— Идут. Я тоже запоздал. На полдороге конь поломал ногу. Сдал его для присмотра на Буграх и ударился пешком. Ну, пока дотащился по грязи до вашего хутора, гляжу — идут…

…Доведенный до отчаяния плачущим младенцем, Панюхай ежедневно выходил к обрыву, тоскующими глазами молил безответное море вернуть ему дочь. Потом возвращался в хутор, ловил на улицах женщин, просил покормить ребенка.

Заметив на горизонте моторные суда и баркасы, он поспешил в клуб известить рыбаков, но, пройдя немного, раздумал и вернулся к морю, будто боясь потерять из виду баркасы. Так и простоял одиноко над обрывом, пока прибывшие не сошли с подчалков на берег.

С ними были Жуков и Кондогур.

— Почему не встречают? — изумился Жуков. — Даже женщин и детей нет.

Но Панюхай не слышал его, он пробирался к Анке.

— Что же ты, чебак не курица, петлю мне на шею? Анка!..

Анка подобрала одеяло, завернула ребенка и, не глядя отцу в глаза, смущенно спросила:

— Молоко принимала?

— Плохо. Твоего требует…

— Ладно. Привыкнет.

Сашка потянул Анку за руку:

— Идем. Ну, ребята! Запевай!

Панюхай и Кондогур молча переглянулись и пошли следом за молодежью. По дороге разговорились, придя в клуб, сели рядом.

Рыбаков встретили шумно. Все вскочили с мест, захлопали.

Сашка бросился на сцену, сел за пианино и заиграл туш. Анка обратилась к первой попавшейся женщине, шепнула ей на ухо:

— Молоко есть? Покорми.

— А сама?

— У меня перегорело. Возьми скорей. Кострюков зовет.

— Эк, скаженная, — проворчала женщина, давая ребенку грудь.

— Товарищи! — начал председатель конкурсной комиссии. — У нас осталось еще две премии для двух артелей. Возьмем «Соревнование». Эта артель в течение прошлого года шла впереди всех. И теперь она выполнила правительственное задание на сто девять процентов…

В зале зашептались. Он выждал, пока шум улегся, и продолжал:

— Конкурсная комиссия постановила: премировать артель «Соревнование» постройкой рыбницы, столовой и клуба!

— Это не все! — заявил представитель райрыбаксоюза. — Кондогуру семьдесят лет, Но он круглый год работает наравне с молодыми, берет на буксир отстающих, перевыполняет планы. Учитывая его заслуги перед республикой, рыбаксоюз послал свое ходатайство в центр о присвоении ему звания Героя Труда!

— Го-го-о-о!

— Давай его сюда!

— На сцену! На сцену!

Подталкиваемый Панюхаем, Кондогур вышел вперед, взглянул на ревущую толпу и, отмахнувшись, вернулся на место. Позади него долго кричали рыбаки, требовали на сцену. Панюхай сердито проворчал:

— Зря упрямишься. Нехорошо. Кличут — иди.

Не поднимая головы, Кондогур ответил:

— Я-то при чем? Всей артелью трудились…

Председатель позвонил.

— Тише! Перехожу к артели «Бронзовая Коса». Эта артель, товарищи, самая молодая. Организована она в этом году. До нынешней осени бронзокосцы работали плохо, срывали путины. Но теперь они достигли прекрасных успехов. Результаты налицо: план выполнен на двести двадцать девять процентов. Сто два процента они скостили на покрытие недобора весной и летом, и все же на сегодняшний день имеют сто двадцать семь! То есть, на восемнадцать процентов больше кумураевцев.

— Как? — вскинул голову Кондогур. — Разве не мы?..

— Тише! Дайте кончить!..

— Так вот. Если взять только сто двадцать семь процентов, то все же бронзокосцы обогнали кумураевцев и пришли к финишу на восемнадцать секунд раньше! Комиссия… комиссия… Да тише же!

— А ты покороче!

— Давай!

— Так вот. Комиссия постановила: премировать бронзокосцев постройкой рыбницы, новой столовой, клуба и школы! — и он первый зааплодировал. — Ура комсомолу!

— Ур-а-а! — загудел зал.

Топоча ногами, махая руками и шляпами, рыбаки настойчиво требовали:

— Даешь комсомольцев!

— На сцену их!

— На показ давай!

На сцену поднялись и построились в две шеренги комсомольско-молодежные бригады. Представитель райкома комсомола сунул в руки Анке древко, снял чехол, и над головами молодежи заревом полыхнуло знамя, окаймленное золотистой бахромой.

— Районный комитет комсомола поручил мне передать это знамя лучшему комсомольско-молодежному коллективу передовой рыболовецкой артели! Товарищи! Крепко держите знамя, не сдавайте взятых темпов, всеми силами боритесь за большевистские путины!

Из первой шеренги выступил Дубов.

— Эту честь мы разделяем с нашими стариками. Под этим знаменем всей артелью будем бороться за перевыполнение правительственных планов!

И снова в зале загрохотали сапогами, заскрипели скамейками, замахали шляпами.

В первом ряду молча встал Кондогур, взошел на сцену, повернулся, — но не сказал ни слова. Постояв, решительно шагнул к Евгенушке, — она стояла крайней, — схватил ее за руку и, притянув к себе, поцеловал в голову.

— Знать… подножку… — проговорил он взволнованно, — …подножку старикам?..

— Что вы, дедушка! — Евгенушка пожала ему руку.

Жуков переглянулся с Кострюковым, встал.

— Товарищи! Первому Герою Труда на нашем побережье — ура! Качать его!

— Кача-а-ать!

Комсомольцы подхватили Кондогура, раскачали и бросили со сцены на руки подбежавшим рыбакам.

Кондогур зажмурился…

— Ура Герою Труда! — гремели рыбаки, подбрасывая его все выше под аплодисменты всего зала.

Тронутый до глубины души, старик прослезился. Возле него суетился Панюхай, заглядывая в глаза, спрашивал:

— Обиделся, что ли?.. Зря… Не надо… Эти ерши хоть кого допекут. За ними не угонишься. Резвые!

— Вижу, — улыбнулся Кондогур. — Ерши! С хвоста не бери… не проглотишь. — Он на минуту задумался, потом поднялся, сказал твердо: — Ничего, старина! — и похлопал Панюхая по плечу. — Мы с ними еще потягаемся…

Синие сумерки заволакивали море. Гости разъезжались.

Кондогур не расставался с Панюхаем, на прощанье обнял его.

— По сердцу пришелся ты мне. Славный человек, сердечный. Но — потягаемся. Поглядим еще, чья возьмет.

— Ваша ли, наша ли возьмет, а радость будет общая, — вставил Жуков.

Взобравшись на бот, Кондогур крикнул:

— Так мы еще поглядим, чья возьмет! Без обиды говорю.

И пока не скрылся в сумерках бот, видно было, как старик, стоя у руля, помахивал широкополой шляпой…

Волны вперегонки бежали к Косе и, бросаясь на берег, шелестели песком:

— Ч-ш-ш-шья возьмет… Ч-ш-ш-шья возьмет…

КНИГА ВТОРАЯ

Шторм

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Небольшой старенький пароход «Тамань», курсирующий между Керчью и Ростовом, вышел из Мариупольского порта в открытое море и взял курс на Бронзовую Косу.

«Тамань» сопровождали белокрылые чайки. С жалобными воплями они кружили над пароходом, покачиваясь в прозрачном воздухе. Пассажиры с любопытством наблюдали за легким полетом птиц, бросали за борт кусочки хлеба. Чайки стремительно падали на воду, подхватывали смоченный в соленой воде хлеб и снова взмывали вверх, почти касаясь верхушек мачт.

На мостике стоял капитан «Тамани» Лебзяк, высокий, сухощавый мужчина лет пятидесяти, в ослепительно белом кителе и черных на выпуск брюках. На форменной морской фуражке золотом отсвечивал распластавшийся краб.

Много лет плавал Сергей Васильевич Лебзяк на «Тамани». Рыбаки и жители портовых городов Приазовья хорошо знали приветливого, добродушного капитана. Проходя мимо рыбацких флотилий, Лебзяк обязательно обнажит голову, помашет фуражкой. В ответ на его приветствие над моторными судамии парусными баркасами замельтешат широкополые шляпы рыбаков…

Не раз в Управлении Азово-Черноморского пароходства предлагали Лебзяку должность помощника капитана одного из больших черноморских теплоходов. Сергей Васильевич упорно отказывался:

— Не могу, свыкся я с «Таманью», как с живым существом. Покину борт парохода только тогда, когда старушка отслужит свой срок…