Жуков заметил, что какой-то колхозник, взмахивая длинной плетью, отбил от гурта десятка два коров, торопливо гнал их обратно.

— А ну давай наперерез, — бросил Жуков шоферу, указывая рукой в сторону предприимчивого мужика:

Шофер развернул «газик» и повел его на последней скорости по щетинистой стерне. Жуков, приоткрыв дверцу, крикнул:

— Заворачивай скотину! Назад хода нет! Заворачивай!

— Дудки! Хватит с нас! — огрызнулся мужик. — Хорошо тебе в машине пановать, а нам каково? Загнал в адово пекло и командуешь? Дудки!

Жуков вылез из машины и рывком выхватил из кобуры наган.

— Заворачивай, мерзавец. На крови людей вздумал разбогатеть…

— Оружьем грозишь? — мужик бросил плеть, рванул на себе рубаху: — Стреляй! Все равно погибель нам.

— Проваливай, христопродавец! — Жуков спрятал наган, поднял плеть и бросился заворачивать коров.

К нему на помощь подоспели гуртоправы. Но тут появилась вторая тройка «юнкерсов», и снова на ревущее поле посыпались бомбы… Жуков помнил только, как что-то обожгло живот, швырнуло воздушной волной, и он потерял сознание…

…Шофер довез Жукова до санбата. Он бережно внес его в палатку и осторожно положил на операционный стол; не видел Жуков хлопотавших возле него людей в белых халатах, с марлевым повязками на лицах; не слышал он, как военврач-хирург, извлекая из живота осколок, сказал своим помощникам:

— Крепкий мужик. Долго жить будет.

Очнулся Жуков в эвакогоспитале. Оттуда отправили его в глубокий тыл на излечение.

Всю ночь не закрывалась дверь куреня Васильевых. Одни хуторяне уходили, другие приходили, и Дарья, уже в который раз, начинала свое повествование о трагедии, разыгравшейся на полевом стане. Только Евгенушка, Душин и дед Панюхай, как пришли к Васильевым, так и оставались у них до рассвета.

Панюхай, обхватив руками голову, раскачивался из стороны в сторону, твердил одно и то же:

— Анка, Анка… Внученька моя, Валюша… Да как же я теперь буду без вас?..

Он на время затихал, потом опять звал дочь и внучку, горестно покачивая головой.

Евгенушка, забившись в угол оплакивала смерть любимой подруги, с которой с детских лет делила радости и горести.

Кирилл Душин сидел молча и тупо смотрел в пол. Он не слышал и не видел тех, кто входил в избу и выходил, слушал Дарью и только замечал в полумраке затемненной электролампочки одни ноги, топтавшиеся по полу. Он никак не мог понять одного: как это можно сбрасывать бомбы на мирных и кротких людей, какой была его жена. Долго ходил он в холостяках. Наконец подобрал себе тихую и застенчивую подругу, не успел нарадоваться своему семейному счастью, как его уже отняла чья-то злобная воля.

Покуда Дарья в сотый раз рисовала перед хуторянами страшную картину бомбежки, на МРС тем временем шли авральные работы. Рыбаки и рабочие мастерских по ночам рыли в цехах траншеи, обивали досками разобранные станки и закапывали их. Лишнюю землю выносили на пирс, сбрасывали в море. На этих работах были заняты только те, которые должны были эвакуироваться на рассвете с Косы, уйти на моторных баркасах к другому берегу и увезти с собой эту тайну. Так решили директор МРС и замполит: зарыть станки, инструменты в землю, а пустые цехи поджечь. И никогда враг не догадается, что под пеплом, в земле, среди обгорелых стен, находится оборудование мастерских.

Кострюков и Васильев совещались с Кавуном в его кабинете. Они составили список людей, подлежащих эвакуации, наметили, что взять с собой из имущества колхоза и МРС.

Кавун не присаживался, с какой-то удивительной легкостью проносил из угла в угол свое грузное тело. На его широкой богатырской груди сверкали два ордена Красного Знамени. А третью награду — именной клинок с надписью «Лихому коннику Юхиму Кавуну за храбрость. Командарм Буденный» — Кавун отточил, смазал и упаковал вместе с самыми необходимыми вещами.

— Ще может сгодиться…

В дверь постучали.

— Заходь, кто там?

Вошел Пронька, доложил:

— Все готово. Теперь можно и цехи подпалить.

На рассвете ярко запылали мастерские, освещая суда, стоявшие на приколе у пирса. Все было готово к отплытию; ждали приказа директора МРС, а Кавун, стоя на пирсе, сердито ворчал:

— Де ж воны?

На судах вместе с рыбаками и рабочими МРС разместились Кострюков, семья Кавуна, Васильев с Дарьей, не было еще только Панюхая и Евгенушки с дочкой.

— Та дэ ж воны? — повторил Кавун, наматывая на палец длинный ус.

Орудийный гул, не смолкавший всю ночь, приближался к Косе, надо было торопиться с выходом в море. Трое задерживали всю флотилию.

Кавун окликнул Проньку.

— Душина, Кузьмича и Евгенушку на пирс! — распорядился он.

Пронька побежал в хутор. Вскоре Кавун заметил спускавшиеся по тропинке две сгорбленные фигуры. Это были Душин и Панюхай. Они медленно передвигали ноги, хотя шли под гору, понурые, безучастные ко всему окружающему. Панюхай держал в руке узелок. Ключ от куреня он отнес Акимовне, которая оставалась в хуторе, и была с вечера дома. Сегодня ночное дежурство ее было отменено, МРС готовили к эвакуации. Когда Акимовне предложили эвакуироваться, она горько вздохнула:

— И куда я понесу за моря-окияны свои старые косточки?..

Было предложено эвакуироваться и Бирюку. Опираясь на палку, с которой в последнее время не расставался ни днем, ни ночью, тот ответил:

— Я калека. Убогий человек. Кто меня тронет?

Кавун энергичными жестами давал понять Душину и Панюхаю, чтобы они поторопились. Душин, заметив Кавуна, перенес с одного плеча на другое лямку санитарной сумки, туго набитой медикаментами, подтолкнул Панюхая:

— Шагай, шагай, Кузьмич, людей задерживаем.

Он ничего лишнего не взял с собой. Повесил замки на дверях медпункта и своей комнаты и отдал ключи соседям.

Пронька вихрем ворвался к Евгенушке, бросил еще с порога скороговоркой:

— Ждут, ждут, а вас все нет. Орудия за пригорком гукают. Собирайтесь. Пошли скорее.

— Да вот, не знаю, что брать с собой, — беспомощно опустила руки Евгенушка, окидывая взглядом разбросанные на полу вещи.

— Ничего не надо брать. Только дочку. Только Галочку. Больше ничего не берите.

— Нет, нет, нужно же взять Галочкины вещи. Да и себе на смену кое-что…

Галя, только что разбуженная матерью, сидела на стуле и протирала заспанные глаза. Она уже была обута и одета.

— А Валя тоже поплывет с нами? — спросила Галя. — И тетя Аня?

— Все, все поплывут, только идемте скорее, — торопил Пронька.

Евгенушка махнула рукой и сказала:

— Идем.

Пронька подхватил чемодан и выбежал на улицу.

Первый бомбовый удар вырвал из толпы, хлынувшей в буерак, несколько десятков жизней. Анку с дочерью отбросило воздушной волной в сторону. Девочка даже не вскрикнула, и это удивило Анку. Не разум в таком аду было не до размышлений), а скорее всего инстинкт подсказал Анке, что надо бежать не в ту сторону, куда пикирует самолет, а стремиться навстречу ему. Вскочив на ноги и подняв Валю, она увлекла ее за собой, убегая вверх по буераку.

Следующие бомбы рванули землю позади Анки, угодив в самую гущу обезумевших людей. Со свистом пролетели над головой осколки. Анка пригнулась, не переставая бежать. И хотя Валя не отставала, держась за руку матери, Анка торопила ее:

— Скорей, доченька, скорей…

Вскоре девочка стала ослабевать. Анка остановилась:

— Ты устала, Валюшенька?

Валя не ответила. Руки ее мелко дрожали.

— Ну, присядь… отдохни, моя крошечка.

Они присели на жесткую землю. Быстро сгущались сумерки. «Юнкерсы» улетели, и над степью установилась тишина. Анка, обняв дочку, прижимала ее к себе, целовала в голову.

— Ты не бойся, моя рыбка… Не бойся… С тобой твоя мамуля…

Девочка молчала.

— Почему ты не отвечаешь маме?.. Валюшенька… Чуточка моя ясноглазенькая.

Валя теснее прижалась к матери.

— Спать хочешь? Ну поспи, поспи. Положи сюда головку.