— …А ведь по этим проспектам ходили Ломоносов, Державин, Пушкин и Лермонтов, Чернышевский и Белинский, Толстой, Достоевский, Гоголь, Тургенев — цвет русской духовной жизни, национальная гордость России. Как же низко пали нравы, пал Петербург, все мы! — вслух заключила Мария.

Михаил Орлов незаметно посмотрел по сторонам — уж больно Мария разъярилась, не подслушало бы какое-нибудь фискальное ухо, но по сторонам шли прохожие и не обращали на них никакого внимания. И он в тон Марии сказал:

— И расстрелял тысячи безвинных людей в пятом году. — Да. — И гонят под расстрел немецкими пушками десятки тысяч солдат сейчас…

— Да, да, да!

Михаил Орлов помолчал немного и негромко подвел итог:

— Мария, милостивая государыня, вам не сносить головы.

Мария как бы очнулась, посмотрела на него удивленно и опасливо, по сторонам глянула и ответила:

— Простите, я совсем сошла с ума.

— Я так и подумал. А теперь давайте порассуждаем о чем-нибудь другом. Например, куда вы так спешили, и что намерены были делать, и куда мы пойдем сейчас, и не помешаю ли я вам? — спросил Михаил Орлов.

Мария раздраженно подколола:

— А вам страшно идти со мной? Вы, студенты, десять лет тому назад говорили вещи куда более серьезные и требовали ниспровержения существующего правопорядка… И тем не менее благополучно избежали Сибири. А теперь вы такой «денди» и боитесь.

— Вы не ответили на мой вопрос.

Мария помолчала немного, видимо поняв, что хватила через край, но поправляться не стала и, вздохнув, печально ответила:

— На телеграф спешила. Намеревалась сообщить вашему брату о том, как и чем занимается его любимая.

— Надежда?

Мария рассказала о ссоре с Надеждой в Серафимовском лазарете и заключила совсем сердобольно:

— Несчастный ваш брат. Он явно поторопился с предложением Надежде, а теперь что ж говорить? Поздно. Я не буду ему писать, пусть сам, придет время, разберется. По-моему, не станет он жить более с такой истеричкой и дурой набитой. Мне жаль его. И себя жаль. Я тоже становлюсь истеричкой.

— Из-за Надежды? Не много ли вы ей приписываете?

— Из-за своего воспитания. Слишком усиленно нас отгораживали от жизни, слишком многого мы не знали и не знаем, оттого так нервически и реагируем на все происходящее вокруг нас, бывших воспитанниц княгини Веры Васильевны, — грустно и тихо говорила Мария и вздохнула горько. — Да. Слишком я мало знаю, мало умею и, если бы не прослушала почти тайком от княгини Веры Васильевны медицинские курсы, — что бы я сейчас умела делать?

Михаилу Орлову стало жаль ее: пропадет Мария раньше времени, не приспособится к жизни и будет шарахаться из стороны в сторону, пока не попадет в руки к какому-нибудь живоглоту, вроде владельца белой бекеши. Или попадет в разряд неблагонадежных из-за своего больно вспыльчивого характера и необузданности. Если уже не попала. В Серафимовском лазарете Вырубовой. Одна надежда на дядю-министра: не даст в обиду, выручит в случае чего. Но говорить об этом не стал, а сказал об Александре:

— Вы правильно решили: ничего Александру не писать. Не до этого им сейчас, офицерам второй армии, — газеты вон пишут что-то Тревожное.

Но Мария запротестовала:

— Нет, я непременно напишу.

Михаил удивился:

— Но вы только что сказали…

— Я хотела проверить себя на вас, а вы… Все вы такие. С человеком, с вашим братом Александром, поступают нечестно, а вы предпочитаете молчать. Это — преступление.

Михаил подумал: «Мария, Мария, разнесчастная головушка, вы любите Александра. А как же быть с Николаем?», но сказал иначе:

— Вы любите моего брата, коль так беспокоитесь о его супружеской жизни? Я сегодня поеду к Надежде и потолкую с ней по-семейному. Впрочем, — достал он из карманчика жилета чугунные часы и посмотрел на них, — впрочем, сегодня уже опоздал.

Мария властно сказала:

— Сегодня я вас не отпущу. Сегодня у меня состоится свидание с дядей. Его секретарь разыскивал меня. Полагаю, не для пустого времяпрепровождения, так что мне следует приготовиться. Вы будете моим духовником.

Михаил Орлов пожал плечами и равнодушно согласился:

— Коль надо, значит, надо. Но вы не ответили на мой вопрос об Александре, хотя можете не отвечать. Я все знаю… Скажите лучше, почему вы так напустились на штабс-капитана Бугрова? Ведь он заставил купчика извиниться, но этот последний перестарался. Бугров едва не дал ему еще одну затрещину, дополнительно к вашей. Он-то действительно любит вас.

— Если бы он поступил так раньше моего, я не впуталась бы в эту мерзкую историю, о которой непременно узнает дядя: на Невском было много офицеров, и ему непременно донесут. А потом донесут генералу Евдокимову, нашему главноначальствующему санитарного дела, княгине Голицыной — нашей патронессе по Смольному лазарету, и мне откажут в службе.

— Ну, это вы преувеличиваете, — заметил Михаил Орлов.

— Ах, боже, какой же вы бестолковый! — досадливо произнесла Мария. — Ко мне приставал какой-то субъект, как к публичной девке, — этого вполне достаточно, чтобы передо мной закрылись все двери. Кому и что я буду доказывать? Меня и слушать не станут.

— Но вам аплодировали все офицеры, — чего ради вы наговариваете на себя бог знает что? — пытался успокоить ее Михаил Орлов, но на Марию это произвело обратное впечатление, и она возмущенно оборвала его:

— Перестаньте уговаривать меня, Мишель. Вы не знаете этого общества, его правил, этикета и прочей шелухи света. Вон Екатерина Викторовна — супруга военного министра, а ее свет не признает и не принимает только потому, что она когда-то служила машинисткой у родственника генерала Рузского, и, хотя потом вышла замуж за помещика, это ничего к ее родословной не прибавило. Пять лет тому назад она вышла за военного министра, предварительно разведясь с первым мужем, но даже и такое супружество ничего не изменило. И красота ее ничего не изменила. Сама государыня ее не любит. Вот какое наше общество, мой друг, — зло заключила Мария. — Больное наше общество. Скальпель требуется ему. Решительная операция всех его пороков.

Михаил улыбнулся. Однако Мария что-то быстро стала прозревать, как бы беды не накликала на свою горячую головушку. Он и предупредил ее:

— Если вы еще кому-нибудь скажете это, перед вами действительно встанет стена. В вашем обществе, разумеется, ибо такие слова — это более серьезно, чем печальный случай на Невском, поверьте мне, сестра и баронесса Мария.

И Марию будто шилом кто поддел.

— Ах, перестаньте хотя бы вы оказывать мне честь, на которую мне рок не дал права претендовать, — сердито возразила она. — Не баронесса я, запомните это. Я даже государыне так сказала, но она почему-то обиделась, и мне пришлось прикусить язык. Это тетя моя оставила мне этот титул, но тетя — не государь, который имеет право присвоить этот титул, кому ему вздумается. Я всего-навсего дворянка, причем бесприданница, причем не помнящая родства, — разоткровенничалась она зло, ядовито и поправила и без того строго сидевшую на ней белоснежную косынку с красным крестиком.

— То есть как это — «не помнящая родства»? Отец-мать, чай, родили вас, а не куст капусты, как у нас говорят любопытным детям.

Мария опустила голову и молчала. Не хотела отвечать. Знала, что ответить, а не хотела, стыдно было, и она, чтобы изменить разговор, вдруг спросила:

— Мишель, как вы расцениваете мои отношения с Александром, вашим братом? Надежда уверена, что я люблю его, и готова на стенку лезть — от ревности.

— А вам это доставляет удовольствие?

— Нет, конечно, но я злюсь, когда она устраивает мне концерты из-за этого.

— Вы любите Александра и злитесь оттого, что он женат на Надежде.

— Я преклоняюсь перед такими, как Александр. Не больше того.

— Больше, Мария, куда больше, — настаивал Михаил Орлов. — Мы это заметили, когда вы приезжали в Новочеркасск.

Мария улыбнулась и неожиданно спросила, словно хотела доказать правоту своих слов: