— Брось глупости, Анка. Не съест же он тебя своим взглядом?

— Как хочешь, а я забегу к тебе, заберу Валю — и домой.

— Да пускай девочка спит у нас.

— Нет, нет… я побегу! — и она скрылась в проулке.

Павел поравнялся с Евгенушкой, заглянул ей в лицо, снял шляпу.

— Доброй ночи, Евгения Ивановна!

— Доброй, доброй, Павел Тимофеевич!

— А я смотрю, что-то фигура и походка знакомые… «Не Евгенушка ли?» — думаю. Так оно и есть.

— Вот уж и неправда твоя, — засмеялась Евгенушка. — И походкой и фигурой изменилась я. Была тощей, как чехонь, не ходила, а вприпрыжку скакала. А теперь все равно что жирная гусыня плыву, одышкой от полноты страдаю, — и она остановилась, переводя дыхание. Остановился и Павел.

— И все же я узнал тебя.

— Глаз у тебя острый. А вот, кто еще был со мной, ты и не заметил.

— Заметил, Евгенушка… — с тоской промолвил Павел. — А чего это она убежала?

— Не хочет, видно, с тобой встречаться.

— Почему? Я же не зверь какой… Я ведь по-хорошему с нею…

Павел стоял против луны, освещавшей его нахмуренное, красивое лицо, и по привычке мял в руках фетровую шляпу. Евгенушка пристально посмотрела на него, отметила про себя: «Красив, однако, идол…»

— Евгенушка… Я знаю, что ты задушевная подруга Анки… Ты знаешь все ее мысли… Скажи: неужто и вправду не рада она моему приезду?

— Сам видел, что убежала. От радости не бегают…

— Так я ж затем и приехал, чтобы помириться с нею… Прощенья попросить…

— Долгонько ж ты собирался с повинной. Даже письма ни разу не прислал.

— Боялся, что все это будет напрасной затеей. А только правду говорю тебе, Евгенушка, истосковался я по ней так, что сил моих нету. Дышать без нее не могу…

— И однако ни много ни мало, а десять лет свободно дышал без нее, — заметила Евгенушка…

— Не дышал, а задыхался… мучился… Я проклинаю тот день, когда ушел из хутора.

— Сбежал, — уточнила Евгенушка.

— Один черт — что в лоб, что по лбу, — сердито проворчал Павел.

Евгенушка заметила, как в его глазах вспыхнули и померкли недобрые огоньки, подумала: «Анка права… Взгляд у него волчий, как у отца…»

Минуту они стояли молча, занятые каждый своими мыслями:

— А тут еще к дочке потянуло… — вновь заговорил Павел. — Хотелось повидать ее… Что там ни говори, а отец я Валюше кровный…

— Не тот отец, кто породил, а тот, кто воспитал ребенка.

— Вот я и не понимаю Анку. Почему бы нам не помириться хотя бы ради нашего ребенка? Вале нужен отец. Ей нужно дать хорошее воспитание…

— Опоздал ты, Павел.

— То есть, что значит «опоздал»?

— Валя не помнит и не знает тебя. Это, во-первых…

— А во-вторых? — насторожился Павел.

— У Анки есть жених.

— Ага! Так вот оно что?.. С этого бы и начала. Кто же он?

— Летчик один. Замечательный человек!

— Так… — упавшим голосом произнес Павел, понурив голову.

— Да, вот так, Павел Тимофеевич, — сказала Евгенушка. — Невеселые твои сердечные дела.

— Невеселые, Евгенушка… — угрюмо промолвил Павел. — Что же мне теперь делать?

— Уезжать туда, откуда приехал. И глаз своих сюда больше не казать. Тебе здесь делать нечего. На примирение с тобой Анка не пойдет. Не такая твоя вина, чтоб простить можно. Да и есть у нее любимый человек.

— Ох, хоть ты не мути душу! — Павел с силой ударил себя кулаком в грудь. — Ну, черт с ней, с гордячкой. Мне дочь нужна. Я хочу воспитывать Валю. Я хорошо зарабатываю на заводе…

— Напрасно стараешься, — перебила его Евгенушка.

— Анка не отдаст тебе дочь. Валя получит хорошее воспитание, можешь не беспокоиться. Ну, мне пора домой. Спокойной ночи! — и она пошла вдоль улицы, оставив обескураженного Павла одного.

«Теперь ясно, почему она задирает нос… У нее женишок есть… Летчика в сети поймала… Хитрая, шельма…»

Павел в бессильной ярости сжал кулаки и медленно двинулся вниз по улице шаткой разбитой походкой. Все его надежды рушились. Анка была потеряна навсегда.

Павел запил… На четвертый день, после разговора с Евгенушкой, он почувствовал себя плохо. Все нутро словно было охвачено пламенем, во рту и горле пересохло. Он поставил перед собой ведро и, черпая кружкой, с жадностью пил холодную воду. Наблюдая за Павлом, Бирюк осуждающе качал головой:

— Черт-те что! Из-за бабьей юбки так убиваться! Срамота!

Павел молча пил воду. Ему показалось, что изо рта у него вырывается пламя, и он осушал кружку за кружкой.

— Доведись кому другому, — продолжал Бирюк, — так он бы, чем самому убиваться, ее прихлопнул бы…

Павел уронил в ведро кружку и поднял на Бирюка налитые кровью, злые глаза.

— Ну, что таращишь на меня буркалы? — дернул головой Бирюк. — Прихлопнул бы в темном уголке, камень на шею и — с обрыва в море. Потом ищи-свищи… А как ты думал?

— И прихлопну! — в бешенстве вскричал Павел.

Согнувшись, он сжал руками трещавшую от боли голову и, покачиваясь из стороны в сторону, продолжал:

— Тогда, десять лет назад, прогнала меня… Позора не побоялась… И теперь обидела… отвернулась…

— Дуракам так и надо. Дураков учить надо, — в тон ему проговорил с едкой усмешкой Бирюк.

— Ладно смейся, — махнул рукой Павел, не поднимая опущенной головы. — Мне теперь все равно… Ты бы лучше вот что… Чем насмехаться, показал бы мне Валю… Ведь я еще не видел ее и не знаю, какая она есть…

— Вылитая мать. Копия Анки.

— А ты все же покажи.

— Подвернется случай — покажу, — пообещал Бирюк.

И случай представился…

Вскоре в обеденный перерыв Бирюк вошел в хату и застал Павла за бритьем.

— Кончай наводить красоту.

— А что? — повернул к нему Павел намыленное лицо.

— Идем.

— Куда?

— Дочку смотреть.

— Не шутишь?

— Да ну тебя к черту. У меня только и делов, что с тобой шутки шутить. Идем, мне некогда.

Павел наспех поскоблил бритвой щеки, подбородок, плеснул в лицо горсть воды, вытерся и швырнул на спинку кровати полотенце. Еще раз посмотрел на себя в осколок зеркала, вделанный в стену.

— Хорош, хорош, красавчик. Хватит волынить. Пошли, — торопил Бирюк.

— Хорош-то хорош, а вот мешки под глазами… Тьфу! Да уж ладно, пошли.

Бирюк привел его в конец улицы. У тропинки, круто сбегавшей к морю, остановился, кивнул вниз.

— Вот она.

На берегу копались на песке Валя и Галя. Обе девочки были в одинаковых цветастых сарафанчиках.

— Которая ж из них моя? — спросил Павел. — С белым бантом?

— Не угадал, то дочка Евгении. Твоя вон — с красными лентами в косичках. Да ты ее по мордашке да по глазам враз узнаешь. Иди, а мне пора в сельсовет.

Павел спустился вниз и тихо приблизился к девочкам. Заслышав шаги, Валя обернулась.

«А ведь и впрямь вылитая Анка!» — чуть не ахнул Павел, но вовремя сдержался.

— Что, девочки, золото ищете? — спросил ласково.

— А тут золота нету, дяденька, — ответила Валя.

— Мы ракушки собираем, — пояснила Галя.

— Вот как! — Павел опустился на корточки. — Занятные ракушки. А что же вы с ними делаете?

— На коробки наклеиваем…

— У меня вот такая коробка! — широко развела руками Валя. — Почти всю ракушками украсила. Только чуточку осталось доклеить.

— А у меня тоже есть коробка. Только чуть-чуть меньше Валиной. Красивая!

— Ишь ты! Да вы настоящие мастерицы.

— Ага! — кивнула головой Валя.

— А в школу вы ходите?

— В четвертый класс перешли, — с гордостью ответила Галя. — Мы уже пионерки.

— Умницы, — похвалил Павел. — Мамы и папы, наверное, довольны вами.

— У меня нету папы, — потупила глаза Валя.

— У нее нету папки, — подтвердила Галя. — Он помер.

— Жаль… А без папы тяжело?

— Не знаю, — вздохнула Валя.

Помолчали.

— Да, с папой легче жить, — сказал Павел.

— Конечно, с папой лучше, — согласилась Галя. — Мой папа рыбу ловит в море. Он маме деньги приносит, а мама обувку и одежку в магазине покупает мне. И конфеты…