Но Валя, пугливо оглянувшись, вскочила.

— М-м-ма-ма… по-по-бежим… — заикаясь, в страхе заговорила она.

— Да ты не бойся, умница моя. Самолеты ушли. Зачем же нам бежать? Мы пойдем, — Анка встала. — Потихонечку пойдем.

На потемневшем небе густо высыпали звезды, но от них не стало светлее. Две затерявшиеся в степи фигурки обступила плотная тьма. Где-то в стороне рокотали моторы автомашин, пробегавших по степным дорогам.

«Хоть бы кто-нибудь подвез, — с тоской подумала Анка. — Надо выйти на дорогу. А как отыскать ее в такой темноте?»

Они шли уже часа три. Анка часто брала девочку на руки и вконец обессилела.

— Отдохнем, доченька, — проговорила она и устало опустилась на щетинистую колкую стерню.

После короткого привала снова пустились в путь. Рокот моторов все приближался, становился яснее. Еще не были видимы в темноте даже силуэты машин, но Анка, прислушавшись, определила, что они пробегают впереди нее вправо и влево.

«Да ведь это же та дорога, которая ведет мимо нашего хутора в город!» — обрадованно подумала она.

Вскоре Анка пересекла дорогу и стала спускаться по пологому скату, ведущему к морю. Сердце ее забилось учащеннее, она прибавила шагу. Уже ощущалось знакомое живительное дыхание моря.

— Вот и дома скоро будем. Совсем, совсем скоро, — приободряла Анка дочку.

Но Валя, петляя ножками, стала приседать, повисая на материнской руке.

— Еще отдохнуть хочешь? Ну, давай отдохнем. Присядь, — и тут же Анка почувствовала, как у нее самой подломились ноги. Она рада была не только немного посидеть, но и растянуться на жесткой земле, вздремнуть хоть пяток минут…

Таяла короткая летняя ночь. Заметно светлел восточный небосклон, обозначались контуры извилистого побережья. Анка сидела неподалеку от ерика, крутые склоны которого заросли густым кустарником. Когда-то Павел случайно натолкнулся в этом ерике на рыбную коптильню, тайно устроенную его отцом, и заявил в сельсовет. Тогда Анка служила милиционером, и ей пришлось арестовывать главаря шайки расхитителей государственной собственности Тимофея Белгородцева, его сообщников Егорова, Краснова, Урина, городского спекулянта Машкова, а также своего отца Панюхая, сторожившего рыбокоптильню и уснувшего на посту… Анка, погрузившись в воспоминания, не заметила, как властно наступал рассвет и уже стало видно море, подернутое легкой прозрачной дымкой. Со стороны Мариуполя тяжело шла на северо-восток «Тамань». Вдруг лицо Анки преобразилось, глаза заблестели, она порывисто вскочила.

— Море! Доченька, пароход плывет! Наше море!.. — она повела головой влево, и взгляд ее, сразу померкнувший, застыл на багровых клубах дыма, поднимавшегося из-за горбатины высокого на изломе берега, за которым были залив, родной хутор. Тревога, охватившая Анку, сразу погасила в ее сердце вспыхнувшую было радость.

— Вставай, доченька, идем… — заторопилась она. — Хутор уже близко… Вставай.

Валя не пошевельнулась. Она была во власти безмятежного сна. Тогда Анка взяла дочку на руки и пошла, медленно передвигая ноги. Вблизи хутора загремели раскаты орудийных выстрелов. Анка невольно присела, положила на землю дочку, прикрыла ее собой… Стрельба усиливалась, но над головой Анки не пролетали ни снаряды, ни пули, ни осколки. Вокруг было пустынно. Она поднялась и в изумлении открыла рот… В море кильватерной колонной уходила флотилия бронзокосцев… Анка уже не слышала ни орудийной канонады, ни гулких взрывов снарядов, ни автоматной трескотни. Спотыкаясь и пошатываясь, держа на руках дочку, она подошла к высокому обрывистому берегу, который, выгибаясь дугой, образовывал залив. Отсюда она увидела и хутор, и косу, и объятые огнем мастерские МРС. А в море все дальше уходили моторные суда…

Анка поставила на ноги проснувшуюся дочку, схватилась за голову, но на ней не оказалось косынки. Тогда Анка в отчаянии замахала руками, кричать она не могла, спазмы душили ее. Да и кто услышал бы ее голос на таком расстоянии?.. На судах даже не заметили стоявшую над обрывом женщину.

— Ушли.. — с невыразимой горечью прошептала побелевшими губами Анка. — Ушли… — она протянула назад руку и зашевелила пальцами, будто ловила что-то в воздухе. — Идем, доченька… Дай маме ручку.

Но Валя, свернувшись калачиком, лежала на сухом полынке, издававшем горьковатый запах.

— Опять уснула, — Анка склонилась над ней и бережно подняла на руки.

В конце дугообразного крутого берега, где начинался хутор, Анка остановилась, посмотрела вниз. Разгоревшаяся на востоке предутренняя заря золотила песчаную косу и зеленоватые воды моря. Игривые волны бежали к косе, гуляли по заливу, расшивали позолоченное побережье кружевными узорами белоснежной пены. И ласковое море, и голубое небо дышали покоем. Не верилось, что рядом проходит война и вот-вот зальет своей мутной кровавой волной светлый родной берег, озаренный восходящим солнцем.

Раздавшийся поблизости батарейный залп вернул Анку к страшной действительности. На пригорке стояли пушки и вели беглый огонь с открытых позиций. До Анки донесся грохочущий лязг металла. Над пригорком поднялось огромное облако густой ржавой пыли. Потом из-за пригорка, скрежеща гусеницами, выползли танки, как допотопные чудовища, они всей своей тяжестью обрушились на позиции артиллеристов, не прекращавших огня.

Анка бросилась в хутор и скрылась в проулке. Первое время она шла быстро, потом стала замедлять шаги, остановилась, прислонившись спиной к плетню чьего-то двора. Улицы и проулки хутора были безлюдны, окна куреней наглухо закрыты ставнями. А гремящая, изрыгающая огонь волна бронированной стали подкатывалась все ближе, ближе… С трудом добралась Анка до своего куреня. Дверь оказалась на замке.

— Куда же теперь? — прошептала сухими губами Анка. — К Акимовне! Скорее к Акимовне!.. — и, напрягая последние силы, двинулась вдоль улицы. — Не упасть бы… Дойти бы… Только бы не упасть…

Вдогонку ей прозвучал чей-то сердитый голос:

— Какого черта разгуливаешь? Ежели себя не жалко, так хоть ребенка побереги! В погреб! В погреб ступай!

Анка обернулась. Кричал бежавший солдат, держа в руке связку ручных гранат. По улице мчался немецкий танк, вымахнувший из проулка. Солдат остановился и, крикнув: — Вот так умирают за Родину русские люди! — броском метнулся назад под танк. Взрыв встряхнул стальную черепаху, и она разом оборвала свой бег… Ошеломленная Анка, не отрывая застывших глаз от танка, пятясь, свернула за угол и бросилась в улицу, ведущую вниз, к берегу.

Возле куреня Акимовны она пошатнулась и стала медленно оседать. Силы окончательно оставили ее.

Из глаз градом хлынули слезы, и непроницаемая завеса закрыла перед Анкой и ласковое, зовущее к себе море, и дымившую старуху «Тамань», и бронзокосскую флотилию, уходившую к краснодарскому берегу. Неимоверным усилием Анка преодолела вызывавшую тошноту слабость, поднялась и, качаясь, как пьяная, толкнула калитку.

Проникший через окна рассвет вытеснил из всех уголков горницы ночные тени. Акимовна открыла глаза и вдруг приподнялась на постели. В углу, как всегда, стояла берданка…

— Как же так? Упредить меня упредили, чтоб на пост не ходить, а ружье не взяли? Побегу на мэрэсэ…

Кряхтя и зевая, она встала, натянула на себя платье, взяла берданку и вышла из куреня. Но… было поздно: миновав косу, суда выходили на морской простор. Справа по борту, обрезая нос кильватерной колонне бронзокосской флотилии, шла из Мариуполя «Тамань», перегруженная ранеными воинами. За пароходом высоко в воздухе следовали три «юнкерса». Первый самолет с ходу пошел в пике. «Тамань» ответила частым огнем захлебывающихся зенитных пулеметов. «Юнкерс» задымил, так и не выйдя из пике, ураганом прошумел немного выше мачты и нырнул в море впереди «Тамани». Это отрезвило остальных двух воздушных пиратов. Они сбросили в море бомбовой груз и повернули на запад.

— Так их, проклятых разбойников! Или в море головой или в землю по самую макушку вбивать! — потрясла берданкой Акимовна, увидев, как подбитый «Таманью» «юнкерс» упал в море. Но тут она быстро опустила руку, прислушалась. За хутором, на пригорке, ухали пушки, ревели моторы танков, слышались гулкие взрывы, резкие трескучие очереди автоматов. Акимовна вернулась в курень. Она обмотала чистыми тряпками берданку и патроны, обернула их старой клеенкой, перевязала шпагатом и вышла во двор. Огляделась — никого вокруг — вошла в сарай и там, между простенком и камышовой застрехой, запрятала ружье… Только уже в комнате, опускаясь на табуретку, вздохнула с таким облегчением, будто сбросила с плеч тяжелый груз.