Валя, перебирая на песке ракушки, молчала.

— А ты… — глядя в Валины глаза, спросил Павел, — хотела бы иметь папку?

Девочка заколебалась. Она вспомнила дядю Яшу, который часто прилетает на Косу, ласкает ее и приносит подарки, и тихо проговорила:

— Не знаю…

Снова помолчали.

— Вот что… — подыскивая слова, Павел собрал на лбу гармошку морщин. — Тебя, кажется, Валей зовут?

— Валей.

— Так вот, Валюша… Я хочу купить у тебя ту самую коробку… большую, что у тебя дома.

— А зачем покупать? — удивилась Валя. — Я вам ее за так подарю.

— Ты добрая девочка, — Павел ласково провел ладонью по мягким выгоревшим на солнце волосикам.

— У нее мама тоже добрая, — сказала Галя.

— Это хорошо, когда мама добрая… Так вот… скажи маме, что один дяденька купил у тебя коробку… разукрашенную ракушками… И вот, — он вынул из кармана пачку денег, протянул Вале… — Я плачу тебе за нее.

— Ой! — воскликнула изумленная Галя. — Сколько денег!

— Тут столько, сколько стоит коробка, — сказал Павел.

Валя покачала головой:

— Не возьму, дяденька.

— Почему?.. А я коробку твою за так не возьму.

— Мама будет бранить меня.

— Что ты, глупенькая. Ведь ты продаешь мне свою вещь. Ты хозяйка своей коробки. За что же бранить тебя? Раз у тебя мама добрая…

— Добрая! — опять вставила Галя.

— …тогда и бояться нечего, — продолжал Павел. — Завтра в это время ты принесешь мне сюда, на берег, коробку. Бери, бери деньги.

— Возьми, — подтолкнула ее Галя.

Валя больше не упрямилась.

— Вот и умница, — вновь погладил ее по голове Павел. — А я завтра буду ждать здесь тебя с коробкой.

— Лучше пойдем к нам домой. Я вам и отдам коробку.

— Нет, нет! Приходи завтра сюда.

Он попрощался с девочками и стал подниматься по тропинке, унося с собой вновь возникшую смутную надежду на примирение с Анкой.

В тот же день, вечером, Бирюк принес ему из сельсовета туго набитый запечатанный конверт.

— Что это? — спросил Павел, рассматривая чистый, без адреса конверт.

— Не знаю, что. Атаманша наказала передать тебе в собственные руки.

— Анка?.. — он торопливо вскрыл конверт и потемнел лицом. Там: были деньги и записка. Анка писала:

«Самое глупое — это развращать ребенка деньгами. А самое разумное, что ты можешь сделать, это выбросить из головы мысли и надежды на наше примирение и убраться поскорее восвояси…»

Подписи не было, не было и имени Павла. Он швырнул на стол деньги и с остервенением разорвал записку.

— Когда прибывает из Ростова «Тамань»? — внезапно охрипшим голосом спросил Павел.

— Завтра вечером, — буркнул Бирюк. — А что?

— Надо отчаливать отсюда. К черту все!

«Неужели и деньгу с собой увезет?» — с тревогой подумал Бирюк, пожирая алчным взглядом валявшиеся на столе банкноты.

— А пока… тащи водки! Гулять будем! К черту! Все к черту! Гулять будем!

— Ладно, ладно, только не ори, — заулыбался повеселевший Бирюк, подходя к столу и потирая руки. — Чего взять?

— Чего хочешь.

— Сколько?

— На все бери. На все! — Павел сгреб со стола деньги и сунул их в руки Бирюку. — Я еще заработаю. Мне, брат, на заводе — почет! А она… Шлюха!..

— Ну хватит! — оборвал его Бирюк. — Прикуси язык, говорю. Ты сел на корабль и был таков, а мне здесь оставаться. — Он взял кошелку и ушел, громко хлопнув дверью.

Павел бросился на скамейку, упер локти в крышку стола, опустил голову на сцепленные пальцы и молча закачался из стороны в сторону…

«Тамань» пришла на Косу с опозданием. Она причалила к пирсу в полночь. Капитан Лебзяк заметил на берегу только две фигуры, неясно вырисовывавшиеся в лунном свете.

— Что-то безлюдно сегодня на Косе, — сказал Лебзяк своему помощнику.

— Припоздали мы маленько, Сергей Васильевич. Бронзокосцы, поди, уже спят без задних ног сном праведников.

Павел и Бирюк взошли на пирс, остановились возле трапа.

— Ну вот и конец гостеванью. Хотел было повидать Васильева, Кострюкова, Душина, Зотова, Дубова… Вообще всех хуторских ребят. Да разве до того было… — Павел, морщась как от боли, потирал пальцами лоб.

— А на кой черт они тебе нужны? — ворчливо отозвался Бирюк. — Родичи они тебе, что ли?

— И то правда… Эх, гады! Ненавижу их… Всех ненавижу…

— А я, думаешь, люблю?

«Тамань» дала два коротких гудка. Павел наскоро сунул Бирюку руку и быстро взбежал по трапу. Раздался третий гудок.

Лебзяк скомандовал:

— Отдать швартовы! Убрать трап!

Матросы быстро отвязали от деревянной тумбы швартовы, убрали трап. Слегка покачиваясь на волнах, «Тамань» медленно, задним ходом, стала отчаливать от пирса.

— Прощай, друг! — крикнул с палубы Павел.

— Счастливого плавания! — помахал кепкой Бирюк.

— Будешь в городе — заходи!

— Беспременно зайду!..

За волнорезом «Тамань» развернулась и взяла курс на Мариуполь. В море еще долго мигали ее мачтовые огни.

Анка вошла в сельсовет, поздоровалась с Бирюком и направилась к себе. Бирюк сидел перед раскрытой папкой, перебирая бумаги. Анка распахнула дверь, но, видимо, вспомнив что-то, задержалась на пороге. Бирюк вопросительно уставился на нее.

— Передал? — спросила Анка.

— Как было велено… В собственные руки.

— И что же он?

— Чертыхался. Порвал записку, деньги по столу разбросал.

— Разбогател, видать.

— С деньго́й, идол. Говорит: «Мне на заводе в конверте жалованье приносят. Почет! А она, такая, мол, сякая, нос от меня воротит». Это он про вас, значит.

— Где что заработал, то и получай. А от меня почета ему не дождаться.

— Что справедливо, то справедливо, Анна Софроновна… Злой он, чертяка. Батькина кровушка сказывается.

— А чего он на Косе торчит? Делать ему тут нечего.

— Да его уж нету, Анна Софроновна. Поминай как звали.

— Не врешь?

— Побей меня бог, правда.

— Когда же он уехал?

— Ночью. Собрал свои пожитки-лохмындрики и уплыл на «Тамани».

— Скатертью ему дорога! — и Анка шагнула в кабинет, прикрыв за собой дверь.

— Эх-х-е-хе… — покачал головой Бирюк и проводил Анку хмурым взглядом. — Кичишься, атаманша, а у самой, небось, сердчишко екает… Парень-то какой, Пашка, а? И собой видный, и с деньгой…

Бирюк в некоторой степени был прав. Но только до некоторой, весьма незначительной степени. Анка любила Павла. Любила так, как может любить девушка прямой, честной, открытой натуры. И когда вдруг Павел под влиянием отца стал избегать встреч, стыдясь ее беременности, Анка была потрясена. Но страдание попранной любви не сломило девушку. В душе ее родилась ненависть к Павлу.

После осуждения Тимофея Белгородцева Павел предложил ей перейти жить к нему на правах жены. Но Анка не могла простить оскорбления, нанесенного ее женской гордости, и с презрением отвергла предложение. Отвергла, хотя все еще любила Павла. Анке нужны были не самый лучший курень в хуторе, не богатство Белгородцевых, а чистые чувства, искренность и преданность, дружная семейная жизнь. Этого не понимал и не мог понять Павел.

С уходом Павла в город его образ стал постепенно стираться в памяти Анки. Подраставшей дочери она объяснила, что ее отец умер. Да так оно и было. Для Анки он умер навсегда. И наконец она совсем забыла Павла, будто его никогда не существовало…

И вдруг нежданно-негаданно на Косе объявился Павел. Это было похоже на удар грома среди лютой зимы. Удар по старой зарубцевавшейся ране. Анка было растерялась… Сердце ее те замирало, то стучало торопливым боем. Ночь она провела в мучительной бессоннице. Внезапный приезд Павла разбудил давно уснувшие мысли, воскресил картины далекого прошлого… Оказывается, не так-то легко забыть, начисто вычеркнуть из памяти того, кому отдано первое девичье чувство, от кого родила дочь. Но усилием воли Анка подавила эту мгновенную слабость, взяла себя в руки. Павла встретила с холодным равнодушием и не пошла на примирение с ним. Прошлое пугало ее, как тяжкий жестокий сон. И она не хотела вспоминать о нем. Душа ее рвалась в будущее, сулившее счастье. А будущее было связано с Яковом Орловым, человеком с соколиными крыльями, смелым и отважным в воздухе и таким кротким, по-детски застенчивым в ее, Анки, присутствии. Мысли об этом человеке, который стал для нее с дочкой дорогим и близким, укрепляли в ней веру в их будущую счастливую жизнь.