— Ему… — неопределенно ответила Ирина.

— Ах, ему, — и профессор с хитринкой посмотрел исподлобья на ее жизнерадостное лицо. — А что за книга?

— Сказки Андерсена.

— Ну что ж, сказки, пожалуй, можно.

Орлов спокойно лежал на койке. Ирина подумала: «Спит…» — и хотела уйти. Но не успела она закрыть дверь, как услышала его голос:

— Кто здесь?

— Это я… — и она вернулась в палату. — Не спите?

— Не сплю, сестрица.

— Скучаете?

— Заскучаешь, если просидишь несколько месяцев взаперти.

— А вы переписывались бы с кем-нибудь. Писать за вас, если не возражаете, буду я, вы только диктуйте. Знакомые у вас есть?

— Да. Родственников нет, а знакомые были, но где же теперь разыскивать их?

— Неужели вы с начала войны ни с кем из них не переписывались?

— Нет. Да и некогда было писать. Правда, за мной есть должок… Я обязан был написать одной хорошей девушке… Да вот она… — Орлов нащупал под подушкой конверт, передал Ирине. — Читайте, секрета в этом нет… Там, в конверте, и ее фотокарточка…

Ирина быстрым движением взяла письмо, чтобы Орлов не почувствовал, как у нее дрожат руки.

— Почему же вы… не написали ей?

— Не успел.

— А вы… давайте сейчас напишем ей, а?

— Что ж, давайте напишем. Правда, с большим опозданием. Но, говорят, лучше поздно, чем никогда.

— Я сию минуту…

Ирина вышла. «Господи, зачем я это делаю? Нехорошо-то как, — в замешательстве думала она. — Впрочем, а разве он хорошо поступил с моим письмом. Должна же я наконец знать, кто этот человек, жизнь которому помогла спасти моя кровь? Раз так случилось…» — она вернулась в палату:

— Диктуйте.

— Пишите: «Милая, славная девушка!.. Наконец-то представилась возможность ответить на ваше короткое, но такое сердечное письмо… В благодарность за эту вашу сердечную теплоту, которая согревает нас, фронтовиков, если суждено будет встретиться нам когда-нибудь, я обниму вас нежно-нежно, как родную сестру, расцелую…» Написали?

Ответа не последовало. Услышав всхлипывание, Орлов невольно сдвинул на лоб очки, и в его прищуренных глазах отразилось изумление. Он увидел перед собой то же девичье лицо, которое было изображено на фотоснимке, присужденном ему в авиачасти.

— Так это вы?.. — прошептал Орлов.

— Закройте глаза! — она быстро поправила ему очки и выбежала из палаты.

Минуту Орлов сидел на койке растерянный. Затем бросился следом за Ириной. В дверях он столкнулся с профессором.

— Куда? Не удирать ли вздумали?

— Это — она!..

— Кто?

— Ирина….

— Разумеется, Ирина не он, а она, — профессор взял Орлова под руку и повел в палату.

— Да нет… я понимаю… Но дело не в этом…

— А в чем же?

Орлов сунул руку под подушку, пошарил на тумбочке, нашел письмо, протянул профессору.

— Вот…

Профессор, прочитав письмо и посмотрев на снимок Ирины, вздохнул:

— Да-а. Понимаю. Что ж, в жизни всякое бывает. А ну-ка, присядьте, — и усадил его на койку. — Очки снимали?

— Простите… Я только немного сдвинул их.

— И узнали Ирину?

— Да.

— Не двоилась она?

— Нет.

— Прекрасно, — и профессор снял с него очки. — А моего двойника видите?

— Я вижу только вас.

— Хорошо видите?

— Очень.

— Резь в глазах чувствуете?

— Есть немного.

— Чудесно. Я знал, что вы уже избавились от «второго зрения», но очки носить еще некоторое время придется. С сегодняшнего дня разрешаю вам тридцатиминутные прогулки в госпитальном парке.

— Какое счастье! Спасибо, профессор.

— И непременно в очках.

— Ясно.

— И то ясно, что он — не она, а она — не он?

— Безусловно, — засмеялся Орлов.

— То-то. А вы мне голову морочите, — и он ласково погладил руку больного.

Красивый приволжский город, раскинувшийся по левому берегу реки, жил своей обычной трудовой жизнью. Днем и ночью дымили заводские и фабричные трубы, цехи были наполнены неумолчным гулом станков. На шумных светлых улицах, по которым стремительно пробегали легковые, грузовые и санитарные автомашины, в цехах и учреждениях, на вокзале и пристани — всюду алели транспаранты со словами призыва:

«Все — для фронта!.. Все — для победы!..»

Жуков, встречая этот лозунг почти на каждом шагу, качал головой:

— А вот бывалого воина на фронт и не пустили. Техника техникой, а решают все-таки люди…

Год и три месяца пролежал он в военном госпитале, перенес две сложных операции. Перед тем как выписаться, Жуков попросил начальника госпиталя направить его на фронт.

— Я этого сделать не могу, — ответил начальник госпиталя.

— Почему?

— Во-первых, вы не военный.

— Сейчас все военные, — возразил Жуков. — Вся страна — военный лагерь.

— Во-вторых, вы партийный работник.

— А разве Красной Армии не нужны партийные работники?

— И, в-третьих, — продолжал начальник госпиталя, — мы обязаны по выздоровлении направить солдата в запасную часть, офицера — в резерв. А там уж распоряжается командование.

— Да-а-а.. — вздохнул Жуков. — В гражданскую войну было проще.

— Верно, тогда дела решались проще, — согласился начальник госпиталя и добродушно улыбнулся: — Ну, товарищ секретарь райкома, завтра выписываем вас.

— И куда же вы дадите мне направление?

— В обкоме партии, я думаю, вы договоритесь. Не так ли?

— Надо полагать, договоримся… — и оба рассмеялись.

Утром следующего дня Жуков был в обкоме. Там уже ждали его прихода и подготовили назначение на работу.

— А что, если бы… — Жуков посмотрел в глаза секретарю обкома, — на фронт меня…

— Куда? — насторожился секретарь.

— Ну, скажем, на Кавказский фронт. В тыл немцам. Наши азовские рыбаки эвакуировались на Кубань. Я разыщу их. Партизанский отряд сформирую…

— Вы и здесь нужны, — мягко прервал его секретарь обкома. — Будете работать у нас инструктором. А Кубань от вас не уйдет.

— Хорошо, — ответил Жуков, но всеми своими мыслями он был там, на юге, у Азовского моря.

«Где-то теперь мои мореходы? — вспоминал Жуков бронзокосских рыбаков. — Живы ли?..»

И перед глазами невольно всплывали картины июньских дней сорок первого года: приближение фронта к Белужьему… Эвакуация людей и колхозного добра… Налет фашистских самолетов… Жестокая бомбежка… Отчаянные крики женщин, детей… Вспыхивающие в пыли и дыму молнии разрывов… Рев обезумевших животных…

Лицо Жукова становилось суровым и мрачным. В глубине сердца не утихало и личное горе.

«Глаша… друг мой. Может, и ты застряла где-то на узловой станции и попала под бомбежку?.. Да нет же, нет! — отгонял он тяжелые мысли. — Ты жива, Глашенька. Жива, родная моя… Но где ты? Где?»

Прошло около года, а поиски жены так и не приносили никаких результатов. Жуков посылал запросы почти во все города Урала и Сибири, но ответы адресных бюро были неутешительны. Измученный вконец, он как-то поделился своей печалью с секретарем обкома партии. Тот выслушал его и сказал:

— Ваша жена могла устроиться в деревне. А какая же там, да еще в войну, прописка? А вот на партийном учете она состоять обязана. Мы запросим Свердловский обком партии. В случае неудачи побеспокоим Челябинск, Уфу, Казань, Ульяновск, Горький. Найдем вашу Глафиру Спиридоновну, — обнадежил Жукова секретарь обкома.

Геббельс на весь мир растрезвонил о скором и окончательном разгроме и капитуляции Красной Армии. Но вместо обещанной капитуляции большевиков 2 февраля сорок третьего года перестала существовать 6-я армия фельдмаршала Паулюса, окруженная и уничтоженная Советской Армией под Сталинградом. Началось массовое изгнание гитлеровцев с Северного Кавказа. К августу уже были полностью очищены Кубань и все побережье Азовского моря.

Каждый день приносил с фронта добрые вести. В довершение радости как раз в эти дни Жуков получил весточку с Урала: нашлась его жена. Это было в начале августа. Секретарь обкома партии вызвал Жукова к себе.