Проходили дни, недели, месяцы. Рана упорно не заживала, лечение затягивалось… Но еще упорнее была Анка, и она переборола недуг. В августе 1943 года ее выписали из госпиталя, обмундировали, выдали проездные документы, деньги на дорогу и пожелали счастливого пути…
Стоял ясный, сверкающий день. Августовское солнце ласково улыбалось с безмятежной лазурной выси. Анка шла по шумной городской улице, занятая своими думами. Рассеянным взглядом окинула она улицу и вдруг застыла как вкопанная. Ей навстречу шел Бирюк. Он был в новом коричневом костюме, на голове серая кепка, на руке висел прорезиненный плащ. Анку он заметил, только когда подошел к ней вплотную. Его жесткие колючие глаза забегали по сторонам, а слащавый голос вкрадчиво прогудел:
— Анна Софроновна, вот радость-то какая. Истинно, гора с горой не сходится…
Анка задохнулась от гнева и вначале не могла вымолвить ни слова. Она беспомощно посмотрела вокруг. Мимо проходил офицер с патрулями.
— Хватайте его! Это убийца и предатель! — закричала Анка.
Офицер остановился.
— Ах так?… — потемнел в лице Бирюк. — Еще посмотрим, чья возьмет, — прошипел он и кинулся к офицеру: — Я был с ней в одном партизанском отряде. Арестуйте ее, товарищи. Она заколола финкой партизана Паукова, а теперь хочет снова улизнуть.
— Это неправда, — перебила Анка, — я защищалась.
— Она застрелила советского летчика Орлова…
— Это ты убил его, бандит.
— …и сбежала к немцам.
— Врешь негодяй!
— У меня есть вещественные доказательства. Есть живые свидетели. Арестуйте ее.
Офицеру все это показалось весьма подозрительным. Он кивнул патрульным и обратился к Анке и Бирюку:
— А ну, граждане, следуйте за мной в комендатуру. Там разберем, что к чему…
Через месяц военная прокуратура закончила следствие по делу Бегунковой Анны Софроновны, обвиняемой в убийстве летчика Орлова и партизана Паукова. Анка же ничем не могла подтвердить свои показания. Из всех, знавших ее по отряду, был допрошен следователем прокуратуры только один Кавун, все еще находившийся после сложной операции на излечении в госпитале в соседнем городе. Васильев выписался весной и уехал неизвестно куда. Михаил Лукич Краснов, ожидая, когда Красная Армия освободит Бронзовую Косу, работал со своими рыбаками в одном из прикаспийских колхозов, а в каком именно, никто не знал.
Военный прокурор, располагая некоторыми вещественными доказательствами, уличавшими Анку в убийстве (а она и сама не отрицала, что убила Паука), показаниями Бирюка и Кавуна — последний, правда, показал в письменной форме, что знает Бегункову только с хорошей стороны, — решил передать дело на рассмотрение трибунала.
И Анка предстала перед судом военного трибунала… На суде она повторила все то, что уже было сказано ею следователю прокуратуры, ничего нового не прибавила к своим первоначальным показаниям. Но у нее не было ни одного, хотя бы незначительного довода, который она могла бы привести в свою пользу. Наоборот, все было против нее: и лежавшие на столе санитарная сумка, и финский нож, и пистолет Орлова, а главное — свидетельские показания Бирюка. Положение Анки было безвыходным.
— Обвиняемая Бегункова, — обратился к ней прокурор. — Почему вы скрылись в тот вечер, когда в хижине был обнаружен труп летчика Орлова?
— Я не скрывалась. Я выполняла задание командира. На обратном пути задержалась возле сторожевого поста у поляны… Медикаменты перекладывала из узла в сумку.
— Кто это может подтвердить?
Анку судили в городском театре, переполненном военными. Она посмотрела в зал, как будто надеялась увидеть кого-нибудь из боевых друзей, пожала плечами:
— Видно, никто… Цыбуля и его товарищ погибли.
Прокурор посмотрел на нее строгим непроницаемым взглядом. Он чаще других задавал ей вопросы.
— Почему в хижине возле убитого оказалась ваша сумка с медикаментами?
— Я забыла ее там.
— Вы, значит, были в возбужденном состоянии? Отчего?
Анка не ответила. В притихшем зрительном зале послышались тяжелые вздохи.
— Когда вы стреляли в Паукова…
— Я заколола его, — перебила прокурора Анка.
— Вот этим ножом? — председатель трибунала показал нож.
— Да.
В зале зашаркали ногами, зашумели. Председатель позвонил. Снова водворилась тишина. Прокурор продолжал:
— Это, по сути дела, все равно — застрелили вы его или зарезали ножом. Суду важно знать: какая причина побудила вас к этому?
— Во-первых, я оборонялась. Пауков хотел задушить меня.
— А во-вторых?
— Мстила… Я и в Егорова стреляла.
— За что мстили?
— За смерть Орлова.
— Чем вы можете доказать, что именно они убили Орлова? — Не дождавшись ответа, прокурор добавил: — Если вы не научились врать, то лучше говорите правду. Для вас так будет лучше, — подчеркнул он.
— Я никогда не врала.
— Предположим. Тогда ответьте на такой вопрос: почему вы убежали, когда вас окликнул у хижины Егоров?
— Я боялась его. Он убил бы и меня. Или задушил, как это пытался сделать Пауков.
— Вы раньше ни в чем не подозревали Егорова?
— Нет.
— А теперь утверждаете, что он убийца. Вам не кажется, что одно с другим плохо вяжется? Между тем, на столе перед судьями лежит именно ваш нож, обагренный кровью партизана Паукова… Свидетель Егоров, — обратился прокурор, с разрешения председателя трибунала, к Бирюку. — Вы когда-нибудь угрожали обвиняемой?
— Никогда. Мое отношение к ней было истинно братским. Я ее за родную сестру почитал.
Анка с такой ненавистью взглянула на Бирюка, что тот слегка запнулся.
— Да вот товарищ Кавун и ее и меня хорошо знает. Он сказал бы, как я относился к ней и в хуторе, и в отряде. Всегда во всем помогал… Я еще раз обращаюсь к суду с просьбой: вызовите сюда товарища Кавуна. Он должен являться на данном процессе главным свидетелем.
Прокурор сказал, что вопросов к свидетелю больше не имеет, председатель предложил Бирюку сесть.
— На поверку выходит иная картина, — продолжал прокурор. — Вы, Бегункова, не Егорова боялись, а, испугавшись содеянного преступления и боясь быть разоблаченной Егоровым и Пауковым, выпустили в них из пистолета всю обойму, чтобы, покончив с ними, спрятать концы в воду. Но это вам не удалось. Вы промахнулись и убежали. А куда убежали, остается суду пока неизвестным.
— Я говорила куда…
— Это неправда.
— Что ж, сейчас я бессильна доказать вам свою правоту.
И она затихла, опустив голову. Видя безвыходность своего положения, измученная трехдневным судебным процессом, Анка решила не отвечать больше ни на какие вопросы. Она сказала все…
Председатель трибунала объявил перерыв.
Прокурор ходил взад и вперед за кулисами, курил и о чем-то размышлял.
Председатель и члены суда отдыхали в кабинете директора театра, временно занятом под совещательную комнату. Они тоже чувствовали себя как-то неуверенно в этом странном деле. Никому из них почему-то не хотелось верить, что подсудимая убила советского летчика. Достаточно было одного взгляда на ее лицо, глаза, чтобы убедиться в этом. Однако все улики были против нее. Не находилось ни одного факта, который послужил бы поводом для смягчения ее тяжелой участи. А тут еще усугубляло дело ее собственное признание в том, что она убила Паукова…
Работник прокуратуры, посетивший в госпитале Орлова, поспешно вошел в здание, разыскал прокурора.
— Очень важные сведения, — доложил он, передавая прокурору исписанные листы бумаги.
Тот бегло просмотрел записи, и его пушистые брови приподнялись.
— Летчик… Орлов… жив?
— Вот его личная подпись.
— Где же он?
— В госпитале.
— Уф!. — вздохнул прокурор так, будто сбросил с плеч тяжелый груз. — Я впервые сталкиваюсь с таким невероятным случаем.
— Да, случай почти невероятный.
— Надо сейчас же передать показания Орлова председателю, — прокурор поспешно направился в совещательную комнату.
Перерыв затягивался. В зрительном зале сдержанно покашливали, нервно шаркали ногами по полу, скрипели стульями; люди нетерпеливо ожидали появления судей, никто не покидал своего места. Каждый из присутствующих хотел знать: что же будет дальше, чем кончится процесс и какой будет вынесен приговор?.. Те, кто по ходу процесса были настроены к обвиняемой враждебно, сидели насупившись, с замкнутыми холодными лицами, а сочувствующие Анке, столько раз презревшей смерть и перенесшей такие испытания, вздыхали и не сводили соболезнующих взглядов с осунувшегося померкшего лица подсудимой.