— Папка! — машет отцу обеими руками Галя. Она порывается к пирсу, но Евгенушка крепко держит ее. Дубов широко улыбается, держа поднятую над головой шляпу. Евгенушка машет ему носовым платком.

Но вот часто и резко захлопали газоотводные трубки, суда окутались черной дымкой, толпа забурлила и зашаталась, будто закачался берег, в воздухе затрепетали разных расцветок платки, послышались возгласы:

— В час добрый!

— Счастливо!

— Удачного лова!

Анка стояла рядом с Евгенушкой, прижав к себе дочку. Среди уходивших в море рыбаков не было никого из родственников Анки, но она всегда выходила вместе со всеми на берег, брала с собой Валю и говорила ей:

— Доченька, помаши рыбакам. Пожелай им удачи.

— А потом что?

— А потом они привезут много рыбки.

И Валя, подняв ручонку с растопыренными пальцами, кричала:

— Дяденьки! Привезите мно-о-ого рыбки!..

— Ры-ы-ыбки! — вторила ей Галя.

Суда обогнули косу и пошли кильватерной колонной. Впереди трепетал красный вымпел «Буревестника». Анка неотрывно смотрела вслед флотилии, и глаза ее повлажнели. Что-то защемило сердце, вдруг стало почему-то грустно.

Евгенушка заметила резкую перемену в глазах Анки, спросила:

— Что с тобой?

Анка вздрогнула.

— Ничего…

— Неправда. По глазам вижу.

— Вот еще… — принужденно усмехнулась Анка. — Просто так…

— Ну, зачем от меня скрываешь? С кем же поделиться, как не с подругой.

— Да что же мне скрывать от тебя, Гена…

— Скрываешь, я же вижу, — не отступала Евгенушка.

Анка вздохнула.

— Ну? — Евгенушка обняла ее, заглянула в глаза.

— Просто… немного взгрустнулось…

— Отчего?

— От глупых дум… Вспомнила, как когда-то в мечтах я строила свое счастье… Думала: вот так же буду провожать в море любимого, с радостью встречать его… Какой светлой представлялась мне семейная жизнь… Ночи не спала, думала… думала… А все кувырком пошло…

— Эх, подруженька! Да тебе, моя милая, уже улыбается счастье — большое, светлое!..

— Ты о чем это?

— Не о чем, а о ком. О твоем соколе поднебесном…

— Ах, о Яше! — заулыбалась Анка, и лицо ее посветлело, глаза заблестели.

— О нем, конечно. Не о Павле же Белгородцеве.

— Что Павел… отрезанный ломоть, он навсегда выброшен из сердца… — сухо произнесла Анка. Она помолчала, о чем-то раздумывая, и продолжала: — А вот почему Яшеньки уже третий день нет?

— Прилетит.

— Но когда же он прилетит?

— Вот что. Я знаю, что ты можешь говорить о своем Яшеньке целые сутки без передышки. Это очень хорошо. Но только сегодня суббота и дел у нас с тобой пропасть. Надо и полы помыть, и белье постирать, и в бане искупаться. Как говорит Юхим Тарасович Кавун, «ходимтэ до куреня».

— Ходимтэ! — засмеялась Анка.

День выдался тихий, знойный. На зеркальной глади моря не заметно даже мельчайшей зыби. Такой штиль на Азове — редкость. Нещадно палило июньское солнце. И только исходившая от моря свежесть несколько умеряла нестерпимую жару.

Жуков, Дубов и Курбатов стояли на корме. Зеленоватые воды под ударами лопастей быстро вращавшегося винта бурунились и, вскипая, сердито шипели и булькали. За кормой двумя кружевными дорожками стлалась сверкающая на солнце белоснежная пена. По этому пенистому следу, не нарушая порядка кильватерной колонны, шли за «Буревестником» остальные суда рыболовецкой флотилии.

— Удивительно! Ни малейшего дуновения ветерка, — воскликнул Жуков, расстегивая воротник гимнастерки. — На суше в этакую жару задохнуться можно. Здесь хоть в малой мере, но все же ощущается дыхание моря.

— Для рыбака это не «дыхание», — улыбнулся Дубов. — Вот когда море заштормит…

— Ну, ну, я тебе заштормлю, — погрозил ему пальцем Жуков. — Попал я однажды в переделку, когда выходил с молодым колхозом на рыбалку, — и он, взглянув на Курбатова, засмеялся. — Было это в тридцатом году. Вышли мы в море ночью. Не успели поставить сети, как разыгрался такой штормяга, что казалось, море с небом смешалось. Ей-богу, не чаял еще раз берег увидеть. Думал — тут мне и гроб, да еще без крышки.

— Что же вы, Андрей Андреевич, сравниваете тридцатый год с сорок первым.

— А я и не сравниваю.

— Тогда, — продолжал Дубов, — мы на веслах да под парусом ходили, а теперь на моторах.

— Все равно нам шторм не нужен, — махнул рукой Жуков. — В штилевую погоду лучше рыбалить. Верно, Курбатов?

— Покойнее, — согласился Курбатов и с хитринкой посмотрел на Дубова.

Тот, усмехаясь, продолжал:

— Натура рыбака беспокойная… Он любить бурю должен. Одним словом, моряком настоящим быть.

— Ладно, ладно, романтик моря. Что это с ними, а? — вдруг повернулся Жуков, указывая на суда, расходившиеся в разные стороны. — Почему они поломали строй?

— А это мы теперь, перед выходом в море, еще на берегу намечаем маршрут движения флота. Вот они и пошли по своим местам.

— Дельно, — одобрил Жуков.

— Эге! — воскликнул Пронька. — За кормой «Темрюка» буек. Это Зотов будет учить Жильцова орудовать двумя драгами. Сейчас и вы увидите, товарищ Курбатов, — и он крикнул мотористу: — Саша! Полный вперед!

— Есть полный вперед! — отозвался Сазонов.

Мотор заработал часто и гулко, под ногами задрожала палуба, и судно полным ходом устремилось вперед. Пронька засек время, скомандовал?

— Драгу за борт!

Рыбак, ожидавший команду, тотчас сбросил за борт конусообразный буек. Полуторакилометровая сеть, сложенная волнистой кладкой, со свистом срывалась с палубы в море, и от буйка, помахивающего флажком, стлалась по следу «Буревестника» густая цепь поплавков, удерживающих верхнюю основу сети. Через несколько минут Пронька скомандовал рулевому:

— Право руля!

— Есть право руля!

Судно сделало крутой поворот и пошло дальше, не снижая скорости. Дубов сказал Курбатову:

— Заметьте: пройдено пятьсот метров… Сейчас мы идем, образуя острый угол. Вот мешок драги за бортом. Пройдено еще двести пятьдесят метров… — и крикнул:

— Право руля! Так держать!

Остальные 750 метров судно шло без поворотов. И когда Пронька доложил, что сетное полотно на исходе, Дубов сказал:

— Передай мотористу — «малый вперед»!..

Опытный рулевой сам взял еще немного вправо и повел судно на буек.

— Теперь вам все ясно? — спросил Жуков Курбатова.

— Нет, не совсем, — признался тот.

— Вот я вам поясню, — сказал Дубов. — Допустим, в этом квадрате обнаружен авиаразведкой или рыбаками косяк. Мы на полном ходу судна окольцовываем косяк сетным полотном драги. А как мы это делаем, вы уже видели: пятьсот метров — поворот; двести пятьдесят метров — поворот. Теперь идем малым ходом на буек, сводим концы драги. Смотрите на поплавки… Что получается? Драга, удлиняясь, суживается. Сетевые стены выравниваются, сближаются, легонько подталкивают рыбу, и она при медленном движении судна неизбежно заходит в мотню драги…

— Ясно! — улыбнулся Курбатов. — Замечательная мысль!

— Тут, братец, мой, — сказал Жуков, — академия!..

А Дубов продолжал:

— Выбрав на палубу первую драгу, мы делаем второй замет. Притонение продолжается около часа. За это время бригада ловцов вполне успевает осмотреть первую драгу, и если потребуется, то и произвести мелкий ремонт.

— Просто замечательно! — воскликнул Курбатов.

Замет драги не дал рыбакам ничего утешительного. В мотне оказалось с десяток судаков, два осетра. Но по возбужденному лицу Проньки, по его сияющим глазам было видно, что, пожалуй, дела не так уж плохи. А когда Жуков сказал, что на этот раз Проньке изменило рыбацкое счастье, Дубов возразил:

— Нет, Андрей Андреевич, вы не правы. И на этот раз ему улыбается счастье. Только надо уметь взять его… Пронька! — позвал он бригадира. — Прокопий Михайлович!

— Я тут, товарищ Дубов, — перед ним встал Пронька.

— Видишь? — указал он на осетров.

— Вижу.

— Они отбились. Где-то поблизости гуляют косяки. Приготовить наплавы и ставной невод. Живо!