. Я так сильно об этом сожалею.
- Я прощаю тебя и не хочу наказывать.
- Бет, пожалуйста… - его темные глаза умоляюще смотрят на меня. – Мне это
нужно. Мне нужно страдать, как страдала ты. Это единственный способ.
Я вновь перевожу взгляд на плеть у меня на коленях. Она выглядит такой
безвредной, почти безобидной. Но под силой человеческого желания может живьем
содрать с тебя кожу.
- Пожалуйста, - это слово так пропитано потребностью.
Как я могу ему отказать?
Я встаю и беру плеть в руку, ощущая ее вес. Интересно, для меня в качестве сабы,
это ли не самый покорный момент из всех? Мой прекрасный, любящий контроль,
доминирующий Доминик хочет, чтобы я дала ему почувствовать, что он сделал со мной.
Он потребовал это, и я подчинюсь.
- Хорошо. Если это то, чего ты хочешь.
Видно, как напряжение его покинуло, и он испытывает облегчение.
- Спасибо, - произносит он почти радостно. – Спасибо тебе.
Он встает и идет к белому кожаному сиденью. Я помню экстаз, который испытала
на нем, когда Доминик заставил меня воспарить к вершинам удовольствия. Он ложится на
живот, кладет руки под сиденье и держится за раму. Его спина полностью открыта для
меня, начиная от шеи и заканчивая поясницей.
- Я готов, - говорит он.
Я подхожу и встаю у стула, ощущая тяжесть плети в руке. Ее рукоять немного
длинная для меня, чтобы было удобно ее держать, и я думаю, что это не тот инструмент, с
которого любящий доминант начал бы порку. Я помню, как Доминик всегда нежно
разогревал меня деликатными мазками и мягкими материалами, прежде чем перейти к
более жестким инструментам.
Я и впрямь собираюсь это сделать?
Это то, чего он хочет, - говорю я себе. - И несмотря ни на что, я люблю его.
Я поднимаю плеть и опускаю ее на спину Доминика с круговым поглаживанием.
Это неэффективный удар, он едва его задевает, но ощущение от использования флоггера
такое странное, что я не могу делать это в полную силу. Пробую снова и снова, но мне по-
прежнему не удается вложить в удар хоть каплю силы. Я опасаюсь, что это из-за того, что
я не хочу этого делать.
- Попробуй по-другому, - говорит Доминик. – Отведи руку назад, а затем выбрось
вперед по прямой линии, чтобы хвосты плети щелкнули по мне, затем снова таким же
образом. Не поворачивайся всем телом, сохраняй силу в руке и запястье.
Урок от мастера, - думаю я с иронией, но делаю, как он говорит, и первый удар не
преминул опуститься на спину Доминика. Я ахаю, ощущая отзвук в руке.
- Да, - говорит Доминик твердым голосом, - Продолжай. Сильнее.
Я повторяю с той же стороны, замахиваясь и выбрасывая руку вперед. Теперь
заметно, как темнеет его кожа в тех местах, куда попадают хвосты плети, и я замахиваюсь
с другого направления, вновь попадая на то же место.
- Очень хорошо, Бет. Молодчина. Пожалуйста, продолжай.
Привыкнув к весу плети и ощущениям от того, как ее концы щелкают по спине
Доминика, я нахожу свой ритм. Я начинаю прислушиваться к звукам и тому, как они
образуют своего рода такт моих действий. Я начинаю забывать, что кончики хвостов
вызывают у него боль, хотя и знаю, что все ради этого.
Интенсивность ударов нарастает. Спина Доминика краснеет, кожа воспаляется под
ударами. Я осознаю, что начинаю чувствовать отголоски того, как может ощущаться эта
власть – как подгоняемый желанием впиться в добровольную жертву можешь начать
пользоваться темной, примитивной силой. В конце концов, может и во мне есть
жестокость.
Возможно, именно тем, кто контролирует, больше всего нужен контроль над
самим собой. Их желания должны руководствоваться границами того, что могут
выдержать сабы.
Теперь я понимаю: вот как Домник не справился с собой. И со мной.
Когда я это осознаю, у меня умирает любое желание смаковать боль, которую я
причиняю. Вид покрасневшей кожи и красно-белых полос, которые появляются там, где
плеть соприкасается с плотью, вызывают во мне ужасную грусть.
Но я продолжаю.
Внутреннее чутье подсказывает мне поменять позицию – и вот я стою практически
боком к Доминику, замахиваясь и посылая хвосты плети, как игрок в теннис, используя
для силы удара предплечье. Непосредственно перед соприкосновением с кожей я
сдерживаю силу удара, тем самым посыл слабеет, и хвосты с максимальной силой
опускаются на его спину, дальше не двигаясь.
Когда первый такой жесткий удар попадает по Доминику, он вскрикивает. Этот
звук разрывает мне сердце. Он кричит снова и снова, каждый раз, как плеть впивается в