— Ворота повалишь! Чего повис? Бугай!

Скрипя пересохшей лозовой вязью, ворота под тяжестью его тела подались, и Павел, шатаясь, двинулся к Анке.

— Напоследок к тебе…

— Зачем?

— Знать, с Сашкой снюхалась?

— Ты пьян, скотина… Уходи! Вон с моих глаз!

— Знать, понапрасну я людей смутил? В артельное ярмо пхнул?

— Ага! Так вот почему ты в артель хотел?!

— Знать, чужак я тебе? — Павел шевельнул желваками. — Отца для тебя сгубил… Людей смутил и… чужак?

Оттолкнул Анку, поднял с земли топор и устремился к морю. Она догнала его на берегу, уцепилась за пояс.

— Что затеваешь?

— Остань, шлюха! — рванулся он. — Увидишь, когда «Ворон» под буруны ляжет.

— Не дам топить баркас! Не дам!

— Мое… — Павел захлебнулся ядовитым смехом. — Мое добро не дашь?

— Все равно не позволю!

Павел прыгнул в подчалок.

— Арестую! Вылазь на берег!

Павел обернулся и увидел в ее руке браунинг.

— Не смей! Вылазь!

— Вот как? — Он посмотрел на топор, швырнул его в море и, вернувшись на берег, пробормотал с угрозой: — Ладно…

— Идем в совет, там разберемся.

— Сам дорогу найду, — и пошел берегом.

Анка окликала его, но он, не оборачиваясь, ускорял шаг.

— Остановись! — Она выстрелила вверх.

Павел оглянулся, погрозил ей кулаком и пустился бежать. Из-под опрокинутого баркаса поднялся рыбак, осмотрелся, пересек ему дорогу. Павел ударил рыбака в грудь, опрокинул на песок, но тот, поднявшись, бросился вдогонку.

Это был Григорий. Настигнув Павла, он схватил его:

— Пашка… Значит, так свою кровь по капельке отдаешь?… Значит, так благодарствуешь меня?.. Забыл, когда с бумажкой приходил? Забыл?

— Не трожь! — Павел рванулся и отскочил в сторону.

— Эх, ты!.. Ворон чернокрылый… Лети! Держать не будем…

Павел взобрался на обрыв, снял винцараду, перекинул через плечо и скрылся по направлению к городу.

В последние дни автомашины рыбтреста стали приходить на Косу через день. Перегрузка задерживала. На всех пунктах были огромные уловы, и машины не успевали вовремя забирать рыбу. Представитель треста на общем собрании артели предложил завербовать в близлежащем селе крестьянские подводы. Комсомольцы внесли свое предложение: перевести на эти дни молодежные бригады ближе к городу и весь улов доставлять прямо на трестовский городской пункт. Незачем будет расходоваться на наем подвод.

Артель единодушно согласилась, и комсомольцы отправились к городским водоемам. Евгенушка выехала тоже, занятия в школе она на неделю поручила Душину. Не удержалась и Анка. Оставила дочку на Панюхая.

— Да как же я с ней? — протестовал Панюхай. — Чем кормить буду?

— Молоком из соски. А допекать будет, Марфуньке снесешь, она грудью покормит.

— А ежели согласу не даст?

— Дала. Я с ней договорилась.

— Эх, зря… — ворчал Панюхай, покачивая подвесную люльку.

Первая ночь прошла спокойно, а вторую Панюхай провел на ногах, не прилег ни на минуту. Мусоля кулачками розовые губы и суча ножками, девочка заливалась пронзительным криком. Панюхай давал ей соску, чмокал губами, слегка щекотал пальцем, смеялся, брал на руки, но ничто не помогало. На рассвете старик укутал ребенка в одеяло и отправился к Марфуньке. Та, охая, лежала в постели, прикладывая ко лбу примочки.

— В горячке, что ли?

— Ох… Недуг накрывает.

— Зря…

Панюхай потоптался у порога и пошел обратно. У своих ворот остановился, оглянулся. На перекрестке показалась женщина и скрылась за углом. Панюхай окликнул ее и пустился вдогонку; останавливался, подбирал сползавшее одеяльце и снова бежал.

— Эй, баба! Погоди!

На углу перевел дух, сплюнул:

— Смылась, дьявол.

— От чего так горько, что плюешься? — окликнула его грудастая женщина, выходя из калитки.

Панюхай бросился к ней и выпалил:

— Живо сказывай: титьки добрые у тебя?

Женщина откинула голову и, обхватив руками живот, разразилась хохотом.

— Да ты что? Про молодость помянул, а?

— Дура баба! Дитю надобно! На! Угомони его!

— Ох, уморил… — Ее тело все еще колыхалось от смеха.

Успокоившись, она взяла ребенка, расстегнула кофточку.

— Отворотись, старый хрен.

— Ну, ну… Зря ты… Зря… — Панюхай покорно отошел и присел под стенку палисадника, сердито проворчав: — От-во-ро-тись… Не таковские титьки видали мы…

Моторный бот «Соревнование» неуклюже рылся тупым носом в бурунах, разглаживая их широкой кормой. Вокруг бота подпрыгивали баркасы, заскакивали вперед, оставляя его далеко позади. Кондогур махал шляпой, и баркасы, крепясь, заворачивали и возвращались к боту.

Показавшийся вдали «Комсомолец» быстро сокращал лежавшее между ними расстояние, ведя на буксире восемь баркасов. Кондогур поглядывал на приближавшееся судно, без нужды ковырял гвоздем в трубке, торопил моториста:

— Эй, машинист! Прибавь ходу!

— И так всем духом идем!

Настигая бот, Сашка дал команду, и «Комсомолец», занеся кормой, прошел почти вплотную мимо него. Кондогур соскочил с чердака, перегнулся через борт.

— А-а-а, бронзокосцы! Злые рыбалки! Куда путь-дороженька лежит?

— К городу! — ответил Дубов. — А что?

— Так спросил. Без интересу… Чтой-то промеж вас не вижу того парня, что дважды спасал я…

— К батьке сплыл! — махнула рукой Анка. — Руль отбило полосой!

— Как?

— А так и запарусил! Кровь родимая покликала!

— Хе-хе… Жалко. Здо-о-о-ровый парень. Хоть против бури ставь.

— А вы куда путь держите? — спросил Сашка.

— Куда ветер понесет. Гуляем!

Сидевший у руля парень засмеялся:

— Разве невдомек? Туда же, куда и вы. Из газеты узнал про вашу затею, ну, и понравилась она ему…

— Ляскай! — прервал его Кондогур. — Руль бы крепче держал.

Над «Комсомольцем» вскинулась задорная песня. Баркасы бронзокосцев заскользили мимо бота. С последнего Кондогуру улыбнулся Зотов, кутая в винцараду голубоглазую девушку.

— Давай канат, деда! Цепляй свою черепаху! Довезем! А то к сроку до места не доползешь!

— Наша черепаха вашего скакуна на двадцать шагов обогнала! Известно тебе, а? Хе-хе-е! Ерши! — И Кондогур опять бросился к мотористу: — Нельзя ли духу прибавить?

— Во весь идем.

— Ладно. Слышал… — сердито буркнул старик.

Кумураевцы все время держались в километре от бронзокосцев. «Комсомолец» и «Соревнование», доставляя улов на городской пункт, часто встречались в порту и по пути в море. И если бот уходил с поста раньше на час-два, «Комсомолец» обгонял его, сдавал рыбу и, возвращаясь в море, снова приветствовал Кондогура за маяком или при входе в порт. На веселые окрики молодежи Кондогур не отвечал, посасывал трубку и заволакивал лицо дымом. А когда «Комсомолец» удалился, он пробормотал:

— Ерши… Поглядим, как вы на пятки наступите…

Последняя неделя эстафеты была на исходе. Рыбаки, забывая о пище и отдыхе, не прерывали работ, ставили сети полусырыми: некогда было просушивать. Всех охватила конкурсная лихорадка. Старались выкачать из моря побольше рыбы, первыми прийти к финишу.

Кондогур подбадривал своих:

— Бронзокосцы спокон веков позади всех были. А теперь видите, какую прыть взяли? Наперед заскочить норовят. Не сдавай. А то… хоть в море головой со стыда. Жарьте до упаду. Не посрамите Кумушкин Рай…

Разбитый усталостью, он валко ходил по палубе, садился на чердак, растирал простуженные еще в молодости ноги.

В предпоследний день конкурса в город прибыл Жуков. Он предложил комсомольцам сняться с городских водоемов и вернуться на Косу.

Ребята запротестовали:

— Еще денек.

— Рыбы много. Жалко терять.

— Нельзя. Послезавтра к нам приезжают делегаты от артелей и конкурсная комиссия. Премии будут присуждаться на Косе. Вы должны быть на этом празднике.

— Читали. Знаем.

— Эх, те-е… Так мы можем двух зайцев убить. Завтра черпанем еще малость, а в ночь выйдем на Косу. К утру поспеем.