— Да вот потянуло поглядеть родные края, — ответил Павел.

— К кому пойдешь на постой?

— А мне все равно.

— Тогда давай ко мне, коли не брезгуешь, — пригласил Бирюк.

— Пошли, — согласился Павел.

Вслед им затараторили женщины:

— Подерутся беспременно.

— А с чего им драться?

— Как с чего? Ведь Пашка-то угробил Харитошкина батьку! Рыбокоптилку-то в ерике кто раскрыл да суду выдал? Он же…

— Пашка и свово батька не пожалел.

— Чудно́, право… Павел его отца в тюрьму упек, а он, Бирюк чертов, к себе на постой повел.

— Попомните мое слово, как выпьют, так Бирюк и отдубасит Пашку…

«Значит, не ошибся я. Павел и есть…» — Жуков стал медленно подыматься по тропинке.

Наверху стояла молодая женщина в белой блузке, темно-коричневой юбке и красной косынке. Жуков вспомнил, что красной косынкой любила повязываться Анка. Женщина с любопытством поглядывала на поднимавшегося вверх Жукова. И когда между ними оставалось всего несколько шагов, она всплеснула руками, бросилась навстречу.

— Андрей Андреевич!.. Боже мой!.. Смотрю — и глазам своим не верю — вы или не вы!..

— Ну, здравствуй, Анка! — Он подхватил ее протянутые руки. — Не ожидала?

— Нет, вы просто несносный человек… Десять лет ни слуху ни духу. Разве можно так?.. И теперь молчком нагрянул… Неужели нельзя было дать телеграмму?.. — Она теребила его за руку, требовала: — Говорите… Все, все хочу знать… Сейчас же рассказывайте. Где были? Почему не писали? Откуда, куда? В гости к нам или навсегда?

— Постой, Анка, постой… Ты погляди-ка вон туда… Видишь, кто берегом идет?

— Вижу. Бирюк и с ним какой-то франт в шляпе.

— Франт этот — Пашка Белгородцев.

Анка отшатнулась, прижав руки к груди: «Пашка?.. Неужели он?..»

— Он тебе ничего не писал? — осторожно спросил Жуков, глядя в сторону.

Анка отрицательно покачала головой.

— И ни разу не приезжал?

— Нет, — прошептала она.

— Гм… Надо полагать, что парень соскучился.

— По ком? — порывисто спросила Анка.

— По… землякам. Вот и приехал погостить.

— Да чего же мы стоим?.. — опомнилась Анка. — Идемте, Андрей Андреевич…

Она потянула Жукова за собой и невольно оглянулась назад, на берег, по которому шагали Бирюк и Павел.

Анка и Жуков завтракали в столовой рыбного треста. Жуков время от времени окидывал взглядом чистый, опрятный зал с большими окнами, завешанными тюлевыми гардинами. На столах — белоснежные скатерти, цветы, графины с водой, бумажные салфетки. На стенах — картины в багетовых рамах. Он ел с аппетитом, похваливал уху.

— Все Акимовна наша старается. Помните ее? — спросила Анка.

— Акимовну? — переставая есть, поднял голову Жуков.

— Еще при вас во время ночного шторма погиб ее единственный сын. Неделю все выходила на берег, убивалась, сердешная, выкликала из моря своего Мишу. А муж еще раньше погиб…

— А-а-а! — грустно покачал головой Жуков. — Помню, помню…

— Ну, потом взяла себя в руки, Колхоз назначил ей пенсию, новую хату построил, а она не может усидеть дома без дела. Работает в столовой шеф-поваром. Да вот и сама она идет.

На Акимовне был белоснежный халат и такой же колпак. Улыбаясь, она подошла к Жукову.

— А я тебя, мил-человек, сразу узнала. Не забыл нас, сынок?

— Хороших людей, Акимовна, не забывают.

— Спасибо на добром слове. Насовсем к нам?

— Насовсем в Приазовье, только не на Косу.

— Давно бы так! — она ласково посмотрела на Жукова, и в ее не по годам живых серых глазах засветились веселые огоньки. — Соскучились мы тут по тебе.

— И я скучал… по людям, по морю.

— Приходи ко мне в гости. Поглядишь, как живу.

— Приду, Акимовна. Обязательно.

— Пойду на кухню, команду дам, — и она поплыла между столами, легко неся свое дородное тело.

— Боевая старуха! — Жуков уважительно посмотрел вслед Акимовне.

— Говорит, до ста лет доживу. В такой счастливый век, говорит, нам запретно прежде времени помирать, — засмеялась Анка, поднимаясь со стула. — Идемте, Андрей Андреевич.

Они вышли на широкую залитую ярким солнцем улицу. Вдали серебрились и вспыхивали солнечными бликами волны, за горбатиной моря виднелась густо дымившая труба уходившей к Ейску «Тамани».

— Жаль, — вздохнул Жуков, — все бронзокосцы в море…

— Еще повидаетесь. Они завтра должны вернуться, — сказала Анка. — На медпункт зайдем?

— Непременно. Надо же повидаться с Душиным.

Домик, в котором помещался медпункт, состоял из трех комнат. Первая служила приемной, Тут стояли два шкафа: один — застекленный, с медицинскими инструментами, другой — аптечный; стол, табуретки и узкий диван, покрытый белой клеенкой, дополняли обстановку. Во второй комнате стояли две койки. В третьей, имевшей отдельный вход, жил фельдшер Душин.

Душин встретил нежданного гостя очень радушно:

— Ба, Жуков! Сколько лет, сколько зим! — воскликнул он. — Да откуда ты? Уж не с неба ли свалился? Ох, и рад же я видеть тебя! Ей-богу, рад!..

Он тут же принялся показывать Жукову свое скромное хозяйство.

— Ну, как… Нравится?

— Нравится. А чьи же это руки наводят здесь такую идеальную чистоту? Уж не женился ли ты, часом, Кирилл Филиппович?

— Угадали, — улыбнулась Анка. — Но только его жена работает в библиотеке при Доме культуры, а тут в помощницах Душина состоит жена Григория Васильева.

— Вот как?.. И Васильев, значит, женился?

— Да. Наконец-то распрощался с холостяцкой жизнью.

— Где же он нашел такую чистеху?

— С того берега привез. Ездил с делегацией в поселок Кумушкин Рай проверять, как выполняет тамошний колхоз социалистические обязательства. Ну, Кондогур и сосватал ему одну вдовушку. И совпадение-то какое: ее тоже, как и покойную, зовут Дарьей.

Жуков слушал, глядя куда-то мимо Душина, а когда тот закончил историю женитьбы Григория, сдержанно спросил:

— А живут как? В ладах?

— Дружно живут. Григорий пить еще тогда бросил.

— А Кострюков?

— Тот — закоренелый холостяк, — Анка безнадежно махнула рукой.

— Да-а… — протянул задумчиво Жуков и посмотрел в окно. Над морем на небольшой высоте кружил самолет. «Разведчик, наверно», — подумал Жуков. — Кострюков был крепко привязан к своей жене, — обернулся он к Анке. — Такие люди, как он, могут любить по-настоящему только один раз в жизни…

И весело взглянул на Душина.

— А как же это ты, Филиппович, не предусмотрел в своем медицинском учреждении родильное отделение? Ведь в былые времена ты здесь светилом считался по акушерской части…

Душин смущенно опустил глаза.

— Или Кострюков не разрешил? — лукаво сощурился Жуков.

— А что мне Кострюков? — застенчиво улыбнулся Душин, теребя пальцами тесемки на рукаве белого халата. — Я теперь не под его началом. А рожениц мы отправляем в районный родильный дом.

У Душина зарделось скуластое, с выдающейся вперед нижней челюстью лицо. Жуков положил на его плечо руку, примирительно сказал:

— Иногда, Филиппович, приятно и былое вспомнить.

— Безусловно, Андреевич. Что ж, было время, когда приходилось поневоле совмещать работу секретаря сельсовета с обязанностями повивальной бабки. Ох, и доставалось мне от Кострюкова! А женщины благодарили.

— Он, Андреевич, и мою Валюшку принимал, — сказала Анка.

— Помню, как же, — добродушно засмеялся Жуков.

Жуков и Анка вышли на улицу. Навстречу торопливо шагала невысокая чернобровая, румянолицая женщина. Кинув на Анку и Жукова беглый взгляд, она бойко проговорила на ходу:

— Доброго здоровьичка!

— Здравствуй, Дарьюшка! На медпункт?

— А куда ж еще? Мой-то в море, дома одной скучно. — Голос у нее был певучий и мягкий, походка легкая, стремительная.

— Не ходит, а будто чайка летит, — сказала Анка.

— Кто она?

— Жена Васильева.

Жуков обернулся, посмотрел вслед Дарье.

— Красивая. У Васильева-то, оказывается, губа не дура…